– И на эти мучения будешь обречена и ты, требуя обучить тебя, – сказал он, имея в виду колдовство, почитаемое богохульством.

После этого Мимара перестала с ним разговаривать – проклятая двойственность! Он злился, пока не осознал, сколько дней минуло с их последнего гностического урока. Все казалось необязательным после Кил-Ауджаса, а движение замедленным, будто во все сочленения попал песок, мешая двигаться по-старому. У него не хватало сил обучать, поэтому он просто счел, что и у нее недостает решимости учиться. Но теперь он задумался, что еще могло стать причиной ее внезапно угасшего интереса.

Жизненные уроки зачастую подавляют наивные чувства. В памяти Акхеймиона всплыл его же собственный совет Соме. Мимаре было дано нечто такое, что еще предстоит понять.

Время. Потребуется время, чтобы познать, кем она стала – или становится.

Капитан объявил привал на чудесной прогалине. Дуб, упавший на исходе своей долгой жизни, оставил за собой благодатный просвет в зарослях. Отряд рассыпался вокруг него, и все, моргая с непривычки, взирали на чистое голубое небо и разглядывали останки лесного титана. Дерево рухнуло в объятия своих братьев-исполинов, и скелет его повис над лесным покровом. Кора большей частью сошла, и голый ствол походил на громадную кость, которую сжимали зеленые ветви. В нескольких развилках были настелены платформы на трех разных уровнях.

– Добро пожаловать к Пню, – сказал Поквас Акхеймиону со странной ухмылкой.

– Тебе знакомо это место?

– Оно известно всем скальперам.

Меченосец жестом указал ему на основание дуба. Возле него возвышался бугор с уступами и узлами корней. Сам пень был так широк, что в нем могла поместиться хибара какого-нибудь прислужника, но по высоте доходил колдуну лишь до колен. Поверженный ствол нависал прямо над ним, полого уходя в плотное сплетение ветвей наверху.

– С древнейших времен, – объяснил Поквас, – существовала легенда, что эти деревья были криптами, каждое из которых поглотило мертвецов из-под земли. А несколько лет назад, когда стало казаться, что граница отступит в глубь Косми, мы с Галианом срубили вот это самое дерево. Три дня трудились по очереди.

Акхеймион дружелюбно осклабился:

– Понятно.

Поквас в ответ весело подмигнул:

– Смотри, что мы нашли.

Взгляд Акхеймиона почти сразу упал на предмет, выступающий из вершины оставленного топором шершавого конуса. Сначала ему показалось, что это какое-то резное изделие – выдумка больного воображения некоего скальпера, – но в следующий момент он понял, что это не так. Череп. Человеческий череп, заключенный в самой сердцевине древесного ствола. Видны только часть глазницы, скула и несколько зубов – от коренных до клыков, но череп несомненно принадлежал человеку.

Старый чародей вздрогнул, когда ему послышался шепот: «Сердце великого дерева не горит…»

Воспоминания иной эпохи, иного испытания.

– Кто-нибудь, – говорил в это время Поквас, – обязательно сообщит тебе, что голые – хозяева Косми.

– А ты как считаешь?

– Что они тут такие же временные жители, как и мы. – Он нахмурился и улыбнулся, словно уличил самого себя, мол – повелся на местное поверье. – Эта земля принадлежит мертвым.

Полоса чистого неба быстро потемнела. После невеселой трапезы отряд расположился на трех платформах у ствола павшего гиганта, наслаждаясь ложным чувством безопасности, хотя и бранясь из-за острых сучьев, которые впивались им в спины и бока.

Нелегкая выдалась ночь. Обступившая тьма, куда ни глянь, была непроницаема, как в Кил-Ауджасе. А угроза нападения Ущербов держала всех «на иголках», как выразился бы Сарл. Но страшиться следовало, как вскоре решил Акхеймион, самих деревьев.

В колдовских скрижалях – по крайней мере, по тем отрывкам, с которыми Акхеймион был знаком, – могучие деревья считались живыми существами, поскольку являлись проводниками силы. Сто лет требовалось им, значилось там, чтобы пробудиться. Еще сто – чтобы зажглась искра сознания, чтобы занялось пламя, неспешное и зачастую обидчивое. Старые колдуньи верили, что деревья завидуют быстрым. Ненависть возникает в них от непреходящей растерянности. И когда они впиваются корнями в пропитанную кровью землю, их неповоротливые, скрипучие души принимают в себя души умерших. И спустя тысячу лет, даже после бесчисленных казней на кострах, последователи Тысячи Храмов оказались неспособны искоренить древнюю практику погребения в дереве. В частности, среди айнонийцев матери из знатных семей предпочитали хоронить, а не сжигать умерших детей, чтобы проросли они над могилой сикамором с золотистыми листьями, чтобы появилось место, где можно присесть рядом с ушедшим ребенком…

Или, как утверждали жрецы шрайи, рядом с дьявольским подобием его.

Акхеймион, со своей стороны, не знал, чему верить. Он знал только, что Космь – не просто лес и окружающие деревья – не просто деревья.

Крипты, как назвал их Поквас.

Тысячи звуков пронизывали ночь. Вздохи и резкие скрипы. Бесконечные трески и стоны бесчисленных сучьев. Жужжание и писк ночных насекомых. Вечные звуки. Чем дольше Акхеймион лежал без сна, тем больше они становились похожи на разговор, обмен вестями, важными и зловещими одновременно. «Слушайте, – словно бормотали они, – и будьте начеку… Люди топчут наши корни… Люди с острыми топорами».

По словам Покваса, ночные кошмары были вечными спутниками Косми.

– Тебе приснятся страшные сны, – пробормотал гигант, и глаза его застыли от непрошеных воспоминаний. – Дикие видения, от которых ты будешь весь корчиться и задыхаться.

Равнины Менгедды всплыли в памяти чародея и Сны, которые ему пришлось пережить, когда он шел там вместе с людьми Бивня. Была ли Космь средоточием, где вскрылись раны под жесткой коркой реального мира? Могло ли здешнее бездорожье напитаться кошмарами Преисподней? Двадцать лет назад Друз принужден был бежать от Первой Священной Войны, настолько безумным был его ночной кошмар. Что доведется увидеть тут?