— Вот и айда скопом! — обрадовался Давлет.

Папа шепнул мне, что с такой гвардией, какая здесь остается, я могу ничего не опасаться, все живо собрались и уехали.

И тут у меня екнуло внутри — быть беде, склад обчистят наверняка!

Украдкой я поделился своими опасениями с Димкой. Он горячо согласился, что да, что и он почуял неладное и сам хотел меня предостеречь, мало того, Митька уже пытался подменить ему ремень, потому что Митькина пряжка оказалась с царапиной, а его, Димкина, без царапин. И мы договорились следить в оба.

Улеглись.

Слева от меня, у двери, стояла кровать Димки, справа — Ухаря, Рэкса и Митьки. Егор Семенович устроился в углу кубрика, подальше от окон и дверей, и, кашлянув раза два, мигом захрапел. А я так насторожился, что если бы вдруг превратился в ружье, то обязательно бы в пятикурковое — на каждое чувство по курку, и все были бы взведены.

Справа зашептали:

— Рэкс, выйдем?

— Куда?

— Да хоть в гальюн.

— А, пошли.

— И я, — присоединился Митька.

— Ой, и я хочу! — неожиданно для себя воскликнул я.

— Лежать! — пресек Рэкс.

— Да пусть, только чш-ш! — сказал Ухарь.

— Схожу-ка в гальюнчик и я! —спохватился Димка, которого я тряхнул за руку в темноте.

— Ну, локшадины, приспичило! — проворчал Рэкс.

— Айдате! — скомандовал Ухарь и заширкал по полу нацепленными на носок кедами.

Начинается! А то, что навязались мы, для них даже удобнее — сейчас тюкнут нас чем-нибудь по затылку — и до утра без памяти, а сами делай, что хочешь. Я так это ясно вообразил, что мой затылок заломило заранее, но отступать было нельзя.

Пройдя весь длинный затененный балкон и свернув за угол, где из-за деревьев светила низкая и слабая луна, остановились. Здесь, в торце корпуса, была складская дверь. Чиркнув спичками, десантники закурили, а мы с Димкой, хочешь не хочешь, перебежали дорогу и — в гальюн. Минут десять, наверно, мы без нужды продрожали там в одних плавках и сапогах, наблюдая за курящими и прислушиваясь к их четким в тишине леса репликам, которые они так замаскированно строили, что даже намека на заговор в них не проскользнуло. Поняв, что нас не переждать и от нас не отделаться, Ухарь окликнул, живы ли мы и не надо ли в чем-нибудь помочь, и мы бодрой рысцой вернулись в кубрик.

Обменявшись с Димкой многозначительными толчками в бок — ага, мол, сорвалось у них! — я нырнул под одеяло и, сместив Шкилдессу, долго унимал дрожь, отогревая ледяные колени в теплой кошачьей лунке; к этой дрожи примешивался еще радостный озноб от мысли, что нас-таки не тюкнули — побоялись, видно.

— Э, как тебя, Семка! — шепнул Ухарь.

— А!

— Вчера тут, говорят, пацан утонул! Правда?

— Чуть не утонул!

— А почему?

— Стукнулся!

— А может, хотели утянуть,— предположил Димка.

— Кто хотел утянуть?— не понял Ухарь.

— Ну, кто — кто-нибудь, кто там, под водой. Может, те же утопленники хотели себе нового дружка завести,— рассудил Димка.— А мы помешали. Теперь они будут мстить нам. Чуть чего — хвать за ногу! — и буль-буль!

— Слышь, Рэкс, не спи, тут покойнички водятся! — окликнул дружка Ухарь.

— Кончай пугать детей, Баба-Яга! — просипел Рэкс.

— А звери не пошаливают? — опять спросил Ухарь.

— Пошаливают! — с радостью подтвердил я.

— То есть?

— Зимой меня один чуть не того!..

— Кто, мишка?

— Да вроде.

— Весело живем,— подытожил Ухарь.— А что, запросто примет лагерь за пасеку и слопает нас вместо пчел. Рэкс, слышь, вставай, медведи тут!

— Я в середке,— буркнул Рэкс.

— Мама! — пискнул Митька у окна.

— А бичи не забредают? — не унимался Ухарь.

— Тоже есть,— ответил я, вспомнив следы обитания на дебаркадере какой-то не от мира сего личности.

— Ого, местечко! Слышь, Рэкс, тут и бичи есть! Крышка нам! — без особой однако паники заключил Ухарь, скрипнув койкой — плотнее, наверное, укутываясь.

От этих расспросов мне стало как-то спокойнее — я почувствовал, что Ухарь, да и вся гоп-компания, поигрывая в трусливость и посмеиваясь над возможными опасностями, побаивается и в самом деле. И мне вдруг захотелось показать им, что а я вот ничего не боюсь, и я нарочно, с протяжным подвыванием, изобразил бесстрашный зевок, да такой, что под конец поманило зевнуть по-настоящему, но рот шире уже не открывался, и я, простонав от боли, чуть не вывихнул челюсти.

— Во дает кто-то! — удивился Митька.