Ее лицо неясно розовело в полутьме, рядом со мной была только ее рука — тонкая, с синеватыми прожилками на запястьях, с тоненьким кольцом на безымянном пальце. Ее голос — чистый, дрожащий, иногда вдруг с усилием насмешливый.

— Каждый человек, который уходит — потеря,— говорил я, дрожа.— Но сейчас я тоже чувствую что-то необыкновенное…

Мы взялись вдруг за руки, испуганно посмотрели друг на друга… Сидящий за нашим столом румяный яркоглазый человек вдруг повернулся ко мне.

— Простите,— чуть встревоженно сказал он,— вы…

Он назвал мою незатейливую фамилию.

— Да,— удивленно сказал я.— А что?

— Простите, что вмешиваюсь,— сказал он.— Но я не могу не сказать: я читал ваши статьи, и они меня восхищают!

Это был единственный человек в мире, который читал мои статьи!

Я почти не верил. Я держал за руку самую прекрасную девушку, во всяком случае, одну из самых прекрасных — другой такой я не найду никогда (ее ладонь от неподвижности чуть вспотела, и она, рассеянно улыбнувшись, перевернула руку в моем кулаке на спинку).

И тут же сидел единственный человек, который читал мои статьи!

И тут почему-то я испугался.

— Знаете, мне нужно ехать! — сказал я, морщась, глядя на часы.

— Ой! — испуганно сказала она.— Правда? А остаться не можете? Ну, хотя бы на час?

Но я был уже во власти приступа идиотизма.

— Да нет,— тупо бормотал я.— Билет, понимаете, куплен…

Она грустно смотрела на меня.

— Ну все! — Я с ужасом слышал свой голос.— Еще надо в камеру хранения забежать. Два узла, сундучок такой небольшой…

Я бормотал, пятился задом, мелко кланялся.

Яркий свет на улице ослепил меня.

Я стоял, покачиваясь, тяжело дыша.

«Что это было, а?»

Я хотел вернуться, но возвращаться не положено почему-то.

Дальше все понеслось, как в фильме, в котором все знаешь наперед и поэтому ничего не чувствуешь.

Ну, что полагается делать в поезде? Пить чай? Ну, я и выпил, восемнадцать стаканов. Выбегать на станциях? Я выбегал, хотя не мог точно объяснить — зачем?

С поезда я ринулся прямо на работу.

— Что, приехал? — почему-то удивленно говорили мне все.

— Приехал! — злобно говорил я.— Прекрасно ведь знаете, что сегодня я и должен приехать!

— Ну, это понятно…— говорили все с непонятным разочарованием, словно ждали от меня какого-то чуда, а его не случилось.

— Не понимаю, чего вы ждали-то? — в ярости спрашивал я.— Обычная командировка. Суточные — два шестьдесят. Вы что?!

— Ничего…— со вздохом раздавалось в ответ.

В полной прострации я пошел на прием к директору. Он-то уж похвалит меня за точность, тут-то я пойму, что счастье, конечно, счастьем…

— Приехал?! — удивленно воскликнул директор.

— Приехал! — закричал я.— Представьте! На что вы намекаете все тут? Вы хотите сказать, что я дурак?

— Нет, ну почему же? — ответил он.— Все правильно. Я просто…

— Что просто?! — вцепился я.

— Ну просто… мало ли что?

— Что мало? Что — мало ли что? Вы ж сами велели мне приехать во вторник!

— Ну… мало ли что я велел,— сказал он, окончательно добивая меня.

Вечером я пошел в театр, на спектакль, на который все тогда рвались. Стиснутый со всех сторон толпой, я медленно продвигался вперед. Все двигались туда, один только рвался оттуда, крича:

— Ну, пропустите же! Вы что?! Семь часов уже, магазин закрывается!

Я посмотрел на него и тоже стал проталкиваться обратно.

Я приехал на вокзал. Я даже сделал попытку пролезть без очереди, но при первом же окрике: «Гражданин! Все хотят ехать!» — вернулся назад.

Ночь в поезде я провел без сна.

И вот я вышел на вокзальную площадь, сел в трамвай.

Показалась та улица, черные обрезанные ветки на белом небе.

Я был холоден абсолютно. Я знал уже — момент тот канул безвозвратно (хотя я мог его и не отпускать).

Я вошел в здание, начал спускаться по лестнице. Лестница была та. Я открыл дверь…

Подвал. Капают капли. Толстые трубы, обмотанные стекловатой. Два человека в серых робах играли на деревянном верстаке в домино.

— Забьем? — поворачиваясь ко мне, предложил один…

Первый жених — грузин был, Джемал. Все ходил за мной, глазами сверкая.