И вот теперь пришло известие, что в Сассексе найден второй такой крест. Если до сих пор он был маньяком, то это известие превратило его в демона, одержимого семью бесами. Ему долгое время не давал покоя мой крест, а теперь появился второй такой крест, и он тоже не в его руках! Какая мука! Его сумасшедшие послания посыпались на меня точно дождь отравленных стрел. И в каждом послании он сообщал мне со все большей прямотой, что смерть настигнет меня в тот самый миг, когда я протяну свою недостойную руку к кресту, найденному в гробнице.

«Вы никогда не узнаете, кто я, – пишет он мне. – Вы никогда не произнесете моего имени. Вы никогда не увидите моего лица. Вы умрете и никогда не узнаете, кто убил вас. Я могу быть подле вас под любой личиной. Но лица моего вы не увидите никогда».

Из всего этого я заключаю, что он все время следит за мной и пытается украсть крест или же убить меня. Но так как я никогда в жизни не видел его, то он может быть любым встречным. Рассуждая логически, он может быть лакеем, подающим мне обед. Он может быть пассажиром, сидящим со мной за одним столом.

– Он может быть я, – сказал патер Браун, легкомысленно пренебрегая элементарными правилами грамматики.

– Кто угодно, только не вы, – серьезно ответил Смейл. – Вот почему я сделал вам тот комплимент. Вы единственный человек, в котором я уверен.

Патер Браун опять смутился.

– Да, как ни странно, это не я, – улыбнулся он. – Мы прежде всего должны постараться выяснить, действительно ли он тут, пока он не успел причинить вам какую-нибудь неприятность.

– Есть только одна возможность выяснить это, – мрачно заметил профессор. – Когда мы прибудем в Саутгемптон, я арендую автомобиль и поеду по побережью. Я буду очень рад, если вы поедете со мной, но всю остальную компанию придется бросить. Если мы встретим кого-нибудь из наших спутников в Сассексе, в той маленькой церкви, мы сразу поймем, кто мой таинственный враг.

Программа профессора была выполнена в точности – по крайней мере в отношении автомобиля и его второго пассажира, патера Брауна. Они двинулись вниз по побережью; с одной стороны от них было море, с другой – холмы Гемпшира и Сассекса. Они не заметили никаких следов погони. Когда они подъезжали к Дулэму, им встретился только один человек, имевший косвенное отношение к цели их поездки, – журналист, посетивший место раскопок, которое ему предупредительно продемонстрировал местный викарий. Но все наблюдения и замечания этого журналиста носили ярко выраженный характер газетной болтовни. Однако профессор Смейл проявил некоторую подозрительность и не мог скрыть неприятного впечатления, произведенного на него наружностью и поведением журналиста – худого человека с горбатым носом, глубоко сидящими глазами и уныло свисающими усами. Последний, по-видимому, был несильно воодушевлен своей ролью туриста и любителя древностей; когда путешественники задали ему какой-то вопрос, он попытался уклониться от ответа.

– Над гробницей будто бы тяготеет какое-то проклятие, – сказал он, – если верить путеводителю, священнику или местным старожилам, – я уж не знаю, кто из них авторитет по этой части. Проклятие или не проклятие – я от души рад, что выбрался оттуда.

– А вы верите в проклятия? – полюбопытствовал Смейл.

– Я ни во что не верю, я – журналист. Меня зовут Бун, и я работаю в «Дейли телеграф». Но в этом подземелье есть что-то жуткое. Не скрою от вас, что у меня там мурашки по спине бегали.

С этими словами он ускорил шаг, направляясь к железнодорожной станции.

– Этот парень похож не то на ворону, не то на галку, – заметил Смейл, когда они свернули к церкви. – Кажется, птица считается дурным предзнаменованием?

Они медленно прошли церковную ограду. Взор археолога с явным удовольствием блуждал по крыше одинокой церквушки и по мрачным купам айвовых деревьев, которые казались олицетворением ночи, борющейся с дневным светом. Тропинка извивалась между двумя зелеными уступами, на которых в беспорядке были разбросаны могильные плиты, точно каменистые отмели, торчащие из зеленой воды. Она привела их к самому морю, которое тянулось точно серая чугунная ограда, кое-где отсвечивающая бледной сталью. Густая трава внезапно сменилась желтовато-серым песком. А на песке, четко вырисовываясь на фоне стального моря, маячила неподвижная фигура. Благодаря серому костюму, облекавшему ее, она напоминала надгробный памятник. Но патеру Брауну сразу же почудилось что-то знакомое в этой элегантной линии плеч и в торчащей кверху бородке.

– Смотрите-ка! – воскликнул профессор. – Ведь это же Таррент. Мог ли я думать, рассказывая вам на пароходе свою историю, что я так скоро получу ответ на мучающий меня вопрос?

– Кажется, вы получите на него слишком много ответов, – ответил патер Браун.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил профессор, оглядываясь на него через плечо.

– Я хочу сказать, что за айвами слышатся голоса, – мягко ответил священник. – Мистер Таррент не так одинок, как кажется. Я бы даже сказал: не так одинок, как он любит казаться.

Не успел Таррент повернуться в их сторону, как женский голос, послышавшийся внезапно из-за айвовых деревьев, подтвердил слова Брауна.

– Откуда же я знала, что он будет здесь? – произнес этот голос.

Было совершенно очевидно, что замечание это относится не к профессору Смейлу; поэтому последнему осталось только констатировать, что тут есть еще кто-то третий. И, когда леди Диана Уэйлз, как всегда, сияющая и решительная, вышла из-за дерева, он с величайшим неудовольствием отметил, что ее сопровождает живая тень – длинная, фатовская фигура Леонарда Смайса, который широко улыбался, склонив голову набок, как собака.