Шрифт:
– Значит, нарочно не платили? Как я начинаю понимать, тактику эту вам… тоже подсказали?
– Верно, не сам дошел… – вздохнул Галыга. – Легче грят, дышать будешь, ответ, в случае чего, беспартийному, тож легче держать. Если, грят, заявление напишешь, спросят почему.
– У вас, кажется, пять боевых орденов, Степан Федорович?
– Понимаю, о чем вы. Труса на войне не награждают. Трижды на смерть шел с открытыми глазами, а раз… зажмурился. Выжил, выкарабкался, как говорят, а тут… тюрьма. И не страх это, Владимир Максимович, не страх… хуже… не знаю, как это назвать, когда свет черный, и блюешь дерьмом, и на дерьме сползаешь, сползаешь куда-то в пропасть, а ей дна нету, дна нету…
– Ладно, Степан Федорович, – после непродолжительного молчания сказал Донсков. – Закончим пока. Наш разговор тоже не факт. Описать все сможете?
– Не горазд я в сочинениях.
– Постарайтесь.
– А сейчас куда мне?
– Как куда? На машине разве работы нет?
– Есть, Владимир Максимович, есть, по горло есть. Так идти к вертолету можно?
– Пожалуйста. Я жду вас… Только откровенно до конца?
В тяжелой задумчивости дойдя до городка, Донсков вдруг тоже повернул к стоянке. Только он возвращался не для продолжения разговора с Галыгой, а встречать самолет с врачами.
Из-за происшествия с экипажем Руссова врачебно-летная комиссия прилетела в ОСА на месяц раньше обычного срока.
XVIII
Врачебно-летную комиссию пилоты чтут, как сердитую маму. При встречах с ее членами раскланиваются и растягивают в доброжелательной улыбке рот до ушей. Чем шире улыбка, тем, кажется, больше надежды получить годовой допуск к полетам «без ограничений». Неудачники же в разговорах между собой иногда поносят комиссию очень даже не почтительными словами, в гневе забывая, что ее недреманное око спасло многих от больших неприятностей в воздухе.
Медиков разместили в гостинице «Нерпа». Оборудовали им в отдельных номерах кабинеты. На дверях появились бумажные таблички: «Председатель ВЛЭК», «Терапевт», «Ухо – горло – нос» и другие.
Прошла ночь.
Утром дежурные старушки обнаружили в вестибюле на стене против входа огромный прикнопленный свиток со стихами:
ОБРАЩАЕМСЯ К ДРУЗЬЯМ!
Он так любил глядеть на самолеты
И почитал врачебные светила!
Парнишке до желанного полета
Одной десятой зренья не хватило.
А ведь из всех мальчишек самым первым,
Бывало, точку в небе он отыщет.
И вот печать, как приговор неверный,
И неба нет для одного из тыщи…
Как будто нету радости в зените…
Как будто все машины пролетели…
Послушайте, парнишку-то
Верните!
Наверное, вы что-то проглядели.
Повесивший плакат остался неизвестным, но стихи вызвали доброе и даже гордое фырканье у медиков.
– Начнем, пожалуй?! – обратился председатель к Донскову.
В это время Галина Терентьевна в коридоре «приканчивала» пачку резерпина, который начала глотать еще вчера, опасаясь, что у нее обнаружат высокое артериальное давление…
XIX
В своём кабинете метался их угла в угол Михаил Комаров, бросая на ходу слова:
– Нет, Григорыч… я решил…. буду проходить медкомиссию здесь.
– И совершите глубочайшую глупость! – тоном духовника сказал Ожников.
– Точка! Что будет, то и будет… я больше не желаю летать контрабандой…
– Вас спишут и выбросят из авиации, дорогой Михаил Михалыч!
– И правильно сделают! Все, Григорыч, нашему союзу конец!
– Какому союзу?
– Ладно, не темни!..
Вечером Ожников, сидя в кресле, держал на коленях когтистые лапы росомахи. Он поглаживая их одной рукой, в другой медленно покачивалась полная коньячная рюмка.
– Давай еще по капельке… За инвалида Комарова! За Донскова в белых тапочках! Представь, Ахма, приезжает он в управление, берет мое личное дело… и узнает, что я летал на планерах к белорусским партизанам и получил за это награду. Кто летал, он знает наперечет. Поименно. Их и было-то раз-два! А я, Ахма, там не числился! – Ожников помочил коньяком сухие губы. – Он обязательно зайдет в конференц-зал управления и увидит фотографию тех лет. Да, ту, которую я сорвал. Ее копия опять висит. Увеличенная, она уже попала в Музей Славы города. Там я великолепен! В комбинезоне, кожаном шлеме, летные очки во весь лоб, штурманский планшет на ремне до колен. Поняла? Там я красуюсь в шкуре, взятой напрокат… Он присмотрится и узнает Фиму-кладовщика. Полюбопытствует, откуда же у меня столько орденов и почему фамилия Ожников? Созвучие? Ожников – Мессиожник, какая разница? Но он вспомнит, вспомнит все. И потянут ниточку…