— Семка.

— А прозвище?

— Полыга.

— По фамилии — это не прозвище А тебя?

— Димка.

— А прозвище?

— М-м... Баба-Яга! — нашелся он.

— Вот это прозвище! — удовлетворился Давлет. — Внимание! За проявленное мужество при охране границы военно-морского лагеря «Ермак» юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность! Начальник лагеря Давлет, Филипп Андреевич!

Я вытянулся, чувствуя, как спину обжигают мурашки, а Димка, метнув ладонь к уху, гаркнул:

— Есть!

— Не «есть», а «Служу Советскому Союзу».

— Служу Советскому Союзу! — с еще большим вдохновением поддал Димка, не опуская руки.

— Молодец! — похвалил Филипп Андреевич.— Только честь без головного убора не отдают.

— Есть! — Димка убрал руку.

— Ну, братцы, тут и без меня служба наладилась! — удивился начальник.— Вы что, и ночуете здесь?

— Да, на дебаркадере, — ответил я. — Мы на всю неделю приехали, пока не кончат строительство.

— Прекрасно! — одобрил Давлет. — Продолжайте охрану. Запомните номер этой машины и шофера. Рая, выгляни! Вон! Наша Раечка! Тетя Рая! Пропускать беззвучно. Ясно?

— Ясно! — враз пальнули мы.

— Вот так! Егор Семенович, — обратился Давлет к старику, — выдай им пилотки с якорями, чтоб их зря не лупили!.. А ты, ухарь, жми в лагерь! Если понравится — поговорим. Есть одна идея. Ну, полный вперед!.. Да, кстати, вы это сами придумали — охранять? — спросил нас Филипп Андреевич,

— Сами! — ответил Димка.

— С папой, — добавил я. — Тут пацан чуть не утонул сегодня. И вот, чтобы другие не лезли, мы...

— Как утонул? — ужаснулся Давлет.

— В соседнем заливе. Нахлебался уже, еле выбрался на берег.

Филипп Андреевич стоял не шевелясь и не моргая с минуту, потом кинулся к кабине, крикнув:

— Шлагбаум!

Мы отцепили шлагбаум, и машина, шурша чем-то в будке, покатила в распадок. За ней, беззлобно погрозив нам кулаком, запылил на своей тарахтелке Ухарь.

Какое-то время мы застывше смотрели вслед. Затем пошли закрывать шлагбаум.

— Слушай, Баба-Яга, откуда у тебя прозвище? — завистливо возмутился я, потому что даже в такой ерунде Димка перещеголял меня. — Это же не прозвище! Это тебя так Федя иногда зовет, а больше никто. У тебя же нет прозвища!

— А теперь будет!

— Теперь. Надо, чтобы раньше было! Теперь-то и я бы мог придумать! — запоздало спохватился я.

— Ну и придумал бы!

— Придумал!.. А что тут придумаешь?

— Ляпнул бы какой-нибудь «ридикюль»!

— А что это?

— А черт его знает! Просто «ридикюль».

— Сам ты ридикюль!

— Нет, теперь я Баба-Яга! Зако-онно! — горделиво протянул Димка. — Мне бы теперь ступу и метлу, я бы — вж-ж-ж! — И покрутившись на месте, как бы набирая скорость, он опять полез на шлагбаум запирать границу.

Следующим утром мы заступили на пост уже в пилотках. На шлагбауме висела веревка, к столбам примыкал забор, который, белея свеженапиленными планками, уныривал в кусты вверх и вниз по склону. Сверху доносился стук молотка — папа наращивал забор.

Сперва прикатила будка с плотниками. Потом провезли на прицепе большущий бак для питьевой воды, и следом прополз тяжелый автокран. Мы запрыгивали на подножку каждой машины и, выяснив у водителя, куда он едет и зачем, поднимали шлагбаум. Видя наши пилотки, никто не ослушивался.

Мы сидели у костерка.

Шкилдесса лежала тут же, сквозь дрему бдительно следя за нами. Сперва и она выскакивала на дорогу, когда выскакивали мы, но затем, сообразив, что это мы не от нее сбегаем, а так работаем, успокоилась, настораживаясь, однако, при всяком тарахтении.

Я думал о подгоревшей лиственнице, сплавать к которой нам так и не удалось. Мы с папой обшарили вчера обе бухты, но подходящего плотика не нашли. Плоты были, но громоздкие и наполовину лежавшие на берегу. Самим сбивать папа не разрешил. Я вдруг вспомнил про тот плотик с тремя удочками, с которого рыбачил Вадька. Не перегнать ли его сюда? Всего-то дел — мыс обогнуть. Это же не мыс Горн, где Магеллана трепало, а маленький мысок! Да и на море — ни складочки. Я высказал предложение.

— Давай! — подхватил Димка.

— Чш-ш!..

Вчерашний запрет не приближаться к воде относился, можно считать, лишь ко вчера. А сегодня запрета пока не было, и важно — не получить его. Нельзя сказать, чтобы я был идеально послушным сыном, нет, — я, например, мог сделать больше, чем разрешено, но неразрешенного я сделать не мог — хоть убей меня. А поскольку совсем без ограничений родители не могут обойтись, то надо напроситься на ложный запрет, который бы запрещал то, что мы и не собираемся делать.