– Людей подняли из воды? – поинтересовался один из пилотов.

– Комиссия из Города уже отправилась на место происшествия. Мы с Батуриным вылетаем через несколько минут. Где Донсков?

– Замполит еще не вернулся с «Серебряного кольца», – сообщил Богунец.

– Ожникову, Лехновой подготовить все данные о Руссове к прибытию комиссии сюда. Анкетные данные, биографию, характеристики, заключение последней медкомиссии, записи в летной книжке о проверках штурманских и по технике пилотирования. Найдите адрес его родных, Ожников! Инженеру опечатать все технические документы по подготовке вертолета 36180 к рейсу. С Галыги взять объяснительную, как он готовил машину в полёт. Остальные могут быть свободны до утра, но из поселка никому не уходить.

– Михаил, возьми меня, – попросила Лехнова, когда командир, выйдя из помещения, сел за руль автомашины.

– Ты нужна здесь, Галя.

– Сам не лезь за штурвал.

– Вертолёт поведет Батурин.

– Я должна видеть Павла!

– Мы привезем их сюда.

– Тебе может быть плохо там…

– Иди, займись делом, Галя. Если со мной что случится, уже не страшно.

Через несколько минут пурпурно-красный вертолет оторвался от земли и взял курс на юг.

Под утро Лехнова и попросившийся ей помочь Богунец сидели в кабинете командира. Богунец задумчиво посматривал на стопку документов, подготовленных к приезду комиссии по расследованию катастрофы. Усталости от бессонной ночи не было, только когда закрывал глаза, начинали плыть круги, серые по черному, и приходило чувство невесомости, неустойчивости. Через несуществующий потолок кабинета он посмотрел на хоры, где бодрствовали у приемников радисты и руководитель полетов. Там было тихо, лишь в нишах мерцали экраны локаторов, рождая приглушенный звуковой фон, похожий на далекий гул.

У Богунца из памяти не исчезали горькие слова Комарова: «Живет человек рядом, работаешь вместе, каждый день встречаешься и будто не замечаешь его». «Как дела?» Часто на ходу, вскользь задаешь подобный вопрос, ответ выслушиваешь без внимания, потому что, кажется, знаешь ты его дела, живет-то он с тобой рядом, на виду, и какие уж особенные дела у него могут быть? Богунец поймал себя на том, что думает о равнодушии впервые и, верно, потому, что пропал человек, к которому его всегда тянуло, которому он безгранично верил. Веру вселяло личное обаяние Руссова, может быть, даже его огромная физическая сила, во много раз большая, чем у Богунца. Руссов летал «как бог», и в этом Богунец пытался ему подражать. Он желал бы и говорить мало и веско, как Руссов, но не получалось. Рядом с молчуном Руссовым Богунец чувствовал себя более уверенно, чем вдали от него. Была даже маленькая «белая» зависть к Крохе: его чаще посылали в спасательные операции, и он больше зарабатывал. И вот, оказывается, о человеке, о друге Богунец ничего не знал.

– Так он, выходит, сирота?

Лехнова, не отрывая бледных щек от ладоней, не размеживая тяжелых от бессонницы век, тихо ответила:

– Не совсем, Антоша. Сестренка у него есть. Вон видишь квитанции – деньги он ей переводил. О сестре он мне как-то говорил, но то, что почти все заработанное посылал ей, я узнала впервые. Прикинь сумму…

– Зачем столько?

– На ее глазах эсэсовцы расстреляли родителей. С тех пор тронулась душой девочка. Лечил ее Федор в столичных больницах и институтах.

А ведь Богунец думал, что Руссов, как и он, «копит деньгу». Поэтому, когда осматривали квартиру, его не удивило, что в гардеробе Руссова не оказалось ни одного приличного костюма. Зато в комнате было много книг. В одном из томов нашли пачку квитанций.

Все это поразило Богунца больше, чем сама катастрофа. Он трудно понимал, как можно заработанные с огромным риском для жизни деньги так легко отдавать. Ну ладно, половину куда ни шло, но все! Оставлять только на хлеб с молоком? И еще молчать об этом, преодолев искушение прослыть бессребреником? Хоть бы раз поведал обо всем другу!

Он схватил летную книжку Руссова и, потрясая ею, заорал:

– Ну, а за это-то ему могли сказать спасибо?! Вздрогнув, Лехнова подняла голову.

– Зачем крик, Антоша?

– Вы посмотрите! – Он бросил на стол летную книжку, где дотошно до мелочей зафиксирована работа летчика, и стал рывками перелистывать ее страницы. – Более восьми тысяч часов провел Кроха в воздухе! Полный год в небе. Больше трехсот раз вылетал на спасение и вырвал у моря полторы тысячи человек. Только по закону и совести он должен получить больше трехсот медалей «За спасение утопающих»! А срочных санитарных заданий? Посмотрите, посмотрите, Галина Терентьевна, раздел «Поощрения»! За все Федор получил две благодарности. За отличную технику пилотирования – раз. И за активное участие в воскреснике! Инспектор Гладиков бормочет, что нам много платят. Но ведь не единой деньгой живет человек! Торгаш, которого я выбросил из магазина, имел доходы в два-три раза больше самого смелого из нашей эскадрильи.

– Перестань, – махнула на него рукой Лехнова.

– Почему? Я не прав…

– Может, и прав. Только зачем кричать, да еще здесь… Михаил Михайлович рассказывал, что в войну по специальному приказу за подбитый танк, например, полагался орден, за несколько уничтоженных самолетов – звание Героя. Награждают и сейчас, но четкость оценок труда иногда, Антоша, расплывается в суете…

– Вот я и говорю! Под праздник длиннющие списки в газетах. Некоторые достойные вылетают из них. Кампания! Праздник! Хорошо, что именно в праздник оценивают труд человеческий, но за дело, а не за отчеты на бумаге. За дело, а не за чин! За дело, хорошо сделанное, а не вообще! Тогда человек будет отблагодарён при жизни, а не в поминальной речи.