Шрифт:
– Напоминаю, по закону кара только одна – смерть! Подпишешься под приговором?
– Не сомневайся, я поставлю подпись, Володя.
– Убьешь сына? Убьешь?.. А потом как жить будешь?
– Жить?.. Разве после этого мать может жить?.. Но почему ты задаешь такие странные и страшные вопросы?
– Наверное, за прошедшие месяцы я стал любопытнее.
И еще один маленький военный совет Владимир держал со своим другом Борисом Романовским.
– Боря, ты в курсе событий с Костюхиным. Он оправдался. Прилетел на базу и как положено сдал на склад часть буксировочного троса. Но мы-то знаем: так быть не могло!
Значит…
– Подлог!
– Каким образом?
– Сдавали после прилета все, скопом. Вряд ли внимательно проверялись номера на заглушках.
– Но не мог подлог сделать один Костюхин!
– Конечно. Экипаж знал об отцепке – это раз. Кто-то рубил трос, наверное, механик, – два. Кто-то сдавал.
– Вот видишь, Боря. Если вывести на чистую воду Костюхина, вместе с ним погорят и другие, может, неплохие, но облапошенные им ребята.
– Да, все, – вздохнул Романовский. – Как быть? Что будем делать?
Трудный вопрос был для молодых ребят. Накликать беду сразу на стольких людей? Подвести весь отряд? Испортить жизнь незнакомым семьям? А при чем тут их жены, дети, родители?
– Может, замолчим? Ведь все обошлось более-менее благополучно, – предложил Романовский.
– А Миша Кроткий? Ты забыл про него? Ведь он пропал почти из-за такого же случая! Ну промолчим, пошлют Костюхина еще раз с планером, а он сделает снова гроб!
– Тогда мы вовеки не простим себе, капитан!
– Итак?
– Потолкуем с ребятами из его экипажа…
– Это сделаю я, ты поговори с Ефимом Мессиожником, ведь ему на склад сдавали тросы.
– Потом к Костюхину!..
– Дай закурить, Боря.
– Ты же не куришь!
– Дай!
Ефим Мессиожник
Родители Мессиожника, быстро собравшись, уехали из Саратова, оставив сына, как в первые дни показалось ему, на произвол судьбы. Потом понял – все не так. Просто его, не умеющего плавать, бросили в воду: пусть барахтается и выплывет сам. Но когда он поплыл не в ту сторону и даже стал пускать пузыри, на помощь поспешили «знакомые» и родственники, о которых раньше Ефим Мессиожник не слыхивал.
Знакомый отца, раздобывший дефицитное лекарство для умирающей матери (а она не собиралась даже болеть!), стал его постоянным гостем и помог устроиться вольнонаемным на склад планерной школы. Однажды гость пожаловал глубокой ночью. Вошел в полуподвальчик, открыв входную дверь своим ключом. Привычно пошарив по стене, зажег свет. Мессиожник, услышав, что кто-то непрошеный смело отпирает дверь и входит, страшно перепугался, съежился под одеялом – остро мелькнула мысль о милиции: ведь к тому времени он уже познакомился с некоторыми завсегдатаями Сенного базара и пользовался их услугами, да и склад консервированных продуктов, оставленных в кладовке отцом, тревожил, – но, увидев тощую сутуловатую фигуру ночного гостя в потрепанной одежонке, сразу успокоился, поторопился встать, одеться.
– То, чем вы сейчас занимаетесь, Фима, опасная мелочь, скажу я вам. Можно пропасть за пустяк, – сказал знакомый без предисловия и положил на стол ярко мигнувшие желтым ручные часы. – Посмотрите. Еще имеет право на внимание драгоценный камень. И собственная голова. Вам никто не позволит оставить ее пустой, от нее чего-то нужно иметь. Читайте вот эти книги, Фима, – он указал на ряд потемневших от времени томиков, притулившихся в нижнем уголке большого книжного стеллажа. – Брали в руки?
– Нет, – признался Ефим.
– Поинтересуйтесь, там написано за жизнь, скажу я вам. Золотые часы оставляю, это плата за двадцать листов дюраля. На вашем складе его полторы тонны.
– Его нельзя, он на очень строгом учете!
– Не торопитесь, я подскажу, когда будет можно. Извините за поздний визит и примите совет: поступайте в институт, на заочный, слава богу, сейчас на мужчин большой недобор, скажу я вам. Документ образованного человека нам так же необходим, как пуговицы на брюках. Продолжайте спать. Меня не надо искать, по старому адресу не живу.
Он прошел на кухню, попил воды, и входная дверь за ним неслышно прикрылась. Знал Ефим только его имя. Он ушел, оставив часы на столе и уронив в податливую душу парня сладкую каплю страсти к чему-то новому и все равно подспудно, издревле знакомому.
Ефим быстро разобрался в мудрости старых книг. Теперь он усвоил, что внешний блеск жизни – хрупкий блеск елочной игрушки; что унижаться можно, даже необходимо, если перед тобою сиятельный дурак, унижаться – презирая, черпая в унижении ненависть и силу характера; что есть ценности и посильнее золота, «черные леклиты», то есть человеческие слабости, пороки, тайные преступления, собранные в «единый мешок» умным человеком…