Шрифт:
Аракелян молчал. Романовский выждал и сказал:
– Я пойду… В эскадрилье один дежурный пилот – Туманов.
– Ничего, я позвоню. Нам есть о чем поговорить…
А Вася Туманов, положив голову на руки, действительно скучал в эскадрилье один.
Резко открылась дверь, и на пороге возник Кроткий – лицо красное, козырек фуражки сбит чуть набок.
– Где Романовский?
– Не знаю, товарищ командир.
– Тьфу, черт! А кто должен знать? Вы дежурный или посиделка? Срочное задание… Тогда ты! – Кроткий в упор посмотрел на Туманова. – Справишься?
– С чем? – не понял Вася.
– Быстренько собирайся в соседний город. В Балашов, говорю, собирайся! Повезешь консервированную кровь. Там роженица в тяжелом состоянии. Понял? Автомашина ждет на улице, отвезет прямо к самолету… Только без фокусов, индюк!
– Есть! – вскочил Вася и нагнулся за планшетом, скрывая радость: в такую погодку его еще не выпускали. Глухо заурчал телефон. Вася схватил трубку.
– Да, я… Пока ничего… Все в порядке, Сурен Карапетович… Понятно!
– Чего там? – нетерпеливо спросил Кроткий. Вася помедлил. Потом решительно:
– Тоже ищет Романовского. Ну, я пошел?
– Давай, давай!
Через несколько минут Вася Туманов уже сидел в самолете.
Лопасти винтов качнулись, превратились в прозрачные вертящиеся круги, и «супер», легко покачиваясь на мягких колёсах-дутиках, вырулил на стартовую дорожку. Здесь он взревел несколько раз, очищая запальные свечи, и, дрогнув, слегка приподняв нос, сорвался с места.
Маленький двухмоторный самолет красив в воздухе. Полет на нем – одно наслаждение. Вот и сейчас, включив электрокнопку «крейсерский режим», Вася с удовольствием прислушивался к изменившемуся звуку двигателей – они запели бархатно – и наблюдал за плавным движением стрелки скорости.
В кабине уютно, а вокруг слезится небо. Планки стеклоочистителей ритмично покачиваются, стирая мелкую водяную сыпь.
– «Излучина», я 12—13, вышел из вашей зоны, разрешите перейти на связь с «Кардифом»? – запросил Вася командный пункт и, получив «добро», переключился на радиостанцию дальнего действия.
Теперь как учили: сличать бежавшие под крылья леса, речки, дороги с картой и следить за приборами. Глаз все время должен видеть и землю, и заданную цифирку на шкале обычного компаса, потому что радиокомпаса, стрелка которого все время показывает, куда лететь, на «супере» нет. Пилот все время, почти автоматически, ищет земные ориентиры и каждые пять секунд косится на контрольные стрелки. У опытного летчика на это уходит мало времени, он вроде бы и не замечает эту работу, а у Василия немного больше, но все равно как жалко, что нет пассажиров. С ними веселей: то перекинешься словцом, то имитируешь отказ двигателя и смотришь в зеркальце, как каменеет или, наоборот, суетится, зачем-то хватает свой чемодан какой-нибудь бородатый пижон. А вот старичков Вася возит осторожно, особенно тех, кто впервые поднимается в воздух. Лица у них блаженные. Заявится такая бабуся домой, и рассказов будет уйма, и обязательно помянет добрым словом пилота.
Вася оглянулся. Нет никого! Только зеленый фанерный ящик с ампулами лежит на мягком-сиденье. Вася замурлыкал под нос любимую песню. Пел и смотрел вперёд.
Ему нравилась эта особенность летной работы – смотреть вперед. Самолет скользил под самой кромкой облаков. Начинала чувствоваться их скрытая сила: невидимые руки берали машину за бока, приподнимали, бросали вниз, играючи подталкивали под крылья. Надо бы снижаться, но сразу вспомнилось серьезное лицо и лопоухая голова Ильи Борща, он бы отрубил точно по Наставлению: пилот не имеет права нарушать безопасную высоту полета! «Вниз не имеет права, – корректирует Вася. – А вверх? Что, если вверх?» Мысль еще не улеглась, а руки уже потянули штурвал на себя.
«Супер» вошел в серую муть, и она спрятала его.
Сейчас в зрачках пилота отражается голубовато-коричневый шарик с искусственной полосой горизонта и самолетиком над ней. Авиагоризонт – главный прибор слепого полета. Самолетик плавно колышется над черточкой, и так же плавно пробивает толщу облаков быстроходная машина. Винты режут мутную, липкую наволочь, скользящую по мокрым плоскостям. Звездочками светятся крупные дождевые капли, разбиваются о стекла и убегают вниз и в стороны. Шум моторов приглушенный, тяжелый.
Цифры заданного курса на компасе медленно уходят от контрольной черты.
Толст облачный слой – зря Вася в спешке так плохо слушал консультацию дежурного синоптика! Потеют ладони на штурвале, пальцы сжимаются и разжимаются, будто манят, зовут к себе верхнюю кромку. Ну, скоро, что ли?
Наконец, когда начала нервно подрагивать розовая Васина губа, «супер», как дельфин из парной воды, выпрыгивает из облаков.
И тяжелая наша работа… —снова мурлычет Василий.
Оба мотора гудят равномерно, и светлые, сплетенные из золотистых нитей диски воздушных винтов блестят, подсвеченные солнцем. Внизу взбитое до пены молочное море, по нему скользит маленькая крылатая тень.
Резко обрывается песня – вздрагивают плечи пилота. Рот у Васи открыт, будто там застряло жесткое слово. Не веря глазам, он подается вперед к черной шкале компаса. Нога давит на педаль управления, возвращая самолет на заданный курс. Но сколько времени он уходил влево? Циферблат секундомера не отвечает на вопрос – Вася забыл включить секундомер, влезая в облака.