Русские народные говоры

Аннотация

Настоящая брошюра принадлежит к числу работ, публикуемых в библиотеке «Вопросы советского языкознания».

Предисловие Настоящая брошюра предназначена прежде всего для преподавателей русского языка, но вместе с тем она рассчитана и на широкий круг читателей, интересующихся вопросами языкознания. По своему характеру, по представленному материалу эта брошюра может быть полезна и для студентов-филологов, однако она ни в коей мере не может заменить даже самый краткий учебник или пособие по курсу русской диалектологии, изучаемому в высших учебных заведениях. В ней изложены лишь самые основные, как это представляется автору, вопросы науки о русских народных говорах. Если же читатель заинтересуется этими вопросами, он может воспользоваться для более глубокого ознакомления с ними рядом специальных работ, на которые указывается в брошюре при рассмотрении отдельных явлений, связанных с характеристикой русских говоров. Национальный русский язык и его местные диалекты Язык является средством общения людей, и поэтому он на всех этапах своего развития существует как общий и единый язык для всех членов данного общества. Это положение марксистского языкознания кладется в основу изучения любого языка, его истории, его современной структуры. Что же такое единство языка? На чем основывается возможность взаимного понимания людей, говорящих на одном языке? В чем единство языка проявляется реально? В частности — совпадает ли понятие единства языка с понятием тождества всех его элементов в звуковой системе, грамматическом строе и словарном составе у разных носителей этого языка? Таковы вопросы, встающие при освещении общей проблемы единства языка. Эти вопросы необходимо решить и в применении к русскому языку. 1 Современный общенародный национальный русский язык распространен на огромной территории от Баренцова моря до Кавказа и от западных границ РСФСР до Дальнего Востока. Он, как и любой другой национальный язык, является единым средством общения для всех людей, говорящих на этом языке. Однако единство русского языка не заключается в тождестве всех его элементов в устах того или иного носителя. В этом нетрудно убедиться: достаточно очень недалеко отъехать, например, от Москвы, чтобы заметить, как ощутимо меняется русский язык и в произношении отдельных звуков, и в образовании некоторых грамматических форм, и в словоупотреблении. Так, скажем, жители северных областей нашей страны произносят дома , вода , пора и т. д., сохраняя отчетливое звучание о в безударном положении; жители же южных областей говорят дама , вада , пара , произнося безударное о , как а . Или, например, в речи жителей севера можно отметить такие формы, как с большим сапогам , с рукам и с ногам , т. е. форма творительного падежа множественного числа в речи этих людей будет совпадать с формой дательного падежа (ср. к рукам , по ногам и т. п.); в речи жителей юга эта форма будет такой же, как и в литературном русском языке — с окончанием -ами : с руками , с ногами . На севере посуда, предназначенная для замешивания теста, называется квашней , а на юге — дежой ; на севере говорят корова бодает , на юге — корова брухает и т. д. Таких расхождений в языке разных носителей русского языка можно найти достаточно много. Однако, как бы ни были велики эти расхождения, все они никогда не приведут к тому, что жители различных областей перестанут понимать друг друга. Это объясняется тем, что они говорят на одном и том же общенародном русском языке , а единство этого языка заключается в общности основных элементов структуры речи разных людей, говорящих на нем. Такими элементами структуры русского языка являются его основной словарный фонд (основной запас слов, обозначающих жизненно необходимые понятия) и грамматический строй (основные способы изменения слов и сочетания слов в предложения). Они существуют в целом как единые, общенародные, одинаковые для всех говорящих по-русски. Это и обусловливает возможность взаимопонимания людей, владеющих русским языком. Следовательно, единство русского языка реально проявляется в наличии в его структуре общих, можно сказать, обязательных элементов, свойственных речи каждого представителя русского народа. Но вместе с тем наряду с такими общими элементами в языке есть частные, специфические черты, характерные для одних носителей русского языка и не характерные для других его носителей. Правда, если сравнить в количественном и качественном отношениях общие и частные элементы в русском языке, то первых окажется, с одной стороны, подавляющее большинство по сравнению со вторыми, а с другой — «общее» будет наблюдаться в наиболее важных сторонах и категориях языка, тогда как «частное» будет затрагивать в целом менее существенные его стороны и категории. Но при всем этом неизменным остается то положение, что понятие единства языка ни в коей мере не совпадает с понятием тождества всех его элементов у разных носителей данного языка. Специфические черты языка различных представителей русского народа могут быть приурочены к определенным местностям или областям страны, где живет данное население, а совокупность этих отдельных специфических черт на какой-либо территории образует местные разновидности единого общенародного русского языка. Таким образом, русский язык в устах разных его носителей бесконечно варьируется, образуя свои местные разновидности. Однако, как известно, существует еще и литературный русский язык, призванный быть действительно единым языком всей русской нации, — язык, на котором пишутся литературные произведения, печатаются газеты и журналы, говорят по радио, которым владеют многие и многие представители русского народа. Но в наши дни литературный русский язык еще не является единственным средством общения людей, ибо наряду с ним существуют пока что местные диалекты, или говоры, русского языка, т. е. его местные разновидности, бытующие как устная, обиходная речь части русского населения, в особенности представителей старшего поколения крестьянства. Следовательно, под современным общенародным национальным русским языком — как языком, служащим единым средством общения людей, говорящих на нем, — нельзя понимать только литературный русский язык и ставить между этими двумя понятиями знак равенства. Под ним, вернее всего, надо подразумевать весь язык нации, все его разновидности. Иначе говоря, национальный русский язык складывается, во-первых, из совокупности всех его местных диалектов, которые не могут считаться категорией, находящейся за пределами национального языка; во-вторых, в это понятие входит общелитературный язык в его письменной и устной форме, а также просторечие. Что же объединяет все эти формы проявления общенародного русского языка как языка русской нации? Нет никакого сомнения в том, что таким цементирующим началом выступает основной словарный фонд и грамматический строй, в целом общие для любого представителя русского языка. Является ли данный человек носителем Новгородского, например, или Рязанского говора, или владеет он русским литературным языком, — и в том и в другом случае он говорит на общем национальном русском языке. Различными же будут только реальные формы проявления этого языка: носитель говора владеет одной формой национального языка; человек, знающий литературные нормы, — другой его формой. Между этими двумя формами национального языка есть много общего. Это обусловлено уже тем, что речь идет о двух формах одного и того же языка , т. е. обе эти формы имеют одну общенародную основу. Но между ними есть и различие, которое заключается в большей развитости структуры и в большем богатстве выразительных средств литературного языка по сравнению с местными диалектами. Литературный русский язык можно назвать высшей формой национального языка, а местные диалекты — его низшей формой, ибо первый — это та форма сегодняшнего национального русского языка, которая в будущем станет действительно единственным средством общения людей, говорящих по-русски, в то время как местные диалекты — уже теперь категория исчезающая. Таким образом, современный общенародный русский язык реально существует в двух основных формах: в высшей — в форме литературного языка и в низшей — в виде местных народных говоров. Местные диалекты следует считать разновидностями общенародного языка, они распространены на части территории данного языка и подчинены единому языку племени, народности или нации, как часть целому. 2 Как известно, особенностью местных диалектов является то, что они, обслуживая народные массы на определенной территории, «имеют свой грамматический строй и основной словарный фонд» [1] . Данное положение нельзя понимать как утверждение полного отличия структуры одного диалекта от структуры другого диалекта и литературного языка. На самом деле во всех местных диалектах русского языка, а также в литературном русском языке, образованном на народной основе, подавляющее число элементов основного словарного фонда и грамматического строя является общим и объединяет все эти разновидности в один общенародный русский язык. Подавляющее большинство слов, причем слов, обозначающих важнейшие и необходимейшие предметы, явления, качества, свойства, действия и т. п., основные грамматические способы связи и изменения слов, а также и главные особенности фонетической, звуковой системы, — все это является общим для любых диалектов и литературного русского языка. 1 И. Сталин , Марксизм и вопросы языкознания, Госполитиздат, 1951, стр. 43. Однако в разных диалектах наряду с общими элементами есть и частные, отличающие эти диалекты друг от друга и характеризующие их как разновидности одного русского языка. «Частное» в русских диалектах затрагивает прежде всего их фонетическую систему, ибо, как видно, диалектные особенности в звуковой стороне языка играют несколько меньшую роль как явления, приводящие к нарушению возможности взаимопонимания людей, чем, скажем, особенности в области словаря (потому, вероятно, первые оказываются и более устойчивыми, чем вторые). Для пояснения этого положения можно привести такой пример. Если говорящий на местном диалекте употребляет слово, неизвестное в литературном языке и в других говорах, то он может быть не понят, т. е. цель общения может быть не достигнута. Так, в подмосковном Волоколамском районе можно услышать слово острамок — в значении «маленький воз сена», — не существующее в литературном языке; или слово парусничек , которое человеком, не знающим диалектного его значения («небольшой лесок»), может быть воспринято как уменьшительное от «парусник». Непонимание этих слов может привести к нарушению взаимопонимания людей. Если же носитель говора произносит в л’асу , с’астру , в’асну [2] и т. д. вместо литературного в л’и е су , с’и е стру , в’и е сну , то это не приведет к нарушению взаимопонимания и лишь в редких случаях создаст незначительные затруднения в этом отношении. 2 Здесь и далее большинство примеров дается в фонетической транскрипции. Однако не только в области фонетики, но и в области грамматики и словаря местные диалекты могут отличаться друг от друга и от литературного русского языка. При этом, чем меньше на языке населения той или иной местности сказывается литературное влияние, тем больше наблюдается местных особенностей в данном диалекте, которые иногда могут затрагивать основной словарный фонд и грамматический строй того или иного диалекта. «Каковы бы ни были отношения между диалектами, последние, не являясь самостоятельными языками, всегда сочетают в себе общие признаки данного языка с частными, специфическими признаками данного диалекта как одного из ответвлений, разновидностей этого языка» [3] . 3 Р. И. Аванесов , Общенародный язык и местные диалекты, изд. МГУ, 1954, стр. 10. Совокупность общих и частных признаков составляет единую языковую структуру местного диалекта. Это означает, что основной словарный фонд диалекта (как и его грамматический строй) — не объединение основного словарного фонда общенародного языка и основного словарного фонда местного диалекта, а единый основной словарный фонд последнего, в системе которого можно вскрыть как общие с другими диалектами элементы, так и частные особенности данного диалекта. 3 Итак, структура основного словарного фонда и грамматического строя местных диалектов, как и их фонетическая система, характеризуется совмещением общих и частных особенностей в той или иной области языка. При этом до тех пор, пока диалект остается диалектом, в нем всегда общие элементы, сближающие его с иными диалектами этого же языка, превалируют над частными, отличающими данный диалект в ряду других диалектов. Если же частные особенности пересилят общие элементы, то в этом случае диалект прекратит свое существование как диалект и превратится в самостоятельный язык. Однако если верно только что сказанное выше по поводу характера основного словарного фонда и грамматического строя местного диалекта, то естественно спросить: в какой мере местные особенности затрагивают структуру основного словарного фонда и грамматического строя различных народных говоров в разные эпохи их существования? И в частности, насколько диалектные особенности затрагивают области основного словарного фонда и грамматического строя современных русских народных говоров? [4] 4 Ведь, вообще говоря, наличие диалектных особенностей, скажем, в области словаря местных говоров не обязательно должно свидетельствовать о том, что эти особенности характеризуют структуру основного словарного фонда того или иного диалекта: диалектные явления могут находиться и за пределами основного словарного фонда этого диалекта. Обо всем этом см. подробнее ниже, при характеристике отдельных сторон языковой структуры русских местных диалектов. Известно, что местные диалекты — это такая языковая категория, развитие которой зависит от определенных исторических условий, точнее — от характера общественно-экономической формации, переживаемой тем или иным обществом в данный период его развития. Одни исторические условия, одни общественно-экономические формации благоприятствуют развитию местных диалектов, увеличению диалектных особенностей в языке (обратная сторона этого процесса — нарушение языковой общности, ослабление единства общенародного языка), другие исторические условия задерживают развитие диалектов, прекращают его и постепенно ведут к тому, что местные говоры начинают исчезать (обратная сторона этого процесса — укрепление языковой общности). Здесь не место подробно рассматривать судьбы языков и диалектов в различные исторические периоды развития общества, тем более, что эти вопросы получили достаточное освещение в существующей диалектологической литературе [5] . Однако важно заметить, что наиболее благоприятные условия для развития местных диалектных особенностей существуют в эпоху феодализма, когда наличие натурального хозяйства и отсутствие тесных экономических связей между областями страны ведут к политической и экономической ее раздробленности, а отсюда и к нарушению языковых связей. Это последнее реально проявляется в том, что на территориях отдельных феодальных земель и княжеств образуются и развиваются различные местные диалекты. Чем сильнее феодальная раздробленность, чем больше обособлены разные княжества друг от друга, тем больше есть возможностей для развития местных особенностей в отдельных диалектах. Именно в эту эпоху такое развитие диалектных черт постепенно приводит к тому, что частных, специфических признаков в структуре говоров становится намного больше, чем это было в предшествующий этап развития языка. И, конечно, именно в этот период диалектные особенности в наибольшей степени затрагивают основной словарный фонд и грамматический строй говоров. Можно с уверенностью утверждать, что эпоха феодализма характеризовалась существованием таких местных диалектов, которым было свойственно наличие многих диалектных особенностей, в достаточной мере различающих структуру основного словарного фонда и грамматического строя первых. 5 См. Р. И. Аванесов , Учение о языке и диалекте в свете трудов И. В. Сталина по языкознанию (сборник «Вопросы языкознания в свете трудов И. В. Сталина», изд. МГУ, 1952, стр. 289—320); его же , Общенародный язык и местные диалекты, изд. МГУ, 1954; П. С. Кузнецов , Русская диалектология, Учпедгиз, 1954, стр. 6—22 и др. Не нужно думать, что с концом феодальной раздробленности, с образованием крупных феодальных государств, тем более — с развитием капитализма и со сложением наций и национальных языков сразу наступает конец и относительно самостоятельным местным диалектам. Образование национальных языков, связанное с концентрацией местных диалектов, на первых этапах обусловливает лишь то, что в языке перестают развиваться новые диалектные черты, хотя старые различия держатся еще долго. Однако уже в эпоху капитализма, с развитием капиталистического способа производства, укреплением политического и экономического единства государства, местные диалекты все больше начинают подвергаться нивелировке, утрачивать свои специфические черты. При этом такая утрата местных особенностей диалектами начинается, как видно, с утраты ими тех черт, которые характеризуют их как диалекты в области основного словарного фонда и грамматического строя. Это находит свое объяснение в том, что именно эти отличия могут привести к нарушению взаимопонимания людей, к ослаблению языковой общности. Вероятно, этим же можно объяснить и более медленную утрату диалектных черт в области фонетической структуры, где, как уже говорилось выше, наличие местных особенностей меньше влияет на нарушение возможности взаимопонимания людей. Кроме того, в эпоху капитализма местные диалекты меняют свой характер по сравнению с эпохой феодализма и в том отношении, что они перестают быть типично территориальной единицей, а превращаются в определенную социальную категорию. Если при феодализме местные диалекты на определенной территории характеризовали язык всего ее населения, то в эпоху капитализма они характеризуют язык только эксплуатируемого населения деревни — крестьянства. «Для эпохи капитализма территориальные диалекты одновременно являются крестьянскими диалектами» [6] . 6 Р. И. Аванесов , Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949, стр. 26. Надо сказать, что русские диалекты, в отличие от диалектов многих иных языков (как, например, немецкого языка), никогда, ни в один из периодов своего существования не расходились очень далеко друг от друга. «Общенародный язык древнерусской народности получал на разных территориях различную местную окраску, т. е. выступал в своих очень близких друг от друга диалектных ответвлениях» [7] . Исконная близость диалектов не нарушилась в большой степени и в эпоху феодальной раздробленности на Руси, хотя, можно думать, в тот период различия между местными говорами русского языка увеличились. Памятники письменности XIII—XVI вв., относящиеся к разным местностям нашей страны, обнаруживают относительно небольшой диалектный слой, отличающий по языку документ одной местности от документа другой. 7 Р. И. Аванесов , Общенародный язык и местные диалекты, изд. МГУ, 1954, стр. 17. Как видно, специфичность развития русского языка и его местных разновидностей заключается в том, что диалектные черты в их структуре никогда глубоко не затрагивали основу русского языка. Однако, несмотря на это, все же можно утверждать, что в определенные эпохи отдельные местные диалекты русского языка достаточно отчетливо отличались друг от друга не только в области фонетики, но и в области грамматического строя и основного словарного фонда. Нивелировка местных диалектов, утрата диалектных особенностей в русском языке реально выражается в том, что образующаяся в эпоху складывания национального русского языка устно-разговорная литературная норма его постепенно начинает проникать в местные диалекты и распространяться по всей территории данного языка. Носители русских говоров, усваивая нормы устной литературной речи, утрачивают вместе с тем ранее характерные для их языка местные особенности. Поэтому процессы утраты диалектных особенностей в языке могут проходить тем интенсивнее, чем больше язык носителей местных говоров подвергается литературному воздействию. Ясно, что в эпоху капитализма нивелировка местных говоров не могла проявляться отчетливо, так как отсутствие широкого народного образования ограничивало влияние литературного языка. Быстрее и интенсивнее процесс утраты диалектных особенностей идет в эпоху социализма, что связано с широким развитием народного образования в нашей стране, а вместе с тем и с увеличивающимся влиянием литературного языка на местные говоры. Хотя усвоение литературных норм населением, ранее говорившим на местном диалекте, это не простой и не легкий процесс, требующий значительного количества времени, — в наши дни он идет ускоренным темпом. Прежде всего теперь едва ли возможно встретить такое положение в русском языке, чтобы все представители какой-либо местности говорили только на диалекте. В современной деревне широко распространено «двуязычие», т. е. владение как нормами русского литературного языка, так и нормами диалекта. Это «двуязычие» не означает, что один и тот же человек говорит то на диалекте, то на литературном языке (хотя в принципе возможно и такое явление, однако оно, пожалуй, носит искусственный характер). «Двуязычие» современной деревни заключается в своеобразном расслоении ее по языку: носителями «исконного», или «традиционного», говора являются в большинстве случаев представители старшего поколения населения деревни, тогда как молодежь, а иногда и люди среднего возраста владеют нормами русского литературного языка. Но если даже отвлечься от этого «двуязычия» и обратить внимание лишь на «традиционный» говор, то в нем диалектные системные отношения можно обнаружить лишь в области фонетики. Что же касается грамматики и словаря, то здесь диалектные явления не носят закономерного характера, а представляют лишь частные отклонения, не составляющие в целом какую-либо определенную систему, например склонения или спряжения слов или систему диалектной лексики. Как видно, все это объясняется тем, что если диалектные явления в области грамматики и словаря и были когда-то свойственны тому или иному диалекту, то в период утраты местных особенностей они начали исчезать скорее, чем в области фонетики, и в настоящее время от них сохранились лишь относительно небольшие остатки. Конечно, для разных диалектов русского языка дело здесь может обстоять по-разному, но в целом процесс характеризуется именно указанными явлениями. Характер диалектных различий русского языка Диалектные различия между говорами русского языка чрезвычайно многообразны, причем они проявляются во всех сторонах их языковой структуры: и в фонетике, и в морфологии, и в синтаксисе, и, наконец, в лексике. Однако особенностью диалектных различий русского языка является то, что не все они имеют равное значение, не все они носят один и тот же характер. Одни диалектные различия затрагивают систему говора, его языковую структуру; другие затрагивают эту систему лишь в небольшой степени; третьи вообще имеют частный характер. 1 В русском языке диалектные различия первого рода, т. е. различия, касающиеся самой языковой структуры говора, больше всего наблюдаются в фонетике, где диалектные особенности могут затрагивать систему фонем. Так, например, в одних русских говорах есть две самостоятельные фонемы: ц и ч’ , а в других на их месте произносится только одна: или ц , или ч’ ; или: в одних говорах существует фонема ф , являющаяся глухой парной к в , а в других — ф отсутствует, и на месте этого звука произносится х или хв . Подобные факты можно отметить и в области гласных, где в одних говорах различаются три степени подъема: верхний — и , ы , у , средний — е , о и нижний — а , а в других — четыре, так как к указанным звукам прибавляются еще гласные средне-верхнего подъема — е и о закрытые ( е , о ). Такие диалектные различия относятся к самой фонетической системе разных диалектов и потому представляются существенными. Можно указать на такого рода различия и в области изменения гласных в первом предударном слоге после мягких согласных. Известно, что в этом положении в литературном языке на месте звуков а , о , е произносится один звук и е , т. е. и , склонное к е , или, как говорят, литературный язык характеризуется системой «иканья». Такое произношение звуков в нем носит системный характер и определяет среди прочих черт общий облик устной литературной речи. В противоположность этому, в южновеликорусских говорах существуют разные системы «яканья», т. е. произношение в данном положении на месте звуков а , о , е или одного а , или а , чередующегося в определенных условиях с и [8] . Все подобные явления также носят в этих диалектах системный характер, и как бы далеко ныне русские говоры ни ушли по пути нивелировки, эти системные отношения в области фонетики могут быть вскрыты в них при непосредственном наблюдении или при изучении. 8 См. подробнее ниже, стр. 37 — 39 . Несколько иной характер имеют диалектные различия второй группы — различия, затрагивающие языковую систему говоров лишь частично. Такие различия наблюдаются, например, тогда, когда отдельный звук речи в каком-либо говоре имеет иное образование, чем в других говорах. Так, в северновеликорусских диалектах, как и в литературном языке, звук г является взрывным по своему характеру, а в южновеликорусских — фрикативным . Казалось бы, система согласных этих разных говоров не затронута данным различием. Ведь оба эти звука играют одинаковую роль в системе разных диалектов, одинаково различают звуковые оболочки разных слов: например, мот , нот , пот , кот равно противопоставлены и гот , и от . Однако на самом деле система согласных частично затронута, так как г и вступают в разные отношения с иными звуками. Известно, что г , попадая в положение конца слова, оглушается в к , т. е. парным по глухости-звонкости в говорах с г является к , а х остается вне пары, одиночной фонемой по глухости-звонкости. Если же в говоре есть , то оно в конце слов оглушается в х , и тогда парными по глухости-звонкости будут — х , а к останется вне пары. Но такие соотношения затрагивают лишь данные три фонемы, а не всю систему согласных. Точно так же обстоит дело и со звуками к , г , х в их мягких разновидностях. В литературном языке и в большинстве говоров эти звуки выступают как мягкие лишь в положении перед и и е : рук’и , ног’и , сох’и , рук’е , наг’е , сах’е , а во всех остальных положениях они всегда твердые. Это вполне определенная система, в которой фонемы к , г , х являются внепарными по твердости-мягкости [9] . В иных же говорах к , г , х выступают мягкими и перед а , о , у — выступают тогда, когда перед к , г , х находится мягкий согласный: бан’к’а , чайк’у , Ол’г’а , кач’ер’г’ой , ол’х’у , ол’х’ой и т. д. (ср. редкие заимствования в литературном языке: л’ик’ор , ман’ик’ур , к’ахта , к’уре и под.). Следовательно, в этих говорах к’ , г’ , х’ больше противопоставлены к , г , х , что тоже определяет фонетическую систему данных говоров в отношении трех заднеязычных звуков в этом одном звене всей структуры [10] . 9 Парные по твердости-мягкости фонемы могут находиться в тождественных фонетических условиях и различать звуковые оболочки разных слов (ср. рат — р’ат , мол — мол’ , тук — т’ук ), а к , г , х и к’ , г’ , х’ не выступают в таких тождественных условиях и не противопоставляют друг другу звуковые оболочки разных слов. См. подробнее Р. И. Аванесов и В. Н. Сидоров , Очерк грамматики русского литературного языка, Учпедгиз, 1945, стр. 55—58. 10 См. подробнее в статье Р. И. Аванесова и В. Г. Орловой «Вопросы изучения диалектов языков народов СССР», журн. «Вопросы языкознания», 1953, №5, стр. 41—42. 2 Иной характер носят диалектные различия русских говоров в области морфологии. Здесь большинство различий уже не касается самой морфологической системы диалектов, ибо все русские говоры весьма близки между собой в области грамматического строя. Эта близость заключается в том, что основные морфологические категории являются общими, одними и теми же во всех говорах русского языка. Общее количество и соотношение частей речи, основные категории, присущие им, такие, как вид, залог, род, число, падеж и т. д., факты наличия трех родов существительных, двух чисел, шести падежей, двух спряжений глаголов, т. е. все, что определяет морфологическую структуру русского языка, — все это едино для всех говоров. Следовательно, морфологические категории, существующие, например, в литературном русском языке, наличествуют и во всех русских диалектах, и в этом смысле диалектных различий в области морфологии в русском языке почти нет. Диалектные различия в морфологии, частично затрагивающие систему, языковую структуру говоров, есть в них лишь в очень небольшом количестве. Таково, например, явление, связанное с образованием форм прошедшего времени. В некоторых северновеликорусских говорах, наряду с обычной формой прошедшего времени на -л , сохраняются еще остатки сложных прошедших времен, характерных для древнерусского языка. Это такие формы, которые образовывались с помощью вспомогательного глагола-связки «быти» в настоящем или сложном прошедшем времени. Со связкой в настоящем времени и причастием на -л образовывалась форма перфекта: «есмь пришелъ», со значением «я пришел и в настоящее время нахожусь здесь» (прошедшее результативное). Со связкой «быти» в перфекте и причастием на -л образовывалось давнопрошедшее время: «есмь былъ пришелъ». Остатки этих форм в старых их значениях и сохранились в некоторых говорах. В них отмечены такие образования форм прошедшего времени, как «деревня населилась есть », «земля была высохла , да опять промокла» и т. д. [11] С таким же старым значением перфекта и давнопрошедшего времени во многих русских говорах употребляется в роли сказуемого деепричастие на -вши , -мши : «он одевши », «мы разумши », «што ты растягнумши », или: «он был уехавши », «солнце было закатившись » и т. п. [12] Такие явления, конечно, затрагивают морфологическую (и даже синтаксическую) сторону говоров, т. е. представляются весьма существенными. Но в настоящее время они являются уже пережиточными и довольно быстро утрачиваются. 11 См. подробнее в статье В. И. Чернышева «Описательные формы наклонений и времен в русском языке» («Труды Института русского языка АН СССР», т. 1, 1949). 12 См. там же . Такого же порядка и явление утраты среднего рода в средневеликорусских и южновеликорусских говорах. Согласование существительных среднего рода с прилагательными и местоимениями женского ( какая растения , такая время ) или мужского рода ( мой письмо , весь село ), а также падежные формы от этих слов с окончаниями иных родов ( купил мясу , такую платью ) свидетельствуют о такой утрате среднего рода. Однако этот процесс не зашел далеко в говорах (полной утраты среднего рода нет ни в одном диалекте), а под влиянием литературного языка он вообще задержан [13] . 13 См. подробнее в интересной статье С. С. Высотского «Утрата среднего рода в говорах к западу от Москвы» («Доклады и сообщения Института русского языка АН СССР», вып. 1, 1948). В основном же, в подавляющем своем большинстве, диалектные различия в области морфологии касаются не существа грамматических категорий и типов изменения слов, а звукового оформления той или иной категории. Например, во всем русском языке есть один и тот же творительный падеж множественного числа имен существительных. Нет ни одного русского говора, где этого падежа не было бы совсем или где вместо этой категории была бы какая-нибудь иная. Но в то же время в разных русских говорах творительный падеж множественного числа в звуковом отношении может оформляться по-разному: он может иметь окончания -ами ( руками ), -ам ( рукам ), -ама ( рукама ), -амы ( рукамы ). Или: во всех русских говорах есть категория 3-го лица настоящего времени глаголов, но в звуковом отношении она может выявляться тоже по-разному: с окончанием -т ( ид’от ), с окончанием -т’ ( ид’от’ ), без окончания ( ид’о ), без перехода е в о ( ид’ет — ид’ет’ — ид’е ) и т. д. Все это своего рода фонетико-морфологические явления, так как они связаны с изменениями звуков, но с изменениями, протекающими лишь в определенных грамматических формах. Что касается распределения имен существительных по трем типам склонения или глаголов по двум спряжениям, то и здесь в целом во всех русских говорах картина почти одинакова. Различия в этом отношении касаются лишь отдельных слов, которые могут в разных говорах относиться к разным типам склонения или спряжения. Например, слово «мышь» в некоторых говорах склоняется по мужскому роду, а «зверь» — по женскому; или слова среднего рода на -мя (типа «имя», «время») в некоторых говорах склоняются по типу «поле», теряя суффикс -ен- ; или разноспрягаемый в литературном языке глагол «хотеть» спрягается по I спряжению и т. п. Следовательно, и здесь речь идет не столько о существенных отличиях в системе склонения или спряжения слов, сколько о частных явлениях в отнесенности отдельных слов к определенным типам изменений. Приблизительно то же самое можно сказать и о различиях в области синтаксиса, где диалектные особенности, затрагивающие существо грамматического строя говоров, занимают очень незначительное место среди множества общих для всех диалектов явлений. Что же касается лексики, то здесь диалектные особенности могут быть в структуре основного словарного фонда, однако они затрагивают лишь очень незначительную его часть, так как в целом основной словарный фонд является единым для всех говоров русского языка. Большинство лексических диалектных особенностей лежит за пределами основного словарного фонда диалектов и составляет специфические черты их словарного состава. Отсюда ясно, что и в области лексики диалектные различия мало касаются существа языковой системы местных говоров [14] . 14 См. подробнее ниже, при описании лексики русских говоров. Таким образом, в основном только в одной области языка — в области фонетики — в современных русских говорах можно обнаружить особенности, которые затрагивают самое языковую структуру диалектов. И вместе с тем только в этой области, несмотря на далеко зашедший теперь процесс нивелировки диалектов, можно вскрыть системные отношения, характеризующие одни говоры в отличие от других. Что касается иных областей языка, то там таких диалектных особенностей, которые касались бы самой языковой структуры говоров, почти нет, а этот факт обусловливает невозможность вскрыть за частными диалектными чертами современных говоров ту особую, характеризующуюся своими специфическими явлениями морфологическую, синтаксическую или лексическую систему, которая, возможно, была свойственна отдельным диалектам в их далеком прошлом. Типы диалектных явлений в русском языке Все русские диалекты можно разделить на два основных наречия русского языка: северновеликорусское и южновеликорусское, в каждое из которых входит множество различных говоров. По наличию основных общих черт в языковой структуре эти два наречия объединяются между собою в один русский язык, но в то же время отличаются друг от друга по специфическим особенностям, присущим одному наречию в отличие от другого. Специфические особенности каждого из наречий являются одновременно общими для всех говоров, входящих в состав этого наречия и характеризующихся в то же время еще наличием своих частных особенностей, характерных для одного говора данного наречия в отличие от других говоров этого же наречия. Таким образом, существует целая система общих и частных особенностей в структуре русского языка и его диалектов — особенностей, находящихся в определенной зависимости друг от друга. Однако не надо думать, что диалектные особенности всегда присущи только определенным территориальным говорам, т. е. что они всегда четко прикреплены к определенной языковой территории и характеризуют именно данный говор в отличие от иных. 1 На самом деле диалектные явления в этом отношении могут быть совершенно различных типов. Одни особенности действительно приурочены к определенным территориям, встречаются только в определенных диалектах и являются существенными для характеристики общего облика данного говора. Таково, например, «оканье», т. е. различное произношение а и о в первом предударном слоге после твердых согласных: вода , нога — дала , трава (ср. литературное «акающее» произношение: вада , нага , дала , трава ). Наличие в том или ином говоре «оканья» вполне определяет его общий северновеликорусский характер, ибо оно свойственно именно северному наречию русского языка. Но существуют и другие диалектные особенности, которые уже не могут считаться определяющими общий облик того или иного говора. Некоторые из них хотя и представляют собой специфические диалектные явления, но распространены они в совершенно различных по общему своему характеру говорах. Таково, например, произношение долгих шипящих ш и ж как твердых звуков ( ш , ж ), встречающееся как в северных, так и в южных говорах: шука , вожы , јежу, шы (ср. литературные ш’ , ж’ : ш’ука , вож’и и т. д. Таково и изменение звука в в положении перед согласными и на конце слова в у неслоговое ( ў ): правда — праўда , сталоф — сталоў и т. п., что тоже встречается и в северных, и в южных говорах. По наличию этих черт нельзя определить общего облика говора, ибо они могут сочетаться и с северновеликорусской, и с южновеликорусской структурой диалекта. Некоторые же диалектные явления распространены лишь в очень немногих говорах и поэтому вообще не могут ничего говорить об общем характере того или иного диалекта в силу своей незначительной роли в его структуре. Таково, например, явление произношения ш и ж как мягких звуков ( ж’из’н’ , ш’ит’ и т. д.), известное в некоторых Ивановских, Костромских и Кировских говорах; или наличие особого звука l — так называемого л «среднего», произносящегося в некоторых говорах в положении перед гласными заднего ряда: пошlа , сказаlа , нашlос’ , стоlу , поlу и т. п. Такой звук, отличающийся от л твердого и от л мягкого, можно слышать в отдельных Рязанских, Вологодских, Кировских говорах, а также в Сибири. Однако есть еще и третий тип явлений, особенностью которых является то, что они в целом выходят за пределы собственно диалектных черт и представляют собой скорее явления, свойственные живой русской разговорной речи или просторечию. Таково, например, одно из явлений, связанных с образованием форм настоящего времени глаголов с основой на заднеязычные к и г — типа пеку , бегу и под. Образование этих форм может быть трех типов. Во-первых, здесь может наблюдаться чередование к и г с шипящими, соответственно с ч’ и ж : п’еку — п’еч’ош , б’егу — б’ежыш , ст’ер’егу — ст’ер’ежош и т. д. Такие формы присущи литературному русскому языку и многим говорам. Во-вторых, при образовании этих форм может отсутствовать всякое чередование согласных в основе, и тогда к и г сохраняются во всех формах спряжения в настоящем времени: п’оку — п’екош — п’екот — п’еком — п’екот’е — п’окут , б’ер’огу — б’ер’егош — б’ер’егот — б’ер’егом — б’ер’егот’е — б’ер’огут и т. д. Такое образование является типично диалектным, свойственным Владимирско-Поволжским и Вологодско-Кировским говорам. Наконец, в-третьих, в рассматриваемых формах может наблюдаться чередование к и г с к’ и г’ : п’еку — п’ек’ош — п’ек’от — п’ек’ом — п’ек’от’е — п’екут , ст’ер’егу — ст’ер’ег’ош — ст’ер’ег’от — ст’ер’ег’ом — ст’ер’ег’от’е — ст’ер’егут и под. И вот такое образование данных форм можно встретить не только в огромном числе совершенно различных говоров, но и в городском просторечии. Известно, например, что в просторечии Москвы широко распространены такие формы, как жг’ош , зажг’от’е , т’ек’от и т. д. Следовательно, подобное явление уже нельзя просто прикрепить к тому или иному диалекту и считать его специфической чертой определенного говора. Таким образом, среди явлений, присущих различным русским диалектам, надо видеть факты разного порядка: одни из них представляются не только чисто диалектными особенностями, но и могут считаться определяющими общий облик говора; другие, являясь также диалектными, в отличие от первых, не могут определять общего характера диалекта, так как они или распространены в совершенно различных русских говорах, или, наоборот, известны слишком небольшому их числу; третьи, наконец, вообще выходят за рамки собственно диалектных явлений, проникая в устно-разговорную речь или просторечие. 2 Кроме того, говоря о современных русских диалектах, следует иметь в виду и еще одно обстоятельство. Если в языке существуют относительно обособленные и целостные диалекты, то при нанесении на географическую карту границ распространения диалектных особенностей можно установить совпадение пределов распространения одной диалектной черты с пределами другой, третьей и т. д. В этом случае границы между отдельными диалектами будут очерчены вполне отчетливо и каждый диалект будет отличаться от другого совокупностью таких особенностей, наличие которых свойственно одному из них и совершенно не свойственно иному. Однако такого совпадения границ распространения отдельных диалектных явлений в говорах современного русского языка почти не встречается. Чаще возможно установить перекрещивание этих границ и постепенный переход от одной диалектной группы к другой. Это обстоятельство привело к тому, что некоторые лингвисты пытались вообще отрицать наличие русских диалектов, признавая при этом существование лишь отдельных диалектных особенностей в русском языке. Однако эти попытки не могут считаться верными. Дело заключается в том, что и при наличии перекрещивающихся, не совпадающих друг с другом границ распространения отдельных диалектных особенностей все же возможно установить так называемый «пучок изоглосс», т. е. определенную совокупность явлений, характеризующих диалекты на данной территории. Диалектные явления не существуют отдельно друг от друга и в отрыве от системы языка, они всегда связаны с иными диалектными явлениями и входят в общую систему языка. Совокупность диалектных явлений на той или иной территории, отличная от совокупности иных явлений на другой территории, дает возможность утверждать наличие определенного диалекта, распространенного именно на этой территории и отличающегося от диалекта, распространенного на иной территории. Таким образом, нельзя отрицать наличия диалектов в русском языке, но вместе с тем надо видеть и то, что возможная в прошлом более или менее четкая обособленность их друг от друга ныне постепенно сглаживается. Это связано не только с влиянием литературного языка на говоры в наши дни, но и с давним сближением разных русских диалектов между собой. Диалекты русского языка и их особенности Как уже говорилось, все современные русские говоры делятся на два основных наречия — на северновеликорусское и южновеликорусское. Языковая противопоставленность этих наречий совпадает и с противопоставленностью этнографической: с различиями в постройках, домашней утвари, одежде и т. п. Это дает возможность говорить о двух этнических группах русского населения — северной и южной. Однако северновеликорусское и южновеликорусское наречия не граничат одно с другим непосредственно; между ними узкой полосой располагаются средневеликорусские переходные говоры, возникшие в относительно более поздний исторический период. Северновеликорусское и южновеликорусское наречия различаются по целому ряду признаков. Средневеликорусские говоры по одним чертам сближаются с северновеликорусскими, отличаясь от южновеликорусских, а по иным — сближаются с южновеликорусским наречием, отличаясь от северновеликорусского. В то же время внутри северновеликорусского и южновеликорусского наречий, а также внутри средневеликорусских говоров можно установить наличие разных диалектных групп, отличающихся друг от друга рядом специфических черт. Рассмотрим каждое наречие русского языка и средневеликорусские говоры в отдельности и попробуем установить те основные диалектные особенности, которые им присущи. 1. Северновеликорусское наречие Это наречие распространено в северных областях Европейской части СССР, начиная от побережий Баренцова и Белого морей и доходя на юге почти до Москвы (южная граница северновеликорусского наречия проходит в 70 километрах от Москвы, в районе Загорска). Кроме того, северновеликорусские говоры распространены на Урале и в Сибири. Правда, сибирские говоры находятся в несколько особом положении по сравнению с иными северновеликорусскими говорами [15] . 15 См. подробнее ниже, стр. 48 — 49 . Конечно, трудно даже предположить, что на всем этом огромном пространстве бытуют совершенно одинаковые говоры. Однако при всех отличиях отдельных говоров или их групп между собой они объединяются (и могут быть объединены) в одно северновеликорусское наречие, потому что в структуре всех их есть целый ряд таких признаков, которые являются общими для всех этих говоров, есть ряд таких признаков, которые отличают любой северновеликорусский говор от южновеликорусского или средневеликорусского говоров. Кроме того, есть в этих говорах и такие признаки, совокупность которых является характерной именно для северновеликорусского наречия, хотя, отдельно взятые, эти черты могут наличествовать и в южновеликорусском наречии, и в средневеликорусских говорах. Какими же чертами объединяются все северновеликорусские говоры в одно наречие? В области фонетики такой чертой прежде всего является оканье. Оканье — это различение в произношении гласных а и о в первом предударном слоге после твердых согласных, или отсутствие совпадения этих гласных в данном положении в одном звуке. Во всех северновеликорусских говорах произносят, с одной стороны, вода , пошла , ворона , т. е. с сохранением о без ударения; а с другой — дала , трава , стар’ик , т. е. с сохранением а без ударения. Важно подчеркнуть, что при оканье нет совпадения а и о в одном о , а есть различение их в первом предударном слоге. Правда, в говорах иногда встречаются факты произношения о на месте исконного а , типа трова , дола и др., но они представляются исключениями, большей частью вполне объяснимыми или явлениями фонетического уподобления звуков, или процессами исторического развития языка, а потому они только подтверждают общее правило различения о и а в указанном положении [16] . Любой северновеликорусский говор является говором окающим, и по наличию этой одной черты возможно определить общий характер данного говора, так как она свойственна лишь северновеликорусскому наречию. 16 См. подробнее Р. И. Аванесов , Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1954, стр. 64. См. также интересную статью В. К. Чичагова о слове забота — зобота . «Ученые записки МГУ», «Труды кафедры русского языка», вып. 137, кн. 2, 1948, стр. 116—121. Однако различение гласных о и а может быть не только в первом предударном слоге, но и в остальных безударных слогах. При наличии такого различения говорят, что данный говор характеризуется полным оканьем в отличие от неполного оканья в иных окающих говорах, где во всех безударных слогах, кроме первого предударного, а и о совпадают в одном звуке — в редуцированном гласном среднего подъема среднего ряда — ъ . Следовательно, если в каком-либо говоре произносят не только вода — дала , но и молоток — маловато , молодой — стар’ика , выбор — выдал , с’ено — с’ена , т. е. если о и а сохраняют свое различие во всех безударных слогах, то такой говор можно назвать полноокающим. Если же в говоре произносят только вода — дала , но говорят мълоток — мъловатъ , мълодой — стър’ика , выбър — выдъл , с’енъ (именительный падеж) — с’енъ (родительный падеж), то этот говор будет неполноокающим, ибо о и а различаются только в первом предударном слоге, но не различаются в остальных безударных слогах. Если сравнить произношение данных звуков в неполноокающих говорах и в литературном русском языке, то окажется, что эти говоры и литературный язык будут отличаться друг от друга по явлениям первого предударного слога (так как в литературном языке в данном положении на месте о и а произносится одно а ), но будут совпадать по явлениям в остальных безударных слогах, ибо как в неполноокающих говорах, так и в литературном русском языке гласные о и а во всех безударных слогах, кроме первого предударного, совпадают в одном звуке ъ . Таким образом, по явлению оканья все северновеликорусские говоры объединяются между собой полностью, а по явлениям полного и неполного оканья отдельные северновеликорусские говоры различаются. Причем полное оканье свойственно большинству северновеликорусских говоров, а неполное лишь одной их группе — Владимирско-Поволжским говорам. Приблизительно так же обстоит дело и с произношением гласных неверхнего подъема в безударных слогах после мягких согласных [17] . В первом предударном слоге для северновеликорусских говоров характерно также различение звуков а , о , е в данном положении: иногда различаются все три звука (ср. н’осу , р’ека , п’атак ); иногда только два (ср. н’осу , р’ока и п’атак ); могут быть и иные комбинации; и только редко эти три звука совпадают в одном е — это так называемое «еканье» (ср. н’есу , р’ека , п’етак ). Однако «еканье» — это черта не специфически северная, так как она встречается и в средневеликорусских говорах, т. е. она может совмещаться и с оканьем после твердых согласных, и с аканьем. В остальных безударных слогах звуки а , о , е в говорах с полным оканьем могут различаться полностью или частично (ср. п’отрова , п’етуха , п’атака ; или: п’отрова — п’отуха , но п’атака и т. д.). В неполноокающих же говорах эти три звука могут совпадать в одном редуцированном гласном среднего ряда средне-верхнего подъема ь , а иногда в и ( п’ьтрова — п’ьтуха — п’ьтака ; или: п’итрова — п’итуха — п’атака ), т. е. в этом положении неполноокающие говоры сближаются с литературным русским языком, где в указанном положении произносится ь , и с южновеликорусскими и средневеликорусскими говорами, в которых наблюдается такое же произношение звуков в описываемом положении, что и в неполноокающих говорах. 17 Вообще надо сказать, что при характеристике изменений гласных звуков в русских говорах важно обратить внимание на звуки неверхнего подъема а , о , е и в некоторых говорах еще о и е закрытые, так как именно они подвергаются большим изменениям, тогда как гласные верхнего подъема и , у , ы большей частью сохраняются в произношении без изменений. В области согласных звуков все северновеликорусские говоры объединяются между собой по наличию в них г взрывного образования (как и в литературном русском языке), т. е. в северновеликорусских говорах произносят гус’ , нога , горот , рогу и т. д. Правда, в некоторых северновеликорусских говорах (например, в Олонецких) есть и звук — звук г фрикативного образования, характерный для южновеликорусских говоров [18] . Однако это в Олонецких говорах произносится лишь в определенных положениях: чаще всего в окончании родительного падежа единственного числа прилагательных и неличных местоимений мужского и среднего рода: красноо , с’ин’ео , мойео , коо и т. д., а иногда в положении между гласными: поост , ноой и т. п. Но в то же время во всех остальных случаях в тех же Олонецких говорах произносится г . Поэтому является не типичной чертой данных говоров, а представляет собой определенное исключение из правила. 18 Фрикативное г было известно в некоторых категориях слов и литературному русскому языку в недавнем прошлом, а иногда оно сохраняется и в современном литературном произношении. См. Р. И. Аванесов , Русское литературное произношение, Учпедгиз, 1954, стр. 57. Общей для всех северновеликорусских говоров чертой можно считать явление утраты интервокального ј с последующим стяжением гласных звуков. Надо сказать, что вообще в русском языке в положении без ударения между гласными звук ј ослабляется. Если сравнить, предположим, произношение в литературном языке слов «моя» и «красная», где в том и в другом случае между гласными наличествует звук ј , то можно установить, что в первом слове он произносится отчетливо, а во втором — ослабленно, и это сближает его по звучанию с и неслоговым — й , т. е. ј во втором слове является не согласным, а гласным звуком (ср. литературные маја и краснъйь ). Но в литературном языке процесс ослабления ј дальше не пошел. В северновеликорусских же говорах ослабление ј достигает такой ступени, когда он утрачивается вовсе, в результате чего в говорах возникает произношение подобных форм не только без ј , но и без й : краснаа , с’ин’аа ; то же и в глагольных формах: знаэт , д’елаэт , думаут и т. д. Такое произношение известно, например, в некоторых Кировских говорах. Однако чаще описываемый процесс не останавливается и на этой ступени, а идет еще дальше: гласные звуки уподобляются друг другу (если они были первоначально различны по характеру своего образования) и стягиваются в один звук: краснаа — красна , с’ин’аа — с’ин’а , знаэт — знаат — знат , д’елаэт — д’елаат — д’елат и т. п. Такие стяженные формы прилагательных и глаголов являются типичными для северновеликорусских говоров. Под их влиянием это явление проникает в качестве северной особенности и в средневеликорусские говоры. В области морфологии также есть общие для всех северновеликорусских говоров черты. Сюда относится образование формы родительного-винительного падежа единственного числа личных местоимений 1-го и 2-го лица, а также возвратного местоимения с окончанием -а : у м’ен’а , за т’еб’а , на с’еб’а , т. е. такое же, как и в литературном русском языке. Такое образование данной формы местоимений является специфической северновеликорусской особенностью, неизвестной южновеликорусским говорам. Как в литературном языке, в северновеликорусском наречии формы 3-го лица единственного и множественного числа настоящего времени глаголов образуются с окончанием т твердым: нос’ит , в’ез’от , л’ет’ат , в’езут и т. д. Правда, в некоторых Олонецких говорах эти формы встречаются и с т мягким в окончании, однако т’ наличествует там лишь в 3-м лице множественного числа глаголов 1-го спряжения: в’езут’ , н’есут’ , појут’ , пл’етут’ и т. п. Во всех же остальных формах в этих же самых говорах произносят окончание т твердое. Поэтому как наличие , так и т’ в Олонецких говорах является исключением из правил, не изменяющим общего характера этих говоров: наличие в них и т’ не приводит к тому, что они перестают быть северновеликорусскими. Кроме черт, свойственных всему северновеликорусскому наречию и охарактеризованных выше, есть особенности, присущие не всем его говорам, однако большинству их. Поэтому наличие таких черт в совокупности с иными, свойственными всем северновеликорусским говорам признаками также определяет общий северновеликорусский характер тех или иных говоров. Таково, например, явление изменения звука а в положении под ударением между мягкими согласными в е : п’ат’ — п’ет’ , в’зат’ — вз’ет’ , сн’ал’и — сн’ел’и , гул’ал’и — гул’ел’и . Это явление известно во многих северновеликорусских говорах, хотя и неравномерно распространено в отдельных из них. Но при всей неравномерности своего распространения данная черта является типично северновеликорусской, и в южновеликорусских говорах она почти не встречается [19] . Процесс изменения а в е в указанном положении представляется живым и в наше время, ибо такому изменению а подвергается в новых, недавно вошедших в говоры словах, заимствованных из литературного языка. Исследователи отмечают произношение наряду со шл’апа — ф-шл’еп’и , с зайавл’ал — зайавл’ел’и и т. д. 19 Исследователи отмечали, что эта особенность иногда проникает и на юг, но лишь в отдельных словах. См. подробнее Р. И. Аванесов , Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949, стр. 55. Широко известно в северновеликорусских говорах явление так называемого «цоканья». Цоканье — это неразличение в произношении звуков ц и ч’ и наличие на их месте только одного звука — чаще ц , причем больше мягкого, реже ч’ . Цоканье в русском языке возникло очень давно, по крайней мере в новгородских памятниках XI в. оно уже отмечено. Причину возникновения цоканья в русском языке видят, во-первых, в иноязычном влиянии (академик А. А. Шахматов, связывал возникновение цоканья с влиянием польских «мазуракающих», т. е. смешивающих шипящие и свистящие звуки, говоров; академик А. И. Соболевский — с влиянием финно-угорских языков), а во-вторых, и это важнее, — в особом положении ц и ч’ в системе фонем русского языка. Это особое положение их заключается в следующем. Фонемы ц и ч’ в русском языке четко противопоставлены другим согласным фонемам и потому могут в равной степени с ними служить средством различения звуковых оболочек разных слов: ср. бас — вас — пас — ч’ас ; б’ел — м’ел — п’ел — с’ел — цел . Замена звука ц или звука ч’ в приведенных выше словах иными звуками приводит к образованию новой звуковой оболочки, соответствующей новому слову. Однако в то же время по отношению друг к другу фонемы ц и ч’ почти не противопоставлены, т. е. в русском языке почти не существует слов, отличающихся в своей звуковой оболочке только наличием ц или ч’ . Как кажется, есть лишь две пары таких слов: цех — ч’ех и цокат’ — ч’окат’ [20] . Однако вторая пара слов — это специальные лингвистические термины, не являющиеся вообще широко распространенными и общенародными словами, а первая пара — слова позднего происхождения и нерусские в своей основе. 20 Противопоставление цум — «центральный универсальный магазин» — и чум едва ли правомерно, ибо первое слово — искусственная аббревиатура. Таким образом, в русском языке нет случаев, когда замена ц на ч’ или наоборот приводит к образованию новой звуковой оболочки, соответствующей новому слову. Если в звуковой оболочке слова ч’ас заменить ч’ на б , то возникнет новая звуковая оболочка, соответствующая новому слову — бас ; а если в звуковой оболочке слова ч’ай заменить ч’ на ц , то такой новой звуковой оболочки в русском языке не возникнет: цай — это только искаженная звуковая оболочка ч’ай . Иначе говоря, замена звука ц звуком ч ’ и наоборот не приводит в русском языке к нарушению взаимопонимания людей, ибо возможность его в этом случае не уничтожается (ср. фразы: «он плохо пел» и «он плохо сел», где замена п на с ведет к изменению смысла всего предложения), а лишь в той или иной (причем небольшой) мере затрудняется. Это обстоятельство и могло привести к тому, что иноязычное воздействие на русские говоры было облегчено и цоканье в них смогло установиться [21] . 21 См. подробнее Р. И. Аванесов , Очерки диалектологии рязанской мещеры. Описание одного говора по течению р. Пры («Материалы и исследования по русской диалектологии», т. 1, изд. АН СССР, 1949, стр. 226—230). Что же касается того, почему ц и ч’ находятся в таком особом положении в системе русских согласных, то это вполне объясняется историей языка: в далеком прошлом ц и ч’ возникли из одного звука к в разных фонетических условиях, т. е. они исконно не могли выступать в тождественных позициях и различать звуковые оболочки разных слов. Цоканье — это не обязательно произношение ц на месте ц и ч’ ; может быть и произношение ч’ на месте этих двух звуков, т. е. может быть не только ц’ай , ц’истый , отц’а , конец’ [22] , но и: ч’ай , ч’истый , овч’а , кон’еч’ , кур’ич’а . Поэтому иногда даже отличают собственно цоканье от чоканья. Произношение ч’ на месте ц и ч’ в русских говорах распространено намного уже, чем произношение ц на месте этих двух звуков. Чоканье известно, например, в части Вологодско-Кировских говоров. Цокающими же говорами являются Олонецкие, Поморские, частично Новгородские и некоторые другие северновеликорусские говоры. 22 В большинстве цокающих говоров произносят ц мягкое ( ц’ ). Вместе с тем среди северновеликорусских говоров есть и такие, в которых существуют оба звука — и ц , и ч’ , но употребляют их там этимологически неправильно, т. е. там наблюдается беспорядочное смешение этих звуков. В таких говорах могут произносить, с одной стороны, ц’ай , ц’асто , а с другой — ул’ич’а , кур’ич’а . Эти говоры в настоящее время уже не могут просто называться цокающими, так как они знают и ц , и ч’ . Однако в прошлом они, вероятно, были цокающими. Известно, что если говор, в прошлом цокающий, начинает утрачивать цоканье, то на путях этой утраты и может возникнуть подобное смешение ц и ч’ : усваивая, скажем, звук ч’ , которого в данном говоре раньше не было, носители диалекта вначале не могут еще усвоить правильного его употребления (что, между прочим, также связано с указанным выше особым положением ц и ч’ в системе русских согласных), в силу чего вначале, на первом этапе этого процесса, развивается беспорядочность употребления звуков ц и ч’ . Окончательное усвоение литературных норм различения этих двух звуков является уже вторым этапом в процессе утраты цоканья. Некоторым северновеликорусским говорам в современном их состоянии цоканье неизвестно; однако только часть из них вообще никогда не знала этого явления, иные утратили его в процессе своего развития, хотя и знали в прошлом [23] . Большинству северновеликорусских говоров свойственно наличие самостоятельной фонемы ф , отсутствие которой наблюдается в иных диалектах. Звук ф в русском языке возник в относительно поздний период истории. Первоначально во всех славянских языках этого звука не было, и поэтому в словах, заимствованных из греческого и из других языков со звуком ф , он передавался через п : ср. гр. Iosif — русск. Осип ; гр. faros — русск. парус ; гр. Stefanos — русск. Степан . В эпоху XII—XIII вв., когда в русском языке произошло падение (утрата) редуцированных ь и ъ , в силу чего согласные оказались на конце слов, окончательно оформилась категория глухости-звонкости в системе согласных русского языка; в результате оглушения согласных на конце слова установились пары по глухости-звонкости: т — д , п — б , с — з и т. д. Именно тогда-то, в результате оглушения в , звук ф возник на самой русской почве как глухая пара по отношению к в . Однако не во всех русских говорах дело обстояло так, ибо сам звук в в древнерусских диалектах был различного характера: в одних говорах он имел губно-зубное образование, т. е. такое, какое он имеет в современном литературном языке; в других же — губно-губное, т. е. он произносился с помощью двух губ. Губно-зубное в , попадая в положение конца слова и теряя голос, изменялось в ф ; а губно-губное такому изменению подвергнуться не могло. Поэтому в первой группе говоров звук ф возник сначала в зависимом положении как результат оглушения в , а потом был перенесен в независимые положения уже как самостоятельный звук. Именно в этих говорах и существует теперь особый звук ф , противопоставленный в . 23 Таковы, например, некоторые Новгородские говоры, в которых сохранились кое-какие остатки цоканья. См. Р. И. Аванесов , Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949, стр. 134. Во второй же группе говоров, в которой звук ф не мог возникнуть на своей почве в силу отсутствия губно-зубного в , он не мог укрепиться и в независимом положении, в частности в заимствованных словах. Поэтому такие говоры до сих пор не знают особого звука ф , заменяя его или сочетанием хв , или звуком х . Это явление характерно для южновеликорусского наречия. Наконец, в области фонетики следует отметить еще одну, свойственную большинству северновеликорусских говоров черту — изменение сочетаний согласных бм и дн соответственно в м и н долгие ( м , н ). Такому изменению данные сочетания могут подвергнуться потому, что между звуками б и м , как и между д и н , есть только одна разница: первые звуки ( б , д ) произносятся при поднятой небной занавеске, закрывающей проход воздуха в полость носа, а вторые — при опущенной, открывающей проход воздуха в эту полость. Иначе говоря, б и д отличаются соответственно от м и н лишь отсутствием назализации, носового произношения. Достаточно небной занавеске опуститься немного раньше, чем это необходимо для произношения б и д , чтобы на месте б и д также возникли звуки м и н . А так как сочетания бм и дн произносятся при одной артикуляции органов речи (одним смыканием и одним размыканием губ, а не двумя для двух звуков), то более раннее опускание небной занавески вполне возможно. Именно в силу сказанного и наблюдается произношение оман вместо «обман», ом’ер’ил вместо «обмерил», омазал вместо «обмазал», лано вместо «ладно», в’ино вместо «видно» и т. д. Это типичная черта многих северновеликорусских говоров. Среди морфологических особенностей, присущих большинству северновеликорусских говоров, можно назвать образование формы творительного падежа множественного числа существительных, прилагательных и некоторых местоимений. Если в русском литературном языке она образуется с окончанием -ми ( рукам’и , б’елым’и , нам’и ), то такая форма известна лишь в части северновеликорусских говоров (например, во Владимирско-Поволжских); большинству же этих говоров присущи иные формы творительного падежа множественного числа. Во-первых, в них в этом падеже широко распространена форма, равная форме дательного падежа множественного числа: наряду к рукам , к бол’шым сапогам , к нам говорят с рукам , пол’а под ном’ерам , кур’ица с цыпл’атам , с нам [24] . Во-вторых, в северновеликорусских говорах есть форма творительного падежа множественного числа с окончанием -ма : с ногама , с умныма люд’ама , с вама . По происхождению -ма — это окончание дательного-творительного падежа двойственного числа древнерусского языка. Когда двойственное число было в русском языке утрачено, форма дательного-творительного падежа сохранилась в северновеликорусских говорах как реликтовая и укрепилась в новом значении. 24 Следует сказать, что северновеликорусским говорам вообще свойственно такое совпадение форм нескольких падежей в одной. Ср. в единственном числе: от избы , к избы , в избы . В-третьих, в этих говорах данная форма может еще образовываться с окончанием -мы : покрыто п’ескамы , с намы . Эта форма по своему происхождению остается не до конца ясной [25] . Наконец, как северновеликорусскую особенность следует назвать употребление постпозитивной частицы то , та и под.: с’ело-то , изба-та , бабу-ту и т. д. Употребление такой частицы известно не только в северновеликорусских, но и в иных говорах русского языка. Однако особенностью северновеликорусского наречия является то, что постпозитивная частица выступает в нем как согласованная с той или иной частью речи: дом-от , изба-та , с’ело-то , бабы-т’и , бабу-ту , молодой-от , посл’едн’ой-от и т. д. Это одна из синтаксических особенностей северновеликорусских говоров. 25 См. подробнее П. С. Кузнецов , Русская диалектология, Учпедгиз, 1954, стр. 83. Таковы в общем те черты и те особенности, которые объединяют все северновеликорусские говоры (или по крайней мере большинство их) в одно наречие. Однако, как уже говорилось, входящие в состав одного наречия говоры не являются во всем однородными. Поэтому внутри северновеликорусского наречия могут быть намечены различные диалектные группы, объединяющие наиболее близкие между собой говоры. При этом следует отметить, что выделение отдельных групп северновеликорусского наречия представляет большие трудности как в силу недостаточности еще наших знаний об этих говорах, так и в силу чрезвычайной близости большинства их друг другу. Эта близость характеризуется тем, что отдельные черты, признаки разных групп северновеликорусских говоров часто перекрещиваются между собой и не образуют четко очерченных границ. Поэтому переход от одной диалектной группы к другой иногда очень незаметен. Проводящееся в наше время широкое изучение русских говоров, в том числе и северновеликорусских, для составления Диалектологического атласа русского языка, без всякого сомнения, внесет существенные коррективы в наши знания о русских диалектах и даст возможность более точно определить группы говоров в пределах основных русских наречий. В настоящее время общепринятой является та группировка говоров, которая была намечена в 1914 г. Московской диалектологической комиссией, создавшей «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе». В этом «Опыте» и в приложенном к нему «Очерке русской диалектологии» были изложены общие сведения о русских диалектах, а также была представлена карта распространения отдельных говоров на территории Европейской части России. Та классификация диалектов, которая была проделана в «Опыте», отражает тогдашний уровень развития науки и, конечно, не может во всем удовлетворить нас теперь. Однако в общих своих чертах «Опыт» дает правильное описание диалектных особенностей русского языка и пределов их распространения [26] . 26 См. подробнее об «Опыте» в литературе, посвященной ему, в частности в «Очерках русской диалектологии» Р. И. Аванесова (стр. 297 и далее), однако к оценке «Опыта», данной здесь, следует отнестись весьма критически. Группируя говоры северновеликорусского наречия, Московская диалектологическая комиссия положила в основу их классификации судьбу древнерусского звука е (особый звук) — («ять»). Известно, что этот звук претерпел многочисленные и различные изменения по говорам в процессе истории развития русского языка: в одних говорах он совпал по звучанию со звуком е открытое (ср. литер. л’ес , б’елый из древних л’ес , б’елый , в дореволюционном написании «лсъ», «блый»); в других — стал произноситься, как и : л’ис , б’илый ; в третьих — сохранился как е закрытое: л’ес , б’елый , или как дифтонг іе : л’іес , б’іелый . Устанавливая особое произношение древнерусского е в разных северновеликорусских говорах, Московская диалектологическая комиссия разделила все эти говоры на пять диалектных групп. Однако такая группировка по судьбе е едва ли может считаться до конца состоятельной уже потому, что различные изменения этого звука не всегда отчетливо отграничены друг от друга и не всегда совпадают с иными признаками отдельных групп. Кроме того, сведения о судьбе старого е в северновеликорусских говорах еще недостаточны и в наше время, тем более они были недостаточны в период составления «Опыта». Новые исследования показывают, что мнение авторов «Опыта» о судьбе е в той или иной группе говоров во многом было неверным в силу малой их изученности. Московская диалектологическая комиссия разделила северновеликорусские говоры на следующие группы: 1) Поморская (или Северная ), 2) Олонецкая , 3) Новгородская (или Западная ), 4) Вологодско-Вятская (по новому административному делению — Вологодско-Кировская , или Восточная ), 5) Владимирско-Поволжская . Среди всех этих групп наиболее отчетливо отделяется от остальных Владимирско-Поволжская группа, характеризующаяся, как уже отмечалось, наличием неполного оканья. В говорах этой группы отсутствуют некоторые такие черты, которые типичны для большей части северновеликорусского наречия (здесь почти нет цоканья, нет изменения сочетаний бм и дн в м и н , нет изменения а в е под ударением между мягкими согласными, не говоря уже об отсутствии полного оканья. Ведь редукция гласных во втором-третьем предударных и в заударных слогах — это не северновеликорусская, а южновеликорусская особенность, ибо типичным северновеликорусским говорам редукция безударных гласных в целом не свойственна. Такое положение Владимирско-Поволжских говоров среди иных северновеликорусских объясняется историческими причинами — территориальной близостью их к Рязанским и Московским, т. е. к южновеликорусским и средневеликорусским говорам. Как видно, довольно сильное давнее южновеликорусское воздействие на Владимирско-Поволжские говоры и привело к тому, что они оказались дальше от некоторых северновеликорусских и ближе к средневеликорусским говорам. Среди остальных четырех групп легко выделяется Вологодско-Кировская, очень обширная по территориальному охвату. Для этой группы характерен целый ряд типичных именно для нее особенностей. Впрочем, эти особенности не всегда распространены во всех говорах данной группы, а кроме того, они известны не только Вологодско-Кировским говорам. К таким явлениям относится, во-первых, изменение звуков в и л в положении перед согласными и на конце слова в ў : праўда , траўка , городоў , столоў ; воўк , паўка , пошоў ; во-вторых, наличие так называемого о закрытого ( о ), который отличается от о , произносящегося в литературном языке и во всех русских говорах, в том числе и в Восточной их группе. О — это звук, который сохранился в части русских говоров на месте древнего о под восходящим музыкальным ударением; он исконно отличался от о под нисходящим музыкальным ударением. Впоследствии в большинстве говоров эти два о совпали в одном открытом о , а в части говоров их различие сохранилось в виде различия о и о . При этом звук о может выступать и в виде дифтонга уо . Таким образом, в говорах, где различаются о и о , произносят, с одной стороны, гот , мох , сл’епой , а с другой стороны, кот — куот , мок — муок , у сл’епой — у сл’епуой . Именно такое различие о и о часто встречается в Вологодско-Кировской группе говоров. Вместе с тем и старый звук е может в этих говорах произноситься, как е или как дифтонг ие . Выше уже говорилось, что в этих говорах, кроме цоканья, существует еще и чоканье как своеобразная фонетическая особенность. Довольно легко выделить и Западную группу, которая характеризуется прежде всего тем, что старый звук е в этих говорах произносится, как и , во всех положениях под ударением: л’ис , б’илый , м’ис’ац , зв’ир’ , на стол’и , о жен’и , гд’и . Типичной чертой этих говоров, в соединении с первой, является образование формы родительного падежа единственного числа прилагательных и местоимений мужского и среднего рода с окончанием -ово , -ево : красново , с’ин’ево , ково [27] . Надо иметь в виду еще и то, что во многих говорах этой группы нет цоканья. 27 Эта форма характерна и для Восточной группы, но в соединении с иными особенностями. Что касается Поморской и Олонецкой групп, то их отделить друг от друга довольно трудно. Можно указать некоторые типичные особенности для обеих этих групп: таково полное оканье, цоканье, отсутствие о , оглушение в в конце слова и перед глухими согласными в ф без изменения в ў , наличие окончания родительного падежа единственного числа прилагательных и местоимений мужского и среднего рода -ого , -оо и иногда -оо ( красного — красноо — красноо ). Некоторые особенности Олонецких говоров, не встречающиеся в Поморских, уже отмечались выше (речь идет о наличии и т’ в определенных условиях). Можно было бы присоединить к чертам, отмеченным для разных групп, еще очень многие, но это, во-первых, не уточнило бы самое группировку, а во-вторых, с этими явлениями можно познакомиться в специальной литературе [28] . 2. Южновеликорусское наречие Южновеликорусское наречие русского языка распространено в южных областях Европейской части нашей страны и заходит частично на Северный Кавказ. Северная граница этого наречия проходит в районах Можайска, Подольска, Рязани. 28 См., например, «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе», Труды Московской диалектологической комиссии, вып. 5, 1945; Р. И. Аванесов , Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949; П. С. Кузнецов , Русская диалектология, Учпедгиз, 1954; П. Я. Черных , Русская диалектология. Учебно-методическое пособие для студентов-заочников педагогических институтов, Учпедгиз, 1952. Как северновеликорусские говоры, так и южновеликорусские объединяются в одно наречие по ряду общих черт, равно присущих каждому из этих говоров. Одной из таких черт является аканье (противопоставленное северновеликорусскому оканью). Аканье — это неразличение гласных о и а в первом предударном слоге после твердых согласных и произношение на их месте одного звука а . Если во всем русском языке под ударением о и а различаются, т. е. различно произносят, предположим, дом и дам , то в первом предударном слоге в акающих говорах о и а совпадают в одном звуке, и поэтому в них одинаково произносят дама , дала . Известно, что аканье является нормой устной литературной речи. Однако само аканье не всегда имеет один и тот же характер на всей территории распространения южновеликорусского наречия. Подавляющему большинству южновеликорусских говоров свойственно такое аканье, при котором о и а в первом предударном слоге совпадают всегда в одном звуке а , независимо от того, какой гласный в слове находится под ударением. В таких говорах, например, произносят: вада , вад’е , вады , вадой , старухъ , пашл’и и т. п. Именно такое аканье характерно и для русского литературного языка. В науке оно называется недиссимилятивным , в противоположность диссимилятивному аканью, когда произношение а на месте о и а в первом предударном слоге наблюдается не всегда, а лишь в определенных условиях. При диссимилятивном аканье (свойственном, впрочем, больше белорусским, чем русским говорам) а произносится в указанном положении лишь тогда, когда под ударением в данном слове находится любой звук, кроме а ; если же под ударением выступает а , то в первом предударном слоге произносится или редуцированный звук ъ , или звук, близкий к ы . Таким образом, при этом типе аканья произносят: ваде , вады , вадой , старухъ , пашл’и , но: дъла — дыла , въда — выда , пъшла — пышла и т. д. Диссимилятивное аканье встречается в западной части южновеликорусского наречия. По наличию аканья южновеликорусские говоры могут быть отграничены от северновеликорусских, но в то же время по этой черте они не отграничиваются от средневеликорусских говоров, являющихся тоже акающими. Общей для всех южновеликорусских говоров чертой будет и явление произношения на месте гласных а , е , о в первом предударном слоге после мягких согласных одного звука а или а , чередующегося с и — е . Такое совпадение трех звуков в одном а или в а — и ( е ) в южновеликорусских говорах образует систему яканья , реально выявляющуюся в разных своих типах, многообразие которых до конца еще далеко не изучено. Можно определить, что в южновеликорусских говорах есть три основных типа яканья. В одном типе в первом предударном слоге после мягких согласных звуки а , е , о всегда совпадают в одном звуке а , т. е. всегда в данном положении на месте трех указанных звуков произносится а : т’ану , п’атак , т’ан’и , п’ат’и , н’асу , в’азу , н’ас’и , в’аз’и , р’ака , р’ак’е , б’ады , б’адой . Такое яканье называется сильным . В остальных двух типах в первом предударном слоге после мягкой согласной не всегда произносится а , а в зависимости от частных условий а чередуется в произношении с и или е . В одном случае а произносится тогда, когда после него находится твердый согласный, а и — тогда, когда после него — мягкий согласный. Например, при таком типе яканья говорят: н’асу , б’ада , б’ады , б’адой , п’атак , т. е. а перед твердой согласной; но: н’ис’и , в’ид’ош , р’ике , с’иб’а , м’ин’а , т. е. и перед мягкой согласной. Такое яканье называется умеренным . Наконец, в последнем типе а в указанном положении произносится тогда, когда под ударением находятся гласные и , ы , у , а и — тогда, когда под ударением а , т. е. происходит расподобление звуков в первом предударном слоге со звуками, находящимися под ударением (расподобление заключается в том, что при ударенных гласных верхнего подъема в первом предударном выступает гласный нижнего подъема, а при ударенном гласном нижнего подъема в первом предударном выступает гласный верхнего подъема). Таким образом, в говорах с этим типом яканья говорят: н’асу , н’аси , б’ады , в’ад’и , п’ат’и , т’ан’и , р’ак’и ; но: н’исла , б’ида , в’ила , п’итак , м’ин’а , с’иб’а . Такое яканье называется диссимилятивным . Вместе с тем, как известно, под ударением могут находиться и гласные среднего, а иногда и средне-верхнего подъема (если они есть в говоре): е , о , е , о . В этом случае в различных говорах с диссимилятивным яканьем звуки в первом предударном слоге произносятся по-разному, в зависимости от чего различаются несколько подтипов диссимилятивного яканья. Об этих подтипах, как и о ряде иных, более частных разновидностях яканья, можно прочитать в специальных пособиях, поэтому мы не будем подробно на них останавливаться [29] . 29 См., например, Р. И. Аванесов , Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949, стр. 80—102. Следовательно, типично южновеликорусской особенностью является наличие в этих говорах разных типов яканья несвойственных вообще северновеликорусскому наречию. Однако в составе южновеликорусского наречия есть еще и некоторые икающие говоры; они распространены островками в небольших городах и крупных селах. Иканье — это произношение в первом предударном слоге после мягких согласных на месте а , е , о одного звука и или и , склонного к е : н’ису , н’ис’и , р’ика , р’ик’е , б’иды , б’идой , п’итак , п’ит’и и т. д. Или н’и е су , н’и е си , р’и е ка и под. Такое произношение свойственно просторечию Москвы и устному литературному языку. Как видно, под влиянием языка Москвы иканье возникло и в некоторых южновеликорусских говорах. Еще одной фонетической чертой, свойственной всем южновеликорусским говорам, является наличие в них звука г фрикативного в отличие от северновеликорусского г взрывного, т. е. произношение ус’ , наа , орът , паост и т. д. В области морфологии особенностью южновеликорусского наречия является образование формы родительного-винительного падежа личных местоимений 1-го и 2-го лица, а также возвратного местоимения с окончанием -е : у м’ен’е , за т’еб’е , на с’еб’е . По происхождению эта особенность южновеликорусских говоров представляет собой сохранение древнерусской формы этих местоимений. Наконец, типичной южновеликорусской чертой (тоже, между прочим, сохранившейся от древнерусского языка) может считаться образование формы 3-го лица единственного и множественного числа настоящего времени глаголов с окончанием т мягким: ход’ит’ , н’ес’от’ , в’едут’ , ъвар’ат’ и т. д. В большинстве южновеликорусских говоров вместо ф произносят хв и х : сърахан , Хвама , кохта , хвабр’икъ и т. д. В южновеликорусских говорах форма творительного падежа множественного числа образуется только с окончанием -ми , но не -м , -ма , -мы и т. д. Таковы в основном черты, характерные для южновеликорусского наречия русского языка. Как северновеликорусские, так и южновеликорусские говоры на всей территории своего распространения не однородны. В составе южновеликорусского наречия тоже может быть намечен ряд диалектных групп, в каждую из которых входят говоры, которые объединяются между собой по некоторым признакам, отличающим их от говоров иных групп южновеликорусского наречия. В «Опыте диалектологической карты» южновеликорусское наречие было разделено на три группы, причем в основу этой классификации было положено различие в типах яканья, а также в судьбе звука в . Второй признак взят потому, что в одних южновеликорусских говорах звук в на конце слова и перед глухими согласными оглушается в ф , а в других — изменяется в ў . С этой точки зрения и были выделены три группы южновеликорусского наречия: 1) Курско-Орловская (или Южная ), 2) Рязанская (или Восточная ), 3) Тульская (или Северная ). В Курско-Орловской группе распространен тип диссимилятивного яканья. Этот тип является наиболее древним из всех типов яканья в русских говорах. Вместе с тем в этой группе звук в в конце слов и перед согласными изменяется в ў : сталоў , алоў , праўдъ , траўкъ . В Рязанской группе распространено сильное яканье; однако оно наблюдается не во всех, да и не в большинстве Рязанских говоров. Экспедиции последних лет на эти территории показали, что в них шире известно так называемое ассимилятивно-диссимилятивное яканье, т. е. яканье в основе своей диссимилятивное, но с наслоением ассимилятивности (говоря коротко, в таком типе яканья произношение а в первом предударном слоге наблюдается тогда, когда под ударением не только и , ы , у , но и а ) [30] . 30 См. новые данные о южновеликорусских говорах в статье Р. И. Аванесова «Лингвистическая география и история русского языка», журн. «Вопросы языкознания», 1952, №6. Что касается звука в , то он в Рязанской группе говоров в конце слов и перед глухими согласными оглушается в ф : сталоф , алоф , трафкъ , лафкъ . Наконец, для Тульской группы говоров характерно умеренное яканье. В то же время судьба звука в в Тульских говорах различна: в северной их части в оглушается в известных положениях в ф , а в южной — изменяется в ў . Важно отметить, что южновеликорусские говоры отличаются большой пестротой. На территорию южновеликорусского наречия в поздние исторические периоды переселялись многие группы населения из иных областей страны. Это население приносило на места нового жительства не только свои обычаи, но и особенности своего языка. До сих пор на территории южновеликорусского наречия существуют островки говоров, отличающихся от окружающих их исконно южновеликорусских. Поэтому даже в наше время бытуют прозвища отдельных групп населения, основанные на особенностях языка. Широко известно, что местное население той или иной области чутко реагирует на особенности произношения других людей, подвергая часто насмешкам ту манеру «говорения», которая этому населению кажется неправильной. Как видно, поэтому среди южновеликорусского населения есть «саяны» (по произношению сае вместо «себе»), «еуны» (по произношению ео ), «цуканы» (в прошлом, вероятно, цокающие) и т. п. Все это создает чрезвычайно сложную и пеструю картину говоров на территории южновеликорусского наречия. 3. Средневеликорусские говоры Между северновеликорусскими и южновеликорусскими говорами узкой полосой с северо-запада на юго-восток, от Пскова через Москву к Пензе, тянутся средневеликорусские говоры. Средневеликорусскими они называются не только потому, что они территориально расположены посередине между южновеликорусским и северновеликорусским наречиями, т. е. занимают среднее географическое положение, но и потому, что они занимают такое «среднее» положение и в языковом отношении. По своей языковой структуре средневеликорусские говоры являются переходными от северновеликорусских к южновеликорусским или от южновеликорусских к северновеликорусским говорам. Языковая система средневеликорусских говоров характеризуется совмещением черт, исконно присущих северновеликорусскому наречию, с чертами исконно южновеликорусскими. Однако это не значит, что средневеликорусские говоры представляют собой нечто беспорядочное в языковом отношении, наоборот — это устойчивое соединение северновеликорусских и южновеликорусских особенностей в пределах одного диалекта. Известно, что средневеликорусским говором является и современный разговорный язык Москвы и ближайшего Подмосковья, на базе которого возникла устная литературная норма русского языка, по своему диалектному характеру тоже являющаяся средневеликорусской. Как же возникли средневеликорусские говоры? Каковы причины их образования? Нет сомнения в том, что средневеликорусские говоры — это говоры «вторичного» порядка, т. е. они образовались на базе уже существовавших северновеликорусского и южновеликорусского наречий. Это положение доказывается наличием в языковой структуре средневеликорусских говоров таких черт, которые исконно свойственны именно двум основным наречиям русского языка, а не собственно средневеликорусским говорам; в то же время, если в этих говорах и есть черты типично средневеликорусские, то они оказываются возникшими на базе взаимодействия южновеликорусских и северновеликорусских говоров, т. е. тоже являются явно поздними по происхождению. Более позднее происхождение средневеликорусских говоров свидетельствуется, и историей средней полосы России с её Ростово-Суздальским ядром. Приток населения на эту территорию с севера и с юга в эпоху образования великорусской народности привел к столкновению различных по своему характеру диалектов и к образованию смешанных, переходных средневеликорусских говоров. Вопрос о путях образования различных средневеликорусских говоров и о причинах их возникновения давно занимает внимание русских языковедов. Еще в трудах Московской диалектологической комиссии была выдвинута точка зрения, согласно которой все средневеликорусские говоры являются говорами с северновеликорусской основой и южновеликорусским наслоением. Иначе говоря, согласно этому мнению, средневеликорусские говоры исконно были северновеликорусскими, воспринявшими впоследствии, под влиянием юга, ряд южновеликорусских черт. Такое заключение было сделано в результате определенных наблюдений над языком. Дело в том, что в числе русских говоров можно найти такие, где старшее поколение носителей говора «окает», а молодое — уже «акает» или где старшее поколение «цокает», а молодежь уже не знает этого явления. И вместе с тем среди русских говоров нет таких, где бы отношения были обратными: где бы молодежь, скажем, «окала», а старики «акали». Следовательно, можно найти говоры, где вытесняются северновеликорусские особенности за счет южновеликорусских, но нет таких говоров, где аканье, предположим, вытеснялось бы оканьем [31] . 31 См. подробнее «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе», Труды Московской диалектологической комиссии, вып. 5, 1915, стр. 32—33. Этот взгляд на средневеликорусские говоры как северновеликорусские в основе с южновеликорусским наслоением долгое время держался в русской науке. Однако он, как видно, страдал крупным недостатком, заключающимся в его антиисторичности. В послевоенные годы одним из крупнейших советских языковедов проф. Р. И. Аванесовым была высказана иная точка зрения на этот вопрос [32] . Проф. Р. И. Аванесов, подвергнув критике теорию Московской диалектологической комиссии по поводу образования средневеликорусских говоров, высказал мысль о том, что среди этих говоров надо различать две группы с точки зрения их происхождения — «первичные» и «вторичные» средневеликорусские говоры. 32 См. Р. И. Аванесов , К истории средневеликорусских говоров. Доклады и сообщения филологического факультета МГУ, вып. 1, 1946; его же , Вопросы образования русского языка в его говорах, «Вестник МГУ», 1947, №9. «Первичные» средневеликорусские говоры сложились в более раннюю историческую эпоху, по крайней мере до возвышения Московского княжества, в результате этнического смешения северного и южного населения на той или иной территории. В этих говорах нельзя различать «основу» и «наслоение», ибо здесь не может идти речи о влиянии одного говора на другой. Влияние как таковое со стороны одного говора на другой и отсюда — вытеснение из структуры последнего ранее присущих ему черт может, конечно, быть лишь в том случае, если носители первого говора получают преобладание в политическом, экономическом и культурном отношениях над носителями иного говора, т. е. если в результате подобного преобладания говор определенной части населения начинает признаваться образцовым. Если же таких условий нет, то нет и причин для возникновения влияния одного говора на другой, так как оба они находятся в равном отношении друг к другу. Но тогда возникает вопрос, почему именно данные, вполне определенные черты укрепляются в структуре вновь складывающегося говора и почему иные черты утрачиваются. Ответ на этот вопрос надо искать в структурно-языковых причинах. При подобном взаимодействии различных диалектов, имеющих в общем одну структуру, но и отличающихся друг от друга по ряду существенных явлений, побеждает и укрепляется та языковая черта, которая оказывается более легкой для усвоения всеми носителями языка. Так, при взаимодействии аканья и оканья победу легче одержать аканью, ибо принцип неразличения гласных в безударных слогах можно усвоить легче, чем принцип различения этих гласных. (В этом нетрудно убедиться человеку, владеющему современным литературным языком и попытающемуся начать «окать». Долгое время он будет произносить вместо одного а в безударных слогах одно о , но не различать а и о .) Именно поэтому, как видно, в складывающихся «первичных» средневеликорусских говорах при взаимодействии северновеликорусского оканья и южновеликорусского аканья устанавливается система акающего произношения. «Первичным» средневеликорусским говором является, например, говор Москвы, где столкнулись и смешались этнические группы северновеликорусов, потомков племени кривичей, с южновеликорусами, потомками племени вятичей. Следовательно, в средневеликорусском говоре Москвы нельзя видеть северновеликорусскую основу и южновеликорусское наслоение: этот говор, по мнению проф. Р. И. Аванесова, характеризуется двойной основой. С течением времени в результате политического, экономического и культурного возвышения Москвы Московский говор приобрел постепенно господствующее положение, а потому и получил возможность влиять на окружающие говоры (благодаря Московскому говору стали оказывать влияние на северновеликорусские и южновеликорусские говоры и иные «первичные» средневеликорусские говоры). В результате этого влияния возникли «вторичные» средневеликорусские говоры, имевшие до этого времени иную языковую структуру. Но влияние со стороны «первичных» средневеликорусских говоров на иные говоры шло не только на север, но и на юг. Поэтому «вторичные» средневеликорусские говоры — это не обязательно северновеликорусские в своей основе; они могут быть и южновеликорусскими по происхождению. Влияние средневеликорусских говоров на северновеликорусские приводит к вытеснению из последних, например, оканья аканьем, а влияние их на юг — к вытеснению из южновеликорусских говоров древних типов яканья, г фрикативного и т. д. Иначе говоря, «вторичные» средневеликорусские говоры могут быть как говорами с северновеликорусской основой и южновеликорусским (точнее — средневеликорусским) наслоением, так и с южновеликорусской основой и северновеликорусским наслоением [33] . 33 См. подробнее Р. И. Аванесов , Вопросы образования русского языка в его говорах, «Вестник МГУ», 1947, №9. Эта точка зрения проф. Р. И. Аванесова не является в настоящее время общепринятой, однако есть все основания думать, что она более правильно подводит к решению проблемы образования различных средневеликорусских говоров, чем точка зрения Московской диалектологической комиссии [34] . Итак, средневеликорусские говоры — это говоры, в которых совмещаются северновеликорусские и южновеликорусские особенности. Если говорить конкретнее, то в средневеликорусских говорах совмещается такая южновеликорусская черта, как аканье, с северновеликорусскими особенностями — взрывным г и формой 3-го лица настоящего времени глаголов с окончанием т твердым. Именно такое сочетание северновеликорусских и южновеликорусских черт свойственно большинству средневеликорусских говоров. Однако в настоящее время выдвинуто положение о том, что средневеликорусскими говорами являются все те говоры, в которых вообще есть совмещение каких-либо южновеликорусских и северновеликорусских особенностей, а не обязательно аканья, г взрывного и т твердого. С этой точки зрения пределы распространения средневеликорусских говоров значительно расширяются, в частности — к ним можно было бы отнести и некоторые из тех, которые ныне считаются южновеликорусскими [35] . 34 Она получила некоторые обоснования и в кандидатских диссертациях, посвященных вопросам образования средневеликорусских говоров центра. 35 См. подробнее Р. И. Аванесов , Вопросы образования русского языка в его говорах, «Вестник МГУ», 1947, №9. Вместе с аканьем в средневеликорусских говорах можно установить наличие систем иканья, еканья и разных типов яканья. Однако в этих говорах нет наиболее древнего и поэтому наиболее типичного южновеликорусского типа яканья — диссимилятивного (этот факт не является случайным, ибо северновеликорусское воздействие на средневеликорусские говоры не могло не сказаться и на вокализме первого предударного слога после мягких согласных). На базе взаимодействия южновеликорусских и северновеликорусских особенностей в средневеликорусских говорах возникла такая характерная для них черта, как произношение т’ , д’ на месте к’ , г’ ( рут’и , нод’и , т’ирп’ич’ , т’ино , т’ис’ел’ , мад’илъ , пад’ибл’и , С’ерд’ей и т. д.) [36] . 36 В одной из подмосковных деревень было записано выражение: У м’ен’а нъ сп’ин’е жд’от’ , где в слове жд’от’ отражаются сразу три диалектные особенности: произношение формы 3-го лица с т’ на конце; отсутствие чередования г — ж и замена его чередованием: г — г’ ( жгу — жг’от’ ); произношение д’ на месте г’ ( жг’от’ — жд’от’ ). Средневеликорусские говоры, особенно говоры центральной части — несколько к западу-востоку-северу-югу от Москвы, — подвергаются наиболее сильному воздействию со стороны городского просторечия Москвы и литературного русского языка. Можно считать, что нивелировка русских говоров особенно интенсивно идет на этой территории, а отсюда уже влияние Москвы и литературного языка может непосредственно через устное общение носителей разных говоров распространяться дальше. Внутри средневеликорусских говоров, как и внутри северновеликорусских и южновеликорусских наречий, могут быть намечены разные группы, среди которых особенно надо отметить Псковские говоры, интересные тем, что в них совмещаются не только северновеликорусские и южновеликорусские особенности, но и черты белорусского языка (цеканье, дзеканье и т. п.), а также «мещерские» Рязанские говоры с сильным южновеликорусским элементом в языковой структуре. В этих группах средневеликорусских говоров (как и в некоторых других) есть, среди прочих черт, такая северновеликорусская особенность, как цоканье. * Если внимательно посмотреть на все те особенности, которые были отмечены выше как характерные для северновеликорусского и южновеликорусского наречий, то можно установить четкую противопоставленность последних по ряду фонетических и морфологических признаков. Такие северновеликорусские явления, как оканье, г взрывное, цоканье, стяжение гласных в результате выпадения ј , формы родительного-винительного падежа единственного числа личных и возвратного местоимений с окончанием -а , окончание т твердое в 3-м лице глаголов, и такие южновеликорусские особенности, как аканье, г фрикативное , различение ц и ч’ , отсутствие стяжения гласных, формы родительного-винительного падежа личных и возвратного местоимений на -е , окончание т’ в 3-м лице глаголов, — отчетливо противопоставляют друг другу два основных наречия русского языка. По наличию таких диалектных явлений, особенно в представленной совокупности, вполне возможно определить общий северный или южный характер тех или иных говоров. Однако, взятые в отдельности, эти черты не всегда могут указывать на принадлежность отдельных говоров к северновеликорусскому или южновеликорусскому наречию, так как в иной совокупности или в соединении с иными чертами они могут встречаться еще и в средневеликорусских говорах. Так, аканье в сочетании с и т’ в 3-м лице глаголов характерно для южновеликорусских говоров, а то же аканье, но в сочетании с г взрывным и т твердым — для средневеликорусских. Это же можно сказать и по поводу цоканья, которое в сочетании с оканьем встречается в северновеликорусском наречии, а в сочетании с аканьем — в средневеликорусских говорах. Следовательно, средневеликорусские говоры, между прочим, характеризуются тем, что в них наблюдается такое совмещение отдельных диалектных признаков, которого нельзя встретить в типично северных или южных говорах. Однако вместе с тем среди перечисленных выше особенностей имеются и такие, которые известны и в северновеликорусском, и в южновеликорусском наречии. Таковы, например, явления, связанные с редукцией гласных во втором-третьем предударном и в заударных слогах, с изменением в в ў , с образованием формы творительного падежа множественного числа на -ми , и некоторые другие. Эти особенности уже не могут считаться типично северновеликорусскими или типично южновеликорусскими, как рассмотренные выше, и их наличие в средневеликорусских говорах не может быть отнесено на счет влияния северновеликорусского или южновеликорусского наречий: они в равной степени могли возникнуть в средневеликорусских говорах и с северной, и с южной основой. Вторым моментом, на который следует обратить внимание в связи с характеристикой особенностей русских говоров, является соотношение общих и частных диалектных признаков в пределах одного наречия. Первая группа особенностей (т. е. оканье — аканье, г — , цоканье и различение ц и ч’ и т. д.) противопоставляет два наречия русского языка, но объединяет между собой все диалектные группы внутри каждого из наречий. Вторая группа особенностей (которые перечислялись выше и к которым можно присоединить еще и другие) различает между собой отдельные диалектные группы в пределах каждого наречия, но объединяет говоры, входящие в состав этих диалектных групп. Наконец, в языке можно обнаружить такие (конечно, очень частные) особенности, которые будут отличать отдельные, наиболее мелкие территориальные языковые единицы — говоры, — входящие в состав той или иной группы, друг от друга. Так на конкретных примерах можно доказать общетеоретическое положение о наличии в языке сложной системы общих, менее общих и частных диалектных особенностей. Таковы в общих чертах явления, присущие основной массе русских говоров, распределяющихся по двум наречиям русского языка и относящихся к средневеликорусским говорам. Однако в русском языке есть и еще некоторые группы говоров, находящихся в несколько ином положении по сравнению с общим их массивом. Так, например, на территории северновеликорусского наречия, в районе севернее Костромы, есть так называемый «Чухломской остров» акающих говоров. Этот «остров аканья» образовался в XVII в. в результате переселения на северновеликорусскую территорию московских и подмосковных жителей. Появление «акальщиков» на этой территории, а также тот факт, что население данной земли издавна занималось отхожими промыслами и уходило на заработки в Москву, привели к тому, что на этой территории постепенно образовался средневеликорусский говор с аканьем и цоканьем, как и с некоторыми иными северновеликорусскими и южновеликорусскими особенностями. На границе с Белоруссией и Украиной существуют смешанные русско-белорусские и русско-украинские говоры, в которых совмещаются особенности русского языка с особенностями белорусского и украинского языков. Несколько особое, наконец, место занимают и говоры Сибири, говоры тех групп населения, которые живут там с XVI—XVII вв. В отличие от говоров переселенцев XIX в. говоры сибирских старожилов несколько отличаются от основной массы диалектов Европейской части страны. Все эти сибирские говоры по происхождению своему, по своей основе являются северновеликорусскими, но среди них есть не только окающие, но и окающие при яканье, а также акающе-якающие диалекты. В них сохраняются многие северновеликорусские особенности (такие, например, как изменение а в е под ударением между мягкими согласными, форма творительного падежа множественного числа на -м , полное оканье в тех говорах, где оно есть вообще), но вместе с тем в них нет типичной северновеликорусской черты — цоканья. В отдельных сибирских говорах распространено смешение шипящих и свистящих звуков: шам , жубы — и наоборот: з’ирной , суба . Д. К. Зеленин в интересной статье «О происхождении северновеликоруссов Великого Новгорода» [37] приводит запись русского говора на Камчатке, сделанную в конце прошлого века В. Н. Тюшовым, в которой ярко отразилось смешение шипящих и свистящих звуков: 37 См. «Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР», вып. 6, 1954, стр. 49—95. «…цево наш ощуздать-то жа наси ражговоры: ражговариваем тозе, как умеем. Усь эти гошпода приеззии, вшегда ошудят только… а нет, цтобы цему-нибудь доброму науцить, тозе «гошпода» називаютча, а какая польжа от них… хоросие-то люди… так не поштупают. Ми хочь и камцадалы, а вше швой штид имеем. Да цего впроцем говорить: ништоит, однако». Можно указать еще на то, что некоторым говорам Сибири известно так называемое «сладкоязычие», т. е. произношение звука ј на месте л и р : гојова , кјасна девица , здојоваться , војовать , јебедь , смејть ; эта черта, правда, свойственна теперь в основном лишь женской и детской части населения. * Мы рассмотрели русские говоры в их основных специфических диалектных особенностях. Нетрудно убедиться, что все те явления, о которых речь шла выше, при описании отдельных говоров, в очень малой степени затрагивают самое языковую систему и представляют собой больше частные отклонения в области образования звуков или грамматических форм. Конечно, здесь освещены не все те особенности, которые существуют в русских говорах в области фонетики, морфологии и синтаксиса, но если бы их перечислить все, то общая картина характера этих диалектных различий едва ли изменилась бы существенно. Лексический состав русских говоров В предыдущих разделах, при описании особенностей русских говоров, наибольшее внимание было уделено фонетическим чертам, меньшее — морфологическим и синтаксическим и совсем не упоминалось о лексических особенностях, присущих говорам. Однако и в области лексики (изученной, правда, еще очень и очень недостаточно) русские говоры имеют ряд специфических черт, отличающих их от литературного русского языка, а также противопоставляющих одни говоры другим. При рассмотрении лексики русских говоров следует поставить два основных вопроса, связанных с ее анализом: первый вопрос — о структуре словарного состава говоров и об их основном словарном фонде; второй вопрос — о том, насколько возможно противопоставить различные русские говоры друг другу по лексическим особенностям, характерным для одних говоров и несвойственным другим. 1 Вопрос об основном словарном фонде современных русских говоров, как и вообще вопрос о структуре словарного состава их, сложен и мало разработан. Однако некоторые положения в этом плане можно высказать вполне определенно. Прежде всего совершенно бесспорно, что любой местный диалект, как ответвление от общенародного языка, имеет в целом общий основной словарный фонд с иными диалектами этого языка и с его литературной формой. Уже отмечалось, что единство основного словарного фонда всех разновидностей русского языка вместе с единством их грамматического строя позволяет творить о существовании общенародного национального русского языка как единого средства общения всех людей, говорящих на этом языке. Но в области лексики, как и в других областях языка, между отдельными разновидностями любого языка есть определенные черты различия, затрагивающие в той или иной степени и основной словарный фонд. Такие лексические особенности есть и в русских местных диалектах — особенности, отличающие один диалект от другого и от литературного русского языка. Причем, конечно, литературный язык как высшая форма национального языка имеет ряд таких черт в области лексики, которые несвойственны местным диалектам. По сравнению с литературным языком любой местный диалект русского языка имеет меньший общий запас словарных средств. Многие элементы лексики литературного русского языка, особенно в области заимствованных слов и выражений, совершенно чужды говорам (ср. такие, например, иноязычные слова, как аннулировать , аргумент , игнорировать , кремация , эволюция и под.; такие выражения, как дамоклов меч , авгиевы конюшни ; кальки с других языков и т. д.). Конечно, в наши дни такие слова и выражения могут появляться в местных говорах, но они возникают в них уже как прямые и недавние заимствования из литературного языка. К таким словам, бытующим в литературном языке и неизвестным в говорах, можно было бы прибавить еще некоторые группы лексики. Однако важно при этом заметить, что в самом литературном языке эти слова и выражения не входят в основной словарный фонд, оставаясь за его пределами и характеризуя лишь словарный состав литературного языка. Следовательно, в самом русском литературном языке эти слова и выражения занимают особое место, отличное от положения тех слов, которые составляют ядро лексики русского языка. Как известно, ядро словарного состава языка — его основной словарный фонд — состоит прежде всего из слов, обозначающих важные, жизненно-необходимые понятия и явления, слова общепонятные и общеупотребительные в устах любого носителя языка, устойчивые и живущие в языке продолжительное время, способные служить базой для образования новых слов. К словам основного словарного фонда русского языка относятся, например, такие, которые обозначают явления природы ( снег , дождь , гром и под.), названия предметов окружающего мира ( вода , дерево , река , лист и под.), названия основных действий и качеств ( ходить , читать , носить , говорить ; красный , белый , плохой и под.), названия животных ( лиса , собака , кошка и под.) и т. д. Все эти слова, известные каждому человеку, говорящему на русском языке, и составляющие ядро словарного состава русского языка — его основной словарный фонд, — являются общими для всех местных разновидностей русского языка, равно как и для его литературной формы. Если учесть, что такого рода слова составляют большую часть ядра словарного состава русского языка, то можно понять, что в своих главных элементах основной словарный фонд всех местных диалектов и литературного русского языка един. Но вместе с тем если рассмотреть лексический состав местных диалектов, то в нем можно обнаружить целый ряд и таких особенностей, которые отличают отдельные местные диалекты друг от друга и от литературного русского языка. В местных диалектах, в их словарном составе, до сего времени существуют, с одной стороны, целые группы слов, уже утраченные литературным русским языком, а с другой — в них бытуют такие слова, которые отличают между собой отдельные местные разновидности русского языка, хотя в той или иной степени эти слова наличествуют и в литературном языке. При этом надо иметь в виду, что среди специфически диалектных слов можно выделить две их группы: одни из них в настоящее время уже находятся в пассивном запасе словаря местных диалектов, т. е. это такие слова, которые известны в говорах, но которые практически почти не употребляются; другие, наоборот, живут в говорах полной жизнью и до сих пор употребляются как слова, обозначающие жизненно-необходимые явления. Специфически диалектные особенности охватывают не все стороны лексики русских говоров. Большое место в их словарном составе занимает теперь новая общенародная лексика, т. е. слова, возникшие в недавнее время, после Октябрьской революции, и являющиеся общими для всего русского языка. Нет нужды подробно перечислять эти слова, ибо всем известно, что слова: Верховный Совет , депутат , сельсовет , митинг , революция , колхоз , МТС , птицеферма , трудодень , трактор и т. д. — не являются диалектными, что они не дают никаких диалектных различий в разных русских говорах. Поэтому, когда говорят о диалектных явлениях в области лексики, то при этом имеют в виду традиционную лексику, традиционный состав словаря, живущий в говорах длительное время и не сразу выходящий из употребления, имеют в виду лексику, издавна известную в говорах. В традиционной лексике говоров можно вскрыть ряд пластов, восходящих по своему происхождению к различным историческим эпохам жизни русского народа. Известно, что словарный состав языка складывается на протяжении ряда эпох; изменения общественно-экономических условий жизни населения, развитие производства, изменения быта, культуры и т. д. — все это накладывает отпечаток на язык: чутко реагирующий на все эти изменения словарный состав языка беспрерывно пополняется новыми словами, возникающими с развитием общества; вместе с тем происходит и отмирание старых слов, связанных со старыми, исчезнувшими условиями жизни народа. Однако устаревшие слова не всегда одинаково равномерно утрачиваются во всех диалектах языка. Некоторые из них продолжают жить долго после того, как они исчезли в иных говорах. Пласты традиционной лексики говоров в целом одни и те же для любых диалектов, но элементы, из которых они складываются, могут быть в достаточной степени различны в разных русских говорах. Так, например, в традиционной лексике говоров можно вскрыть пласт слов, восходящих к далекой эпохе родового строя. К таким словам относятся прежде всего термины родства. Среди этих слов есть такие, как отец , мать , сын , дочь , которые были и остались общенародными словами. Но в говорах к ним примыкают еще и иные, переставшие уже быть общенародными. К таким терминам родства относятся: золовка — сестра мужа, свояченица — сестра жены, сноха — жена сына по отношению к его отцу, шурин — брат жены, деверь — брат мужа, невестка — жена брата или жена сына (по отношению к матери его), или жена брата по отношению к жене другого брата, свёкор и свекровь — отец и мать мужа по отношению к жене, тесть и тёща — отец и мать жены по отношению к мужу, братан — двоюродный брат. В Беломорских северновеликорусских говорах двоюродную сестру называют словом — сестренница , а сестру жены — свесь . Эти слова являются древнерусскими, сохранившими в говорах свое исконное значение. Такое подробное различение степени родства важно было именно в родовом обществе, когда отношения между людьми основывались на кровнородственных связях. Эта-то древняя терминология, как можно установить, и сохранилась в говорах в определенных элементах до наших дней. Некоторые из подобных слов в той или иной степени живут еще и в литературном языке, но они в нем потеряли уже во многом свое первоначальное значение. Так, например, слово невестка , более или менее сохранившееся в литературном языке, употребляется теперь в значении и «снохи», и «золовки», и «свояченицы», т. е. это слово утеряло свое исконное значение и стало синонимом к первоначально совершенно различным по значению словам. В местных же говорах древние различия в значениях этих слов держатся намного устойчивее. Интересным явлением можно считать и то, что такие устаревшие слова бытуют в говорах в очень древнем звуковом и морфологическом обличии. Например, в Рязанских говорах до сих пор сохраняется древнерусская форма именительного падежа единственного числа слова свекровь — свекры ( с’в’акры ), в Иркутских говорах употребляют форму золва , а в Калининских золвица — формы, восходящие к древнерусским зълва , зълвица (форма золовка — относительно новая в истории русского языка, так как о после л появилось в ней в результате «второго полногласия» после падения редуцированных ъ и ь в XII—XIII вв.). Приблизительно к столь же отдаленному периоду истории относятся и слова, обозначающие сельскохозяйственную общину: мир («пойти всем миром », « на миру и смерть красна»), опчество ; обозначения общественной уборки хлеба при помощи соседей и знакомых: толока , скопка , сойма , а также помочь . Вероятно, со времени принятия христианства в русском языке существуют слова и выражения, связанные с церковными праздниками: до рождества , с пасхи , после троицы , до петрова дни , на масленицу , сретенские морозы и т. д. В наше время эти слова и выражения довольно устойчиво держатся в традиционном словаре говоров, но они обозначают теперь скорее не специально церковные праздники, а определенное время года, месяца и т. п. Наличием всех этих слов русские говоры сближаются между собой, а по некоторым элементам — и с литературным русским языком. В литературном языке подобные слова сейчас служат лишь своеобразным средством при описании или при рассказе о прошлом времени, о прошедших эпохах — средством, к которому прибегают лишь при определенной необходимости. В говорах же они (если не все, то по крайней мере многие из них) в ряде случаев имеют иной характер, являясь подчас принадлежностью современного живого языка. И все же даже в местных диалектах эти слова и выражения находятся в несколько особом положении уже потому, что они характеризуют только язык старшего поколения носителей говоров. Молодежь же часто просто не знает всех слов традиционной лексики. В то же время в языке стариков эти слова входят скорее в пассивный запас словаря, нежели в активный, постоянно употребляющийся. Если слово обозначает явление, уже утратившееся в действительности, то оно оказывается ненужным в повседневном общении людей и поэтому переходит в пассивный запас словаря, чтобы в дальнейшем утратиться совершенно. В словарном составе современных русских говоров есть еще одна своеобразная группа лексики, в которую входят слова, связанные по своему происхождению с характером экономического развития отдельных территорий. В связи с тем, что различные области страны издавна специализировались на развитии определенных отраслей производства, в разных местных диалектах возникли некоторые различия в словах — специальных названиях. Если население данной области издавна занималось, например, земледелием, то в языке этого населения получает развитие лексика, детально называющая, скажем, виды почвы, подробно обозначающая угодия по их качеству или по их использованию. Таких детальных наименований нельзя встретить в тех областях, где население издавна занималось, предположим, лесным промыслом. Но там в свою очередь существуют детализированные названия леса. Например, в земледельческих областях развиты слова — названия различных земельных угодий по их качеству: залежь — брошенная земля; орка — пашня; целыжень — целина; суки (в иных говорах — сечище ) — вырубленное место в лесу; или по их использованию: льнище , овсище , клеверище , ржище , гороховище и т. д. Для рыбацкого диалекта характерна детализация наименований частей сети, невода: столб , матица , пята , кибас и т. д.; или названий дна: креж , мякоть , нальё и т. д.; или названий людей по их профессии: носник — моряк, находящийся на носу судна; весельщик — гребец в лодке. В языке охотников Сибири детализированы названия капканов и ловушек: кляпцы , кулёма , пасть , черкан и др. В говорах Свердловской области (по исследованию Э. В. Глазыриной) большое место занимают слова, связанные с добычей меди и ее обработкой: разрез , отвал , осыпь , обой , с основным занятием женщин — ткачеством и прядением: бёрдо — род гребня на ткацком станке, воробы — приспособление для разматывания пряжи, кросно — ткацкий стан, куделя — вычесанный пучок льна, ниченки — часть ткацкого стана, пачесы — остатки после прочесывания кудели, цевка — шпулька; с основным видом сельскохозяйственных работ — с сенокосом: волокуша — маленький воз сена, зарод — зародыш при прорастании семени, кошенина — скошенное место, литовка — большая коса, первосенок — начало осени, стан — место временного пребывания в поле. Широко известна по говорам детализация наименований животных, например, по возрасту. Жеребят называют в зависимости от их возраста: сосун (только родившийся), стригун или селеток (1 год), лоньшак или иногда лоньчина (2 года), третьяк (3 года); телят: слеток , ососок , мякинник и т. д. Важно при этом отметить, что такая детализация наименований, т. е. сильная развитость видовых названий, часто совмещается в говорах с отсутствием обобщающих родовых наименований. Например, в лесных районах страны широко известна развитая система видовых названий леса: бор — хвойный лес, лядина — густой лес, сузём — непроходимый лес, дровяник — нестроевой лес, шелепок — маленький лесок. В то же время родовое название лес , обобщающее все отдельные виды леса, в говоре может отсутствовать. Это не значит, что там нет вообще слова лес , но оно, существуя в этом говоре, обозначает не общее понятие, а является названием строевого материала или заповедника (Рязанские, Тульские говоры), или дубового леса (Воронежские говоры) и т. д. Или: для обозначения разных видов изгороди в говоре может существовать ряд частных названий: тын , загородка , городьба , плетень , частокол , слеги и др., а обобщающее название может в то же время отсутствовать. В различных русских говорах в их современном состоянии можно обнаружить еще очень большое количество слов, которые несвойственны литературному русскому языку. Например, в части Ульяновских говоров (по исследованию Д. И. Алексеева) бытуют такие диалектные слова, как напалок — ручка, рученька — горсть, войма — запуск, кутец — хвост, клячи — колья. В некоторых Воронежских говорах (по исследованию 3. В. Жуковской) отмечены слова: гаман — кошелек, хлебница — квашня, пунька и поветка — сарай, ложник и дерюжка — одеяло. В части Калининских говоров (по исследованию И. А. Кудрявцевой) наличествуют слова: венец — ботва от огурцов, стопинка — дорожка, соха — лошадь-трехлетка, мост — сени, бушма — брюква и др. В Кировских говорах (по исследованию Л. И. Горевой) можно слышать такие слова, как калега — брюква, одворица — огород, косица — висок, маськи — ягнята, узги — углы, зайцы — кролики. В Беломорских говорах (по исследованию А. И. Федорова) встречаются слова: морок — туман, губы — грибы, свороб — зуд, розлог — овраг, гребок — большое весло, и т. д. Вся эта лексика, бытуя в одних говорах, совершенно отсутствует в иных. Кроме того, эти и подобные специфически диалектные слова едва ли могут считаться принадлежностью основного словарного фонда разных русских говоров. Несмотря на кажущееся обилие таких слов (к указанным, без сомнения, можно прибавить и еще многие), отличающих говоры от литературного языка и друг от друга, они все же находятся в особом положении в говорах по сравнению с общенародными словами. Прежде всего большинства этих слов, как и рассматриваемых раньше, не знает и тем более не употребляет молодое поколение жителей той или иной местности. Однако и старшее поколение носителей местных диалектов начинает забывать значение отдельных слов, что свидетельствует о процессах отмирания этой лексики в говорах. Так, при хорошем еще знании слов соха и борона не всякий представитель говора сумеет назвать все их части так, как они назывались раньше. При сохранении в памяти слова жито люди часто не могут уже точно определить, что оно значит: название ли это ячменя, или пшеницы, или вообще любого зерна. В говорах подмосковного Волоколамского района, прошедших один и тот же исторический путь развития, в одной деревне жителям известны слова салатина — болотистое место, тенёта — паутина, завирина — жердь, закрывающая ворота, а в других, отстоящих от первой на 15—20 километров, ни один человек не помнит этих слов. Однако и там, где данные слова еще помнятся, они не употребляются в живой повседневной речи: они давно ушли в пассивный запас словаря и продолжают лишь по традиции жить в памяти отдельных людей. Поэтому, как видно, можно полагать, что подавляющее большинство рассмотренных выше слов является принадлежностью только словарного состава местных диалектов, находясь за пределами их основного словарного фонда. Однако это не значит, что в говорах вообще нет специфически диалектных слов, отличающих их от литературного языка и друг от друга и входящих в состав основного словарного фонда говоров. Такие слова существуют и пока что устойчиво держатся в системе местных диалектов. В упоминавшихся уже подмосковных Волоколамских говорах 2—3 года назад были отмечены слова: авшенник — чулан для хранения продуктов ( теплый авшенник ) и сарай для овец ( холодный авшенник ), крашонка — корзинка, бушма — брюква, векша — белка, стопинка — тропинка, мост — пол в сенях, летось — прошлый год, вёдро — хорошая погода, погода — плохая погода, — которые повседневно можно слышать не только от стариков, но и от молодежи. Это такие диалектные слова, которые находятся пока что на равном положении со словами общего основного словарного фонда. Они и должны быть поэтому отнесены тоже к основному словарному фонду местных диалектов. В Свердловских говорах отмечены такие слова, как баской — красивый, литовка — коса, парный — одинаковый, обиход — чистота и некоторые другие, которые могут быть отнесены к основному словарному фонду этих говоров. К основному словарному фонду говоров можно отнести и широко развитые лексические диалектные явления в глаголах. Это такие глаголы, как ладить — делать, пристать — устать, восстать — заступиться, цокотить — говорить, хинькать — плакать (в Свердловских говорах); хомкать — кашлять, галить — извергать рвоту (в Кировских говорах); шибать — бросать, имать — ловить, граять — смеяться, состичь — догнать (в Беломорских говорах) и многие другие. То же самое относится к наречиям, которые в говорах часто сохраняют древнерусское образование ( вдругорядь , вынорядь , начасу — тотчас, ладом — хорошо, дивно и шибко — очень, ходко — быстро и т. п.), к местоимениям ( ов в Беломорских говорах — тот), и к предлогам ( обаполы — возле). Но все эти слова, конечно, составляют ничтожный процент всего лексического состава, которым владеют носители говоров. Поэтому-то и возможно говорить, что основной словарный фонд современных местных диалектов — это в целом основной словарный фонд всего русского языка, хотя вместе с тем он включает в себя и такие элементы, которые являются специфически диалектными особенностями. Однако эти особенности в современных говорах не представляются уже существенными: с каждым годом они все больше утрачиваются, и местные диалекты все больше растворяются в едином литературном языке. 2 Что касается второй проблемы лексики диалектов — вопроса о противопоставленности современных русских говоров друг другу по лексическим особенностям, то здесь надо отметить следующее. Как в фонетике и морфологии, так и в лексике в русских говорах есть такие явления, которые противопоставляют между собой два основных наречия русского языка. Очень нетрудно наметить ряд соотносительных элементов в лексике говоров, по которым возможно провести такое противопоставление северновеликорусских и южновеликорусских диалектов. Эти соотносительные элементы охватывают различные группы слов. Например, их можно установить среди слов, обозначающих животных: северновеликорусские южновеликорусские конь лошадь петух кочет векша белка волк бирюк Или среди слов — названий предметов домашнего обихода: северновеликорусские южновеликорусские квашня дежа ковш корец ухват рогач кринка махотка сковородник чапельник Или среди слов, обозначающих различные действия: северновеликорусские южновеликорусские орать пахать бороновать скородить брезговать гребовать гутарить баять Можно назвать еще и некоторые иные пары слов: северновеликорусские южновеликорусские тропинка, стопинка стёжка волосы виски баской красивый попел зола Однако противопоставленность северновеликорусского и южновеликорусского наречий по лексике несколько иная, чем по фонетическим и морфологическим особенностям. Иной характер этой противопоставленности заключается в том, что по лексическим признакам границы двух основных наречий выявляются довольно нечетко. Нечеткость же границ лексической противопоставленности объясняется прежде всего довольно быстрым движением различной по происхождению лексики из одной области распространения в другую. В более давний исторический период в этом передвижении лексики сыграли роль средневеликорусские говоры, которые в словарном отношении, как и в отношении других сторон языковой структуры, представляют собой совмещение северновеликорусских и южновеликорусских черт. В наши же дни в передвижении лексики большую роль играет литературный язык, по своему характеру также представляющий сплав южновеликорусских и северновеликорусских диалектных особенностей. Воздействие литературного языка на местные говоры, между прочим, выявляется и в том, что, находясь в составе одного этого языка, северновеликорусские и южновеликорусские элементы распространяются соответственно на юг и на север. Так, под влиянием литературного языка на юге начинает укрепляться северновеликорусское слово петух , вытесняя оттуда южновеликорусское кочет ; на севере же вместо исконного орать появляется литературное и южновеликорусское по происхождению — пахать [38] . 38 Слово пахать вообще и раньше было известно северновеликорусским говорам, но оно употреблялось в значении «мести пол». Ныне же слово пахать входит в северновеликорусские говоры в его литературном значении. Но, кроме того, надо всегда иметь в виду, что лексическая противопоставленность разных говоров может быть иногда только кажущейся. Противопоставленность говоров по лексике тогда лишь действительно соотносительна, когда разными словами обозначается точно один и тот же предмет. Если взять такие пары слов, как, например, петух — кочет или конь — лошадь , то их противопоставленность действительно соотносительна, ибо в эти пары входят такие слова, которые обозначают совершенно один и тот же предмет. Но так бывает не всегда. Например, с южновеликорусским словом соха как будто бы соотносительно северновеликорусское слово косуля ; однако эти два слова обозначали в ранний исторический период предметы, которые были несколько разными по своему устройству. Или, скажем, в Архангельских говорах предмет, которым косят траву назывался горбуша , потому что это была коса с короткой ручкой и косивший должен был ходить согнувшись. Следовательно, соотносительность горбуша — коса (южновеликорусское) не такая, как петух — кочет . Когда же в этих областях появилась коса с длинной ручкой, она стала называться стойкой , так как косить ею можно было стоя прямо. И только тогда возникла действительная соотносительность пары слов стойка — коса . Возможно вместе с тем, что из-за недостаточной изученности лексики современных говоров, а тем более — истории ее развития в диалектологии еще мало данных для действительно правильных выводов. Возможно, что некоторые слова, которые ныне нам представляются типично северновеликорусскими или типично южновеликорусскими, в далеком прошлом были характерны для многих иных говоров русского языка и имели, можно сказать, общедиалектный характер. Таким образом, до конца решить вопрос о действительной противопоставленности русских говоров по лексике можно лишь при углубленном изучении словарного состава диалектов. При этом надо иметь в виду и то, что такая противопоставленность по лексике северновеликорусского и южновеликорусского наречий все больше и больше стирается под непрерывно усиливающимся воздействием литературного русского языка. Однако этот последний процесс связан с большим вопросом о языковых процессах современной деревни и о путях нивелировки диалектных черт в русском языке. Изменение русских говоров в советскую эпоху 1 Когда говорят о языковых процессах современной деревни, то характеризуют их как процессы нивелировки местных диалектов, утраты диалектных особенностей в русском языке. Как уже упоминалось, нивелировка диалектных особенностей, утрата диалектных черт в языке, растворение местных диалектов в общенародном языке реально означает то, что носители местных говоров усваивают нормы устной литературно обработанной формы национального языка. Чем шире и глубже этот процесс, чем больше говоры подвергаются воздействию устной литературной формы общенародного языка, тем меньше в этом последнем остается диалектных особенностей, тем больше укрепляется единство общенародного языка. Однако процесс усвоения литературных норм не одновременно и не с одинаковой полнотой охватывает язык всех групп населения, говорящего на том или ином местном диалекте. Раньше всего и больше всего этому воздействию подвергается язык молодого поколения; очень медленно, часто почти незаметно он проявляется в языке старшего поколения носителей говоров. В связи с этим воздействие литературного языка, а также вообще городской речи на язык деревни приводит к языковому расслоению последней, к появлению «двуязычия», т. е. к тому, что одна часть населения деревни продолжает еще говорить на местном диалекте, устойчиво сохраняя большинство его особенностей, а другая переходит на нормы литературного языка, утрачивая в своей речи местные черты. Надо сказать, что развитие подобного «двуязычия» — это явление, которое возникло еще до Октябрьской революции, т. е. и в дореволюционной деревне языковое расслоение имело место. Это было связано с тем, что с развитием в России капиталистических отношений, с обнищанием и разорением крестьян часть из них уходила на заработки в города, на промыслы и т. п. Попадая в иную языковую среду, в условия города, эта часть населения усваивала новые нормы, теряя местные черты в языке. Возвращаясь в деревню, она приносила с собой и те особенности языка, которые были ею усвоены в городе, оказывая тем самым влияние на язык остальных носителей данного диалекта. Кроме того, хотя до революции народное образование в России было развито очень слабо, однако и те немногочисленные школы в сельских местностях, которые тогда имелись, прививали начатки знания литературных норм, что также вело к воздействию их на местные говоры. При всем этом характерной особенностью языковых процессов дореволюционной деревни в данном плане оставалась узость и слабость распространения норм городского языка, норм литературной речи. После Октябрьской революции процесс усвоения литературных норм проявляется шире и глубже. Теперь уже не только уход в город или в армию приводит к изменениям в языке бывших носителей говора (хотя это остается одним из важных моментов в данном процессе). Широкое развитие школ в сельских местностях, радиофикация деревень, распространение кино и театров, как и газет, журналов и книг, — все это обусловливает мощное воздействие на современные говоры норм литературного языка. Однако процесс усвоения этих норм и утраты диалектных особенностей — это сложный и в целом медленно протекающий процесс. Он не в одинаковой степени быстро охватывает разные области языка, как не одинаково равномерно проявляется в судьбе отдельных диалектных особенностей. Пожалуй, быстрее всего этот процесс захватывает область лексики. В сравнительно небольшой исторический период после Октября из словарного состава говоров почти исчезли многие слова, связанные со старыми производственными отношениями, со старым бытом. С исчезновением сохи исчезли и совершенно забыты слова — названия ее частей: обжи , россоха , сошник ; ликвидация единоличного хозяйствования на земле и установление колхозного строя, введение техники в сельском хозяйстве привели к исчезновению таких слов, как цеп , овин , молотило , одонья и т. п.; исчезают старые названия одежды и обуви: озям , епанча , панёва , бахилы , коты , гашник (пояс), сорока (головной убор); вместе с введением нового административного деления исчезают слова губерния , уезд , волость ; вместе с введением новых мер исчезают пуд , фунт , аршин , десятина . Правда, и до сих пор в деревне можно слышать слова последних двух групп лексики, но они, во-первых, сосуществуют вместе с новыми словами, такими, как область , район , тонна , килограмм , метр , га , а во-вторых, в эти старые слова часто вкладываются уже новые значения, ибо едва ли крестьянин-старик, говоря, что он живет, предположим, в Московской губернии, четко представляет себе разницу в административном делении на губернии и области; вероятнее думать, что для него «губерния» — это именно то, что теперь называется «областью». Да и употребляются эти слова опять-таки только стариками и большей частью тогда, когда речь заходит о прошлом времени, а не о настоящем. Поэтому, как представляется, подобного рода слова — это уже не живые, а умирающие элементы лексического запаса. Вместе с тем русские говоры после Октября обогатились значительным количеством новых слов. Это та лексика, которая является общерусским словарным составом, которая не дает никаких диалектных различий в языке и равно распространена по всем его местным разновидностям. Такова, например, политическая терминология ( революция , класс , социализм , коммунизм ); новые слова из области техники ( трактор , комбайн , яровизация ); слова, обозначающие новые производственные отношения ( колхоз , бригада , трудодень , ударник ), новый быт ( кино , клуб , лектор , патефон , пальто ) и т. д. Однако новые слова не сразу и не легко входят в местные говоры. Дело заключается в том, что усвоение нового слова связано всегда с усвоением прежде всего его значения. До тех пор, пока не будет ясно значение слова, оно не может быть и усвоено. Неверное или недостаточное понимание значения того или иного слова часто приводит не только к тому, что в говорах начинают путать слова, совершенно различные по значению, хотя и близкие по звучанию ( инстанция и дистанция , элементы и алименты ), но и к тому, что слова, воспринятые из литературного языка, употребляются не в литературном значении, т. е. по существу неверно. В очерке Ил. Дубинского «В таежной деревне» [39] старый крестьянин говорит: «Нам нужна работница в дом. А твоей Ксении самой нужна нянька. Иначе и не думай, это мой окончательный меморандум ». Здесь слово меморандум употреблено в значении «последнее слово», «решение», но не в том, в каком оно существует в литературном языке. Усваивая слова литературного языка, носители говора при склонении или спряжении их часто образуют неверные с точки зрения литературных норм формы (ср. у М. А. Шолохова в «Поднятой целине»: «Ты без прениев , тут дело ясное, — предупредил его Нагульнов»; «В сердце кровя сохнут, как вздумаешь о наших родных братьях, над какими за границами буржуи измываются. У меня от газетов все в нутре переворачивается»; «Вы про хлеб гутарьте, скольки килов на эту га надо» и т. п.). 39 «Новый мир», 1955, №1, стр. 85. При усвоении иноязычных слов, не склоняющихся в литературном языке, носители местных говоров часто подчиняют эти слова общим законам изменения русских слов. Так появляются падежные формы у несклоняемых заимствованных слов: из кина , в пальте , на метре , из бюра и т. п. Часто иноязычные слова усваиваются в искаженной звуковой оболочке: б’еркул’оз , р’енг’ент , р’ел’с (рейс). Нередко, усваивая слова из литературного языка, носители говора на первых порах подчиняют их произношение действующим в данном говоре фонетическим нормам; так, в этих словах может появиться яканье ( д’ажурный , вр’ад’ит’ел’ ), цоканье ( роскулац’ил’и ), замена ф на хв , х ( хвонды , пат’ехон ). Таковы трудности усвоения новых слов; однако преодолеваются они довольно быстро. Влияние печати, радио, кино в достаточно скором времени приводит к утрате всех подобных отклонений и к усвоению правильных, литературных норм. 2 Несколько сложнее дело обстоит с диалектными явлениями в области фонетики и морфологии. Эти явления вообще утрачиваются медленнее, чем диалектные особенности в лексике. Но, кроме того, исчезновение отдельных диалектных черт в фонетике и в морфологии может вообще задерживаться. Известно, например, что в говорах довольно быстро утрачивается цоканье — резкая диалектная черта, которая становится распространенной все меньше и меньше; но вместе с тем упорно и устойчиво держится оканье. Такая устойчивость оканья в русских говорах вполне объясняется тем, что оно поддерживается «окающим» принципом русской орфографии: если в литературном произношении одинаково говорят вада и трава , то одновременно пишут «вода», но «трава», т. е. сохраняют в правописании этимологическое различие о и а , что соответствует окающему произношению. Точно так же дело обстоит, например, с т’ в 3-м лице глаголов настоящего времени и с г фрикативным. Первое явление относительно быстро утрачивается в местных диалектах, а второе держится очень устойчиво. Произношение можно часто слышать у людей, в целом владеющих литературными нормами языка; тем более часто можно слышать х на месте этого в условиях его оглушения ( наа — нох , съпаа — сапох ). И этот факт сохранения объясняется тем, что русская орфография, в которой есть только один знак «г», пишущийся в любых словах и в любых положениях, не дает никаких указаний на то, как этот звук надо произносить. Исследователи отмечали, что в ряде северновеликорусских говоров устойчиво сохраняется разница в произношении б’еда , с одной стороны, и п’атак , жара — с другой, видя причины этой устойчивости, во-первых, в поддержке данного явления орфографией, а во-вторых, близостью такого произношения к литературному. Если учесть, что тенденцией в развитии норм русской литературной орфоэпии является в данном случае стремление к различению в произношении, предположим, б’и е да и шагат’ [40] , то будет ясно, что устойчивость данного явления вполне объяснима. 40 См. Р. И. Аванесов , Русское литературное произношение, Учпедгиз, 1954, стр. 39—40, 42—44. В морфологии устойчиво сохраняются диалектные формы именительного падежа множественного числа существительных с окончанием -а не только для слов мужского рода, но и для слов женского рода ( костя , лошадя , крепостя , плетя ). И это может быть объяснено продуктивностью такого образования формы именительного падежа в самом литературном языке (хотя и в более ограниченном числе случаев). Устойчиво и произношение глагольных форм 3-го лица множественного числа II спряжения с окончанием -ут : слышут , в’ид’ут , нос’ут . Такое произношение было нормой в старомосковском говоре и во многом сохранилось теперь в просторечии, а, кроме того, в положении после шипящих часто еще бытует и в литературном языке [41] . 41 См. там же , стр. 118—121. Вместе с тем процесс утраты диалектных особенностей в фонетике и морфологии может иногда приводить к возникновению в говорах новых диалектных явлений, несвойственных им ранее. Уже указывалось, например, что при утрате цоканья и усвоении различения ц и ч’ в говоре может возникнуть беспорядочное употребление этих двух звуков, употребление одного звука вместо другого. При утрате явления произношения на месте дн долгого н ( ладно — лано ) и усвоения правильных литературных норм может возникнуть новая диалектная особенность — произношение сочетания дн на месте любого н : в русском языке, как известно, есть и сочетание дн и нн — н (ср. одна и Анна ). Но, заменяя диалектное н ( ланно ) на дн ( ладно ), носители говора часто переносят это дн на место любого нн . Таким путем возникает произношение видная лавка вместо «винная», обмедный фонд вместо «обменный» и т. д. Усваивая форму творительного падежа множественного числа на -ми , те говоры, которые знали раньше эту форму с окончанием -м (т. е. при совпадении форм дательного и творительного падежей), переносят -ми и в форму дательного падежа ( к руками , к ногами ). Все эти факты характеризуют процессы возникновения новых диалектных явлений уже на базе взаимодействия говоров с литературным языком, т. е. на путях утраты диалектных особенностей. Следовательно, если все современные русские говоры в наше время проходят один и тот же путь утраты диалектных особенностей в своей структуре, то этапы этого пути различны в разных говорах. Современные русские говоры стоят на разных ступенях приближения к литературному русскому языку. Как видно, необходимо еще немало времени, чтобы в русском языке исчезли диалектные особенности и чтобы литературный русский язык стал действительно единым языком русского народа, единым его средством общения. Для чего необходимо знать и изучать русские говоры Область языкознания, занимающаяся изучением местных диалектов, называется диалектологией . Так как местные разновидности существуют в любом современном национальном языке, диалектология как наука реально выступает в виде частных наук — русской, немецкой, французской и других диалектологий. Русская диалектология — это наука о русских диалектах, о местных разновидностях русского языка. Начало научного изучения русских диалектов было положено М. В. Ломоносовым, а к середине XIX в. в трудах Н. И. Надеждина, И. И. Срезневского, В. И. Даля, М. А. Колосова были описаны многие явления русских говоров. В конце XIX — начале XX в. появляются большие труды в области диалектологии А. И. Соболевского, А. А. Шахматова, Е. Ф. Будде, Н. М. Каринского, В. И. Чернышева. В 1904 г. создается Московская диалектологическая комиссия (ее руководителем был Д. Н. Ушаков), которая в 1914 г. выпускает «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе», а в 1915 г. — «Очерк русской диалектологии», являющийся обширным комментарием к диалектологической карте. Это был первый опыт составления диалектологической карты русских говоров и первое большое обобщение известных в науке фактов о русских диалектах. В настоящее время центром изучения русских диалектов является Сектор диалектологии и истории русского языка Института языкознания АН СССР. Одна из главных его задач — составление многотомного Диалектологического атласа русского языка. К сбору материалов для этого атласа привлечены большие научные силы ряда университетов и институтов нашей страны. Что же дает изучение русских диалектов? Чем объясняется такой большой интерес к народным говорам? Иначе говоря, в чем значение диалектологии? 1 Прежде всего следует указать, что диалекты являются ценным источником изучения истории русского языка. Русский язык прошел длительный, многовековой путь развития. История русского языка — это история развития его местных диалектов и литературно обработанной формы. Нетрудно понять, что все местные диалекты проходят в принципе один и тот же путь развития; однако спецификой этого процесса является то, что отдельные диалекты проходят этот один и тот же путь неравномерно. Поэтому в силу исторических условий, способствовавших в определенный период времени обособлению диалектов, различные местные разновидности языка могут сохранять на более долгий период некоторые из тех явлений, которые ранее были уже утрачены иными диалектами. Изучение структуры современных русских говоров и позволяет вскрыть в ней зачастую такие исторические явления, которые давным-давно уже не существуют в литературном русском языке. Однако при этом надо помнить, что современные местные диалекты — это лишь один источник для изучения истории русского языка. Он обязательно должен быть дополнен вторым источником — письменными памятниками прошлого. Соединение изучения современных диалектов с изучением соответствующих письменных памятников позволяет сделать целый ряд заключений о развитии тех или иных явлений в истории русского языка. Возьмем, например, факт сохранения в ряде русских говоров в положении под ударением особого звука е или дифтонга ие , на месте которого в литературном русском языке звучит е , не переходящее в о (ср. диалектное л’ес — л’иес , литературное л’ес при, например, н’есу — н’ос ). При сравнении этих явлений с тем, что в памятниках письменности на месте такого е пишется буква , мы получаем возможность, во-первых, определить характер звучания древнерусского е — как е или ие ; во-вторых, утверждать, что те говоры, в которых сохраняется особый звук е , отражают более древнюю ступень в развитии этого явления, чем литературный русский язык; в-третьих, установить, что в литературном русском языке звук е , который вообще может восходить по происхождению к исконному е (например, н’есу , жена ), к редуцированному ь (например, д’ен’ из дьнь ) или, наконец, к е ( л’ес из л’ес ), в зависимости от этого происхождения имеет различную судьбу в современном русском языке в положении под ударением перед твердым согласным: е из е и ь в этом положении изменяется в о : н’ос , жон , п’ос (из пьсъ ), л’он (из льнъ ), а е из е остается без такого изменения: л’ес , б’елый , д’ело , с’ено , с’н’ек . Или, например, факт сохранения в говорах формы именительного падежа единственного числа — свекры (при литературном свекровь ) при сравнении его с тем, что и в памятниках древнерусской письменности широко известна эта форма, дает возможность утверждать, что в далеком прошлом она была живой в русском языке и что те говоры, которые ее сохранили, отражают более древнюю ступень в развитии этого явления, чем литературный язык, в котором вместо древнерусской формы именительного падежа употребляется теперь исконная форма винительного падежа единственного числа. Таких фактов можно привести очень много. И все они вполне подтверждают ту общепринятую точку зрения на значение изучения местных диалектов, о которой говорилось выше. Но особое место в изучении процессов развития русского языка принадлежит не столько описательной, сколько исторической диалектологии. Описательная диалектология ставит своей задачей изучение современного состояния того или иного говора. Конечно, такое изучение невозможно без исторического осмысления фактов современных говоров, но в задачи описательной диалектологии не входит изучение развития структуры данных говоров на протяжении ряда эпох. Наоборот, историческая диалектология имеет целью вскрыть пути исторического развития языковой системы диалектов, показать, как на протяжении длительного времени изменялась эта система, какие явления возникали в ней, какие явления умирали. Правда, такое изучение диалектов связано с целым рядом трудностей. Изучать историю диалектов можно в общем двумя путями. Один путь — путь последовательно ретроспективного изучения. В этом случае исследователь, анализируя современную структуру интересующих его говоров, пласт за пластом снимает новообразования в них, вскрывая за этими новообразованиями ту прошлую языковую систему, которая характеризовала эти говоры в древности. Так, например, было проведено исследование истории Можайских и Коломенских подмосковных говоров. И таков единственно возможный путь исследования истории диалектов при отсутствии письменных источников прошлого. При наличии же письменных источников возможен и иной путь — путь изучения истории диалектов от прошлого до нашего времени при корректирующих показаниях современного языка. Однако при таком изучении требуется весьма осторожный подход к письменным памятникам, на которые в основном опирается исследователь и которых часто бывает явно недостаточно. К тому же не все памятники равно доброкачественны в отношении языкового материала, представленного в них. Необходим и очень осторожный подход к интерпретации языковых явлений, находящих свое отражение в письменных источниках. Попытки рассмотрения истории говоров от прошлого к настоящему при помощи данных письменных памятников были сделаны при изучении подмосковных Волоколамских, а также Шуйских говоров. Как представляется, именно изучение истории развития диалектов может наиболее плодотворно сказаться на изучении истории всего русского языка в делом. Однако ныне историческая диалектология только еще начинает по-настоящему развиваться. 2 Изучение русских говоров тесно связано с историей русского народа и помогает ее изучению. Историк зачастую не может обойтись без данных диалектологии для решения вопросов о судьбах того или иного народа, о группировках населения на определенной территории, о колонизационных движениях народов, о их связях и отношениях в то или иное время. Это объясняется тем, что распространение говоров по различным территориям является как бы следом пройденного народом исторического пути. Поэтому такие данные о распространении говоров, о их границах всегда должны учитываться историками. Известно, например, что один из крупных русских историков М. К. Любавский, основываясь лишь на данных диалектологии, пришел к выводу о продвижении русского населения в эпоху нашествия половцев, а затем татар с юга на север, вплоть до Тверского княжества — нынешней Калининской области [42] . Коренной вопрос русской истории — вопрос о времени и путях формирования русской нации — не может быть решен историками без лингвистов, в частности без диалектологов. 42 М. К. Любавский , Образование основной государственной территории великорусской народности, Л., 1929, стр. 8. Еще более сильна обратная зависимость диалектолога от знания истории народа. Для того чтобы не ошибиться в выводах об истории развития тех или иных языковых явлений, диалектолог всегда должен проверять их, опираясь на факты истории народа. Нельзя, например, правильно понять причины распространения аканья на север, если не учесть исторической роли Москвы и Московского государства. Нельзя понять, почему именно в Курско-Орловских говорах сохранился архаический тип яканья, если не учесть, что в определенный исторический период эта территория была оторвана от остальных русских земель и говоры, ранее единые, начали развиваться по несколько особым путям. Таким образом, знание диалектологии помогает историку решать вопросы, связанные с историей народа, а знание истории помогает диалектологу правильно решать проблемы языкового развития. 3 Диалектология имеет определенное значение для писателя и литературоведа. Общеизвестно, что в произведениях художественной литературы, в совершенно определенных стилистических целях, писатели часто употребляют отдельные особенности диалектов, так называемые диалектизмы . Введение в ткань художественного произведения, написанного литературным русским языком, слов и выражений, присущих тем или иным говорам — диалектизмов, — преследует большей частью цель придания местного колорита речи героев; поэтому в основном они и вкладываются в уста персонажей произведения, в то время как язык самого автора остается свободным от этих диалектизмов. Впрочем, так бывает не всегда: иногда диалектизмы употребляются автором и при описаниях, а не только в речи героев. Следует ли вводить диалектизмы в литературные произведения? Известно, что в 1934 г. возникла целая дискуссия по вопросам языка художественных произведений, в частности по вопросам использования диалектизмов в художественной литературе. Дискуссия возникла в связи с обсуждением романа Ф. Панферова «Бруски», в который автором было введено огромное количество как диалектизмов, так и слов профессиональной лексики. На дискуссии А. М. Горький говорил: «У нас в каждой губернии и даже во многих уездах есть свои «говоры», свои слова, но литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски». Не надо понимать эти слова А. М. Горького как полный запрет употребления диалектных слов и выражений в литературном произведении. Однако надо знать, как и когда можно и нужно использовать диалектизмы. В свое время А. С. Пушкин писал: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности» [43] . В «Записках охотника» И. С. Тургенева можно обнаружить довольно много диалектизмов, однако никто не возразит против того, что эта книга написана прекрасным русским литературным языком. Это объясняется прежде всего тем, что Тургенев не перенасытил книгу диалектизмами, а ввел их осмотрительно и осторожно. Большей частью диалектизмы употребляются им в речи персонажей, и только лишь иногда он вводит их в описания. При этом, употребляя малопонятное диалектное слово, Тургенев всегда объясняет его. Так, например, в рассказе «Бирюк» Тургенев после фразы: «Меня зовут Фомой, — отвечал он, — а по прозвищу Бирюк» — делает примечание: «Бирюком называется в Орловской губернии человек одинокий и угрюмый». Точно так же он поясняет диалектное значение слова «верх»: «Верхом» называется в Орловской губернии овраг». 43 А. С. Пушкин , Полное собрание сочинений в шести томах, т. V, ГИХЛ, 1949, стр. 37. Кроме того, исследователи (в частности М. А. Шелякин) отмечали, что, работая над языком «Записок охотника», писатель во многом стремился освободить авторскую речь от диалектизмов, не несущих стилистической функции, оставляя, однако, их в речи персонажей в целях речевой характеристики. Например, Тургенев заменяет в авторской речи ряд диалектных слов литературными, имеющими то же значение: вместо пень в значении «ствол» писатель вводит литературное ствол , вместо завод («порода») — порода , вместо разделять («раздвигать») — раздвигать . Но в устах персонажей остаются такие слова, как фершел (вместо «фельдшер»), песельник и под. Однако и в авторской речи не устраняются все диалектизмы. Тургенев сохраняет из них те, которые обозначают предметы, не получившие точного названия в литературном языке ( кокошник , кичка , панёва , амшанник , зеленя и др.). Больше того, иногда он в более поздних редакциях даже вводит новые диалектизмы в авторскую речь, стремясь увеличить этим образность повествования. Например, он заменяет литературное « прошамкал … голос» на диалектное « прошамшил … голос», и это придает речи старика ярко видимый, ощущаемый характер. Известно, как мастерски использовал диалектные слова и выражения Л. Н. Толстой для создания речевой характеристики Акима в драме «Власть тьмы». В 50—60-х годах XIX в. широко пользовался диалектизмами в художественных произведениях И. С. Никитин. В своих поэмах он употреблял диалектную лексику главным образом для отображения местных условий жизни и быта людей, о которых он писал. Это обстоятельство обусловило наличие среди диалектных слов больше всего существительных, обозначающих отдельные предметы, явления и понятия. Таковы, например, по исследованию С. А. Кудряшова, наименования предметов быта: горенка , коник (лавка), гаманок (кошелек), такие понятия, как изволок (возвышенность), невзгода (ненастье), гудовень (гудение). Можно заметить, что эти диалектные слова являются в основном принадлежностью южновеликорусского наречия, в частности Воронежских говоров. В произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка, относящихся к 80—90-м годам XIX в., нашла свое широкое отражение диалектная лексика Урала. В них, по исследованию В. Н. Муравьевой, диалектизмы употребляются в речи персонажей и в языке авторского повествования для создания своеобразного местного колорита, реалистического показа быта уральского населения, описания сельскохозяйственных работ, охоты и т. п. В речи действующих лиц диалектизмы являются также средством речевой характеристики. Можно назвать некоторые из этих диалектизмов, употребляемых в рассказах Мамина-Сибиряка: заплот — забор, дубас — вид сарафана, стойка — сарай для скота, ступни — башмаки, живот — дом (а также и животное), битва — мучение. Прекрасно использовал диалектную лексику Урала П. П. Бажов. В его сказах «Малахитовая шкатулка» исследователи, например А. И. Чижик-Полейко, отметили около 1200 диалектных слов и выражений. Все они выполняют в произведении определенные функции: или обозначают специфические предметы ( поветь — помещение под навесом на крестьянском дворе); или характеризуют рассказчика как представителя местного говора (в этих случаях из синонимов литературного языка и диалектизмов Бажов выбирает диалектные слова: лог — овраг, заплот — забор, пимы — валенки, гнус — комары, сок — шлак); или вводятся для описания явлений прошлого времени ( кержак — старообрядец); или отражают местную детализацию в обозначении некоторых предметов ( урема — мелкий лес) и т. п. В советской литературе всеми исследователями отмечалось блестящее использование диалектных особенностей языка Дона М. А. Шолоховым. Речь героев «Тихого Дона» и «Поднятой целины» чрезвычайно колоритна и красочна именно потому, что она в нужной мере насыщена диалектизмами. Опубликованные главы из второй книги «Поднятой целины» [44] еще раз свидетельствуют о мастерстве М. А. Шолохова как художника слова. Для нас важно отметить сейчас, что в эти главы М. А. Шолохов ввел довольно значительное количество диалектных слов и форм, придающих речи персонажей своеобразный местный колорит. Среди диалектных особенностей, отмечаемых здесь, можно встретить и слова, неизвестные в литературном языке ( провесна — время перед началом весны, толока — выгон для скота, аржанец — злаковое растение, похожее на рожь, урезать — ударить, лытать — убегать, огинаться — проводить время, зараз — тотчас и др.), и особенно часто — диалектное образование отдельных форм различных слов (именительный, родительный и винительный падеж множественного числа: кровя ; сиротков воспитывать ; убивцев не выдала ; без придирков ; салфетков не бывало ; доказательствов нету ; глагольные формы: полозишь вместо «ползаешь», стонает вместо «стонет», волокётся вместо «волочится», прибегла вместо «прибежала», ляжь вместо «ляг», слазьте вместо «слезайте»; наречия пеши и верхи вместо «пешком», «верхом» и др.), и отражение диалектного произношения отдельных слов ( вьюноша — «юноша», протчую — «прочую», родному и др.). 44 См. «Правду» от 28, 30 марта и 1, 3, 5 апреля 1955 г. Таким образом, диалектизмы в художественных произведениях советской литературы, как и в литературе прошлого, используются в различных целях, но они остаются всегда лишь вспомогательным средством для выполнения задач, поставленных перед писателем. Они должны вводиться только в такой контекст, где в этом есть необходимость; в этом случае диалектизмы являются важным элементом художественной изобразительности. Однако и в наше время в литературные произведения иногда проникают слова и формы, взятые из диалектов, введение которых в ткань художественного повествования не представляется правомерным. Если А. Сурков в стихотворении «Родина» употребляет причастную форму от глагола орать (пахать): «Не оранная дедовскими сохами», — то это оправдано стремлением поэта воссоздать в представлении читателя далекое прошлое Русской земли и тем, что такое употребление слова, образованного от диалектного глагола, придает всей строке торжественный характер, соответствующий всему характеру стихотворения. Но когда А. Первенцев в романе «Матросы» [45] употребляет в авторской речи форму 3-го лица единственного числа настоящего времени от глагола «колыхать» — колыхает вместо литературной колышет , то такой ввод диалектизма ничем не оправдан и может считаться только ненужным засорением литературного языка. 45 Журн. «Октябрь», 1953, №10, стр. 47. Все эти факты важны и для исследователя литературного произведения, а не только для писателя. Однако и тот и другой должны не только понимать, нужно или не нужно вводить тот или иной диалектизм в литературное произведение с точки зрения художественности, но и знать, правильно ли введен данный диалектизм с точки зрения его принадлежности к определенной языковой среде. Уже отмечалось, что диалектные явления могут быть различны по степени своего распространения: одни встречаются в большом числе говоров, но в совершенно определенных, другие только в очень немногих местных разновидностях, третьи, выходя за рамки собственно диалектных явлений, становятся принадлежностью устно-разговорной речи или просторечия. Писатель, вводя диалектизмы в художественное произведение, обязан знать, какой характер носит то или иное диалектное явление в языке, возможно ли приписать речи определенного персонажа данные диалектные особенности. Ошибки в приписывании речи какого-либо персонажа таких диалектных особенностей, которые ему не могут быть свойственны, совершенно недопустимы. Анализируя литературное произведение, литературовед или критик также обязаны обращать внимание на это обстоятельство. 4 Важно, наконец, сказать и о том, что учитель-словесник, работающий как в сельских местностях, так и в городах, тоже должен знать диалектологию. Давно замечено, что у школьников, особенно младших классов, ошибки по русскому языку часто связаны с влиянием диалектной среды, в которой они выросли. Преподаватель русского языка должен не только сам хорошо владеть нормами литературного языка, он должен прививать эти нормы и своим ученикам, повышать культуру их письменной и устной речи. Однако правильно понять отклонения в речи учеников от литературных норм в сторону диалекта учитель сможет лишь в том случае, если он сумеет разобраться в особенностях диалектной речи в данной местности. Работая в условиях городской школы, преподаватель русского языка может столкнуться даже с разнодиалектной речью, ибо ученики городских школ часто собираются из различных местностей и поэтому имеют в своем языке совершенно разные диалектные особенности. Чтобы понять эти особенности и найти правильные пути к исправлению ошибок в языке, учитель хорошо должен знать особенности русских говоров. Связь многих ошибок по русскому языку у школьников с особенностями их родного говора можно увидеть на ряде примеров. Так, в письменных работах учеников младших классов часто отмечается употребление формы 3-го лица глаголов с -ть на конце ( несуть , идёть ), формы 3-го лица множественного числа II спряжения с окончанием -уть ( любють , хвалють ), формы родительного падежа единственного числа женского рода 1-го склонения с окончанием -е ( у сестре , из Москве ). Вместе с тем в этих работах встречается и смешение букв ц и ч , что связано с цоканьем; замена ф на хв и х , объясняемая также особенностями диалектной речи; написание х вместо г на конце слов, связанное с произношением , и т. д. [46] Чтобы исправить эти ошибки, учитель должен хорошо разобраться в причинах их появления, а это и означает, что он должен знать основы диалектологии. 46 Примеры заимствованы из книги Р. И. Аванесова «Очерки русской диалектологии», Учпедгиз, 1949. Таким образом, основной задачей школы в этом плане является знание особенностей диалектной речи у учеников и привитие им норм русского литературного языка. Эту задачу учитель может выполнить лишь в том случае, если он будет знать особенности русских народных говоров и если он будет сам хорошо владеть литературными нормами языка. Приложение. Образцы записи диалектной речи 1. Северновеликорусское наречие Здоруово, Ондрей! Каковуо бох сносил. — Чевуо, дедя милой, не бай уш лучше. Издили, да чуть голову не произдили, чуть волки не пошухали. Набежала чела орда да куоням-то под губу. Мы хватили по стегу да давай катать по имя. Оне остервились пушше прежнова да и на нас. Делать нечёво мы стали по-свинуому — спинам-то, знаш, вместе, а палкам вруось — да так и отбивались от их… (Образец говора б. Орловского и Котельнического уездов Вятской губ., по рукописи 50-х годов прошлого столетия. Текст приводится по «Сборнику Отделения русского языка и словесности АН СССР», т. 95, стр. 70.) 2. Южновеликорусское наречие Брат сте и рёх скатину. К афцам палзёть волк ис-пуд бура, а брад думал — сабака. А офцы ле и жали, и он баялси, шта авец распуаить сабака. А у няво была палъчкя. На палъчки был насожън винт жылезнай. И он паткралси ззади, иза фсей мочи разударил па етай сабаки… Патом он испуалси, принал скатину, думал, шта сабаку убил барску. А мушьшина ъварить: Ты ни бойси, я лапатай е и ё зарою. Наплявать на не и ё, и барин ни узнаить… (Из статьи Ю. В. Петровской «Говор села Матыр Зарайского уезда», II., 1922, стр. 25—26. Текст приводится по книге проф. П. Я. Черных «Русская диалектология». Учебно-методическое пособие для студентов-заочников педагогических институтов, 1952, стр. 82.) 3. Средневеликорусские говоры Голът тада был, плохъ. Ну, а мы р’ишыл’и с’в’ет у с’аб’а з’д’елът’. Събрал’ис’ н’ескъл’къ нас былъ ч’илав’ек. Дастал’и д’в’игът’ьл’ и иш’о што нужнъ. Ад’ин мужык пајехъл в Маскву к Л’ен’ину. Влад’им’ир Ил’јич’ хърашо йаво пр’ин’ил, фс’о нъ-улыбъч’къх. Аб’аш’ал, што нужнъ, з’д’елът’. И правдъ — пр’ислал нам пръвада и иш’о д’атал’и фс’ак’ии. А када мы з’д’елъл’и с’в’ет, смотр’им — гар’ит, р’ишыл’и пазват’ к с’иб’е Л’ен’ина. Пр’ијехъл, мы абрадывъл’ис’. В’ит’ такой ч’илав’ек, а в д’ир’евн’у пр’ијехъл… (Записано автором в Волоколамском районе Московской обл., д. Кашино в 1952 г. Запись приводится в фонетической транскрипции.)