— Выходить следует, я думаю, из положения с достоинством, — сказал он. — Бригаду накорми. Энергичнее надо, энергичнее, брат.

И развел руками: де, беспомощен и труслив ты.

А зав между тем уже смелее отдавал приказанья служащим, говоря каждому:

— Валяй домой! Чего стоишь? Кто тебе начальник?

— Ах, так? — вспылил Иван. — Ребята, занимай позиции!

Ребята загородили ходы в столовую, чтобы никто не смог выйти. Разгоряченный небывалым значеньем своей роли, Иван вышел в темноту с Колькой Медным и крикнул шоферу, везущему на грузовике пустые бочки из Кунавина:

— Стой, парень!

Парень был знакомый. Иван поскидал бочки на дорогу и приказал шоферу ехать на кооперативный склад. Там они сбили замки у дощатого строения, забрали овощи и консервы и привезли их в столовую.

— Не выпустим домой ни одного, — сказал Иван заву, — пока до отвала не накормите. Понял ли?

Ребята стали рассаживаться за столами, а зав побрел на кухню.

На другой день Ивана позвали в райком. Он поднялся на второй этаж вновь отстроенного здания по устланной свежей грязью лестнице, и тут дежурный милиционер приостановил его, потребовав партбилет. Только после того как Иван разъяснил, что сам Кузьма позвал его, дежурный удалился в кабинет отсека, а потом пришел и сказал Ивану:

— Иди.

Как только Иван дошел до двери, на которой написано было: «Отсек райкома ВКП(б)», безотчетная его робость усугубилась. Даже стало казаться, что не сумеет теперь вымолвить в защиту свою и трех слов. Во рту пересохло. И весь тот большой напор выливающихся наружу чувств, которые заслоняли в ту пору собою все раздумья о последствиях поступка, теперь сник, стал неприятен Ивану. А сознанье вины росло и росло. Жуткий, черствый стук ремингтонов, шелестящие бумаги, за столами люди иной трудовой природы и его давнишнее чувство отчуждения от всего конторского — все это вселяло в него сознанье непоправимости, ошибки.

Он открыл дверь робко и просунул голову. Секретарь сидел за столом, из-за посетителей его чуть-чуть было видно. Тихонько, не замеченный никем, прошел Иван большой светлой комнатой к окошку и присел.

«Что же могут сделать за это? — проносилось в мозгу. — Ничего», — решил он, но робость не спадала, и не становилось оттого утешительнее.

Люди за столом горячились, наполняя комнату криком. Из окна Иван глядел внутрь заводского двора. Там, где траншеи еще не были засыпаны, копошились люди с лопатами. Метким глазом Иван различал: то был деревенский люд, целый поток его. Теперь ничего удивительного в этом он не увидел: шла и шла сила из колхозов; а сперва все искал своих — «настоящих» деревенских — на стройке.

На особом столике отсека стояли три телефона. Иван вздрагивал, как только раздавался резкий звонок. А Кузьма спокойно брал трубку и отвечал, не изменяя положения головы.

— На ТЭЦ катастрофа? В чем? Я только что был там, и никакой катастрофы, кроме головотяпства и разгильдяйства… За каждого из вас работаю я, я превратился в монтажника, из монтажника — в агента ОЗО и отдела снабжения.

В другой телефон:

— Что? Бараки протекают?.. Ходили, говорите, ездили, говорите, ничего не выходит, говорите, рабочие мокнут?.. Ах, вмешательство райкома? Ясно, договорились… Достанешь толь, — еще раз поехать в Москву. Вопрос ясен.

И в третий телефон:

— Какие меры принимаются? Просто сказать: позорные цифры участия ячеек в субботниках, просто сказать: «плохо», труднее сказать: «хорошо»… Передать контрольной комиссии…

И он вымолвил сердито, оставив телефоны:

— Решение райкома все еще не выполняется, оборудование к цеху не подвезли, хотя пять дней вагоны стояли где-то на путях. Из-за этого монтажники в цехе простаивают. Ты что сделал? Ты что выполнил?

И тут Ивану показалось, что дело его слишком маленькое, чтобы можно было им такого человека тревожить. Ему стало жалко себя и страшнее прежнего.

Только пошли люди из кабинета, как секретарь, точно давно видел Ивана и знал его, заговорил, возясь с бумагами:

— Вот сейчас, Переходников, мы все про то же говорили: разыгрывают историю про лебедя, щуку и рака. Соцгород сам себе, завод сам себе автономия, профтехкомбинат вообще Робинзоном хочет быть. А он, Робинзон этот, — вот где у рабочего класса! (Секретарь похлопал по затылку.) А начальники построек учбаз, ссылаясь на срочные дела, даже не стали ездить за стройматериалами, а воруют и цемент, и тес, и гравий на соседних строительных участках соцгорода и в промрайоне. У них ведь своя программа. Кто тут разберет, в этой кувырколлегии самоуправства, — где хорошо сработали, а где нет, где честные, а где мошенники?

Секретарь смолк и взглянул на Ивана. А этот как прилип к стулу — и ни гугу. Думает — вот сейчас за него возьмутся «как следует». Но секретарь как будто ждал ответных слов и, не дождавшись, продолжал:

— Опять же с транспортом такая лабуда: машины из гаража берут все, кому не лень, и каждый — хозяин. И начальники промрайона — хозяева, и фабзавком, и кооператоры, и учбаза хватают друг у друга, рвут, не справляясь: здорова машина или нет и чья она. Вчера вон повезли рабочих в Кунавино, явился с эстакады хлюст, забрал машину, потому что его машину взял кто-то другой в свою очередь. А что в результате? Рабочие, думаете, пешком изволили пойти? Нет! Они остановили машину, идущую с овощами из Кунавина, и заставили шофера с удвоенным грузом ехать обратно. Схожее с тем, что ты проделал.