Она не стала задвигать проход в ничью комнату и бродила теперь по просторам расширившейся жилплощади. Наверняка соседи судачат, особенно та старуха, которая по выходным нянчит внучку. И та молодая, которая недавно спросила: «Правда, у меня живот совсем не видно?» – и добавила с гордостью: «Пятый месяц, а никто еще не заметил!»

Все, небось, строят догадки, почему без мужика, почему до сих пор не свила гнездо, не снесла яйцо, не отложила человеческую личинку. Почему плетется в хвосте женских масс.

Что с ней не так?

Боится передать страшный наследственный недуг?

Бесплодна в результате преждевременного порочного опыта?

Не способна зачать, выносить, родить?

Невесть что принято думать об одиноких и бездетных.

Она надела купленные на рынке, по настоянию лысого, туфли. Левый жал. В спешке, когда она копалась в примерочной, а он вспылил, торговец спутал пары, а может, специально подложил. Раньше надеть повода не было, только теперь обнаружила.

Превозмогая, она отправилась к месту службы лысого, чтобы поджидать у проходной.

Добиралась общественным транспортом, автомобильная страховка истекла, неоплаченных штрафов накопилось на минимальную пенсию. Недавно она удирала от гаишника задним ходом по встречке, оцарапала дверь и теперь решила не рисковать. Поезд подкатил к нужной станции, за стеклом, превращаясь из смазанной массы в различимые фрагменты, замедлялось сплошное азиатское лицо. Створки разъехались, и она, беленькая, стала проталкиваться. Азия пропускала неохотно, перетирала, перекатывала и заполнила вагон вместо нее.

Натирая левую, стараясь держаться прямо, доцокала.

Она стояла среди просителей и приглашенных. Он появился в компании коллег, но ее не увидел. Не притворился, это всегда понятно, а именно не увидел, хотя прошел рядом, а она не решилась окликнуть, двинулась вслед и вдруг передумала.

Сделался вечер, Вера хромала без всякого определенного направления и обнаружила себя возле храма, где отец когда-то прислуживал алтарником. Ворота были распахнуты, и она увидела батюшку, сходящего со ступеней в сопровождении налитого телохранителя. Батюшка был обернут в золотой конвертик фелони и напоминал конфетку.

Поджидавшие, чулочно-платочные, завидя батюшку, бросились лобызать выпростанные краткие персты, свидетельствующие, по уверениям хиромантов, о деловом складе. Налитой теснил, а батюшка вгрузился в кожаный салон лазурно-синего эксклюзива на моторе в триста восемьдесят две лошадки, и чулочно-платочные бросились на вздутый, словно насосавшаяся пиявка, корпус, прикладываясь и подталкивая вперед малолеток, и на пыльной эмали отпечатывались многочисленные оттиски шепчущих «благослови» губ.

Боль свалилась на Веру в одно мгновение. Она сорвала туфлю с истертой ступни и отшвырнула. Сняла вторую. Стащила добропорядочные рукава и набрала семь цифр и код региона перед ними.

– Привет, надо встретиться.

– Сегодня у меня акция, давай на следующей неделе, – в трубке раздалось режиссерское хрумканье.

– Очень хочу тебя видеть.

Хрумканье замедлилось и прекратилось – он задумался, отер усы.

– Ладно, приезжай. Поможешь.

– Я скоро! – не сдержала радости Вера.

Такси вывезло ее к набережной, где уткнулось в затор напротив брусчатого подъема Васильевского спуска.

Вера подумала, что и спуск, и вся Красная площадь похожи на ящера, который когда-то прогневил Бога, и тот решил его прихлопнуть. Кремль бухнул – одну перепончатую лапу придавил, ГУМом другую, Василием Блаженным хвост, Историческим музеем хотел башку размозжить, не вышло, Мавзолеем – промахнулся. Тяжелые предметы кончились, ящер изогнулся, замер, теперь выжидает, копит силы и однажды стряхнет непременно всю архитектурную мишуру и вообще все стряхнет.

У двери подъезда Вера позвонила. За спиной, курлыкая непонятное, прошли трое из обслуживающего, временно зарегистрированного сословия. Затылком, спиной, задом ощутила их голод. Протяжное тонкое гудение возвестило – путь свободен. Дернула дверь, вбежала.

Долго не открывал.

Наконец шаги.

Поворот ключа.

Бросилась на шею.

Он жевал жвачку. Перемалывал целый ком. Обнял ее невнимательно и воровато огляделся. Никого, кроме Веры, не увидев, натянул на голову шапку с прорезью для глаз.

– Снимай, – сунул ей камеру.

Она навела объектив.

– Снимаешь?

– Снимаю.

– Мы, бойцы… – он запнулся, поняв, что соседка может услышать, потащил Веру в свою комнату, начал заново шепотом:

– Мы, бойцы фронта защиты истории, объявляем войну зарвавшимся девелоперам и алчным чинушам! Мы больше не будем подавать петиции и выходить на митинги! Мы будем уничтожать вас физически, как вы уничтожаете наш город! Сняла?

Просмотрев запись, они сделали еще несколько дублей, пока не получился хоть как-то его удовлетворивший. Они прокрались из квартиры, вышли под открытое небо, огляделись.