Демонстративно вынув из стола и пронеся по воздуху свидетельство о браке, я положил его в карман и направился к двери.

— А ты куда? — встревоженно спросила жена.

— Не догадываешься? — произнес я.

— Ой… А как же? Я столько накупила всего!

Я вышел в прихожую, злобно переворошил все свертки. Бананы! Финики! Прихоти миллионерши! Еще один ее ненавистный для меня облик: «Элегантная женщина, покупающая все необходимое для дома!»

Хлопнув дверью, я вернулся в кабинет. Она ворвалась вслед за мной.

— Разрешите облобызать! Умоляю, один лишь поцелуй!

— Вали отсюда! — закричал я.

Через минуту, робко постучавшись, она показалась с подносом в руках, скорбно-дурашливо уронила на грудь кудрявую головку. На подносе лежал банан, финики в блюдечке, стоял высокий бокал с кефиром.

— Ты понимаешь хоть, что денег у нас совсем не осталось? — поглядев на все это великолепие, сказал я.

Она кивнула.

— Ну что ж,— вздохнув, произнесла она свою любимую фразу,— будем жить скромно, ни в чем себе не отказывая!

Я только махнул рукой.

— Когда хоть окна-то вымоешь?

— Это вопрос? — Она наморщила лоб.— Это вопрос, требующий ответа? Это вопрос не риторический, нет? — весело дергая меня за рукав, спрашивала она.

— Нет.

— Жаль.— Она вздохнула.— Так редко встречаешься со своим мужем, и при встрече одни только упреки.

— Почему? Не только упреки, но и угрозы.

Улыбаясь, мы глядели друг на друга.

— Ты где была-то?

— На кухне,— сразу ответила она.

— Нет! Ночью?

— А… у Дийки, всю ночь с нею проговорили. Она в жутком состоянии. Леха из дому ушел, сказал, что навсегда.

— Да? — оживился я.— Как же мы с ним не объединились?

— А ты разве тоже уходил?

— Да.

— Ой, а я и не заметила! — Она засмеялась, потом, испуганно захлопнув рот, посмотрела на меня.

— Вот,— я протянул ей рубль.— И этого нам должно хватить до конца жизни. Поняла?

— Ну, если так, до конца жизни осталось недолго! — весело сказала она.

Потом пришел кафельщик, вызванный матерью, и под мерные удары зубила я закончил стих, начатый давно:

Вечером я гулял с песиком во дворе.

— Знаешь, почему все нынче собак заводят? — обратился ко мне с разговором пьяный сосед.— Потому что чувствуют — жизнь всех на одну тропку загоняет. Чувствуют, что у них так же будет, как и у прочих, необычного ничего уже не будет. Остается собакой себя выразить. Логично?

— Ну, как же? — возразил я (последнее время я много об этом думал). А бездна? Мы ж на краю бездны живем! Что ж здесь обычного, скажи?

— Какая бездна-то? — удивился он.

— Да вот же! — указал я наверх.

— А-а! — Он махнул рукой.— Шея устанет вверх все время смотреть.

Он ушел, и скоро пошел к своей парадной и я.

Да, думал я, он прав. Спокойно и плоско мы живем, даже страх смерти куда-то исчез (до самых последних, наверное, мгновений). Со спокойной усмешкой произносим мы: «Все там будем!» — причем с особым удовольствием неопределенное «будем», а слово «там» не воспринимаем совсем.

Все время смотреть в бездну страшно — это понятно! И правильно сделали, наверно, отгородившись от бездны фанеркой. Только постепенно нарастает уверенность, что за фанеркой этой ничего и нет.

Я вспомнил вдруг одно далекое, детское лето… Прямо за домом, где я жил тогда, начиналось зачарованное пространство.

На языке здравого смысла это называлось — пустырь за домами, где люди держали сараи. Для нас это было, как я понимаю теперь,— зачарованное пространство.

Там среди зарослей горячих фиолетовых цветов был фундамент каменного дома с темной сырой лестницей вниз, в подвал. В подвале этом были свалены почему-то круглые серебристые коробки с черной сгоревшей кинопленкой. Иногда туда спускался небритый мужчина с мешком, накладывал в мешок гору коробок и уносил. Как доложила наша разведка, из коробок этих он делал электроплитки.