— Я тоже не слышал о таком — зачем, почему человек должен поступать так? — проговорил Габаон.

— А я вот слышал: есть люди, для которых вино дороже всего на свете, — подал голос Джорджикисдзе.

Подобные разговоры казались Абуласану пустыми, поэтому он поставил вопрос ребром:

— Как мы поступим, достойные мужи, что изберем: Боголюбского и победу или византийского царевича и нашу погибель?

— Ну кто же предпочтет погибель? Сперва надо решить другое — верим ли мы Зорабабели, можем ли мы считать его честным человеком? — произнес Габаон.

И вновь воцарилась тишина.

— Скажите свое слово, господа, ежели мы верим Зорабабели, то, получив его письмо, обязаны поступить так, как подобает истинным радетелям отечества, а ежели мы не верим ему, решим дело по-другому.

Никто не спешил прерывать молчание, никому не хотелось выдавать свои мысли.

— Может быть, ты скажешь, Абуласан?! Ты веришь Зорабабели или нет? — обратился Габаон к Абуласану. Тот молчал, не торопился с ответом. Но Габаон не отставал от него: — Мы ждем, Абуласан, говори! — Голос его звучал почти требовательно.

— Я-то верю Зорабабели! — не поднимая головы, сквозь зубы процедил Абуласан.

— Да хранит тебя Господь за правду! — ответил Габаон и повернулся к остальным. — А вы что скажете, господа?

Опять никто не спешил с ответом. Наконец заговорил Джорджикисдзе:

— Абуласан, естественно, доверяет Занкану, он избрал его послом!

— А ты? Ты доверяешь? Скажи!

Джорджикисдзе медлил с ответом.

— Молчишь! Стало быть, не доверяешь! — заключил Габаон.

Джорджикисдзе вновь промолчал. А Габаон упрямо ждал от него ответа.

— Стало быть, не доверяешь?! — повторил он.

— Я этого не говорил.

— Доверяешь?!

— Я и этого не говорил, и не приставай ко мне, ничего не хочу говорить.

— Воля твоя, юноша, и все же дай Бог тебе здоровья. Я скажу, что думаю: я верю Занкану и убежден, что за нашей спиной он ни с кем сговариваться бы не стал. Верю, что не писал письма царице, а нам сообщил, чему стал свидетелем, потому что это мы послали его туда. А ты что скажешь? — Габаон повернулся к Парнавазисдзе.

— Я его знаю и верю ему, он бы не стал позориться, — не раздумывая, отвечал Парнавазисдзе.

У Габаона заблестели глаза.

— Так в чем же дело?! Идея признать Боголюбского хоть и принадлежала Абуласану, но мы ее поддержали…

— Опять Абуласан! — отозвался тот с раздражением.

— Дай сказать, — спокойно продолжал Габаон, — сегодня мы вместе и должны быть вместе всегда. Вот и отправимся вчетвером к солнцеликой и расскажем ей все: дескать, от верного человека узнали, что Боголюбский совсем не тот, каким мы его представляли. Таково наше мнение. Ты сама рассуди и сделай выбор, а мы, большинство царского дарбази, поддержим тебя. — В зале в который уже раз воцарилось молчание. — Ну что скажете, уважаемые мужи, будем правдивы и пред царицей, и пред Богом!

— А перед самими собой? А перед собственными семьями? Это же означает изменить самим себе! Дадим по веревке Иванэ Палаванди, Тарханисдзе да еще попросим связать нам руки-ноги, — воскликнул Джорджикисдзе.

— Они обойдутся без нашей веревки, так скрутят, за всю жизнь не выкрутимся, — проговорил Абуласан.

— Иначе мы поступить не можем! Не выдавать же солнцеликую за делающего под себя бражника! Может быть, сперва откроемся Русудан-царице, сначала поговорим с ней, — поддержал Габаона Парнавазисдзе. — А Занкану прикажем немедленно возвращаться обратно.

Джорджикисдзе сидел набычившись, со злостью смотрел то на Габаона, то на Парнавазисдзе.

— Прекрасно, так и поступим. Пойдем к Русудан-царице, попросим прощения, потом падем в ноги Тамар, будем молить о милости и ее. Так и поступим, но… — Абуласан умолк на мгновение, — что потом? Это ведь самый простой выход из положения. А еще проще было бы не собирать вас здесь, не говорить о письме. Я позвал вас, чтобы услышать умные предложения, чтобы мы еще более сплотились. Нам предстоит большая война, и в этой войне в случае поражения мы можем потерять все.

— Чего ты хочешь, Абуласан? — В голосе Габаона звучало раздражение.

— Я хочу… — Абуласан уставился в точку на полу, — чтобы мы поступили следующим образом: на одну чашу весов положим Боголюбского, а на другую — последствия нашего возможного поражения. Проигрывать очень горько… Но еще горше, когда большинство царского дарбази станет посмешищем в глазах двора.

— Да, Абуласан, поражение никого не радует, но на другой чаше весов находится бражник-пачкун, которого мы хотим сделать мужем царицы! А это поражение всей Грузии. — Габаон уже не скрывал своего возмущения. Абуласан же осуждающе смотрел на него.