— Семья.

Зорабабели выдержал паузу, а потом раздумчиво, словно говорил с собой, произнес:

— Возможно, ты и прав… Но с другой стороны, жена, к слову, она ведь может влюбиться в другого и уйти к нему, а ты останешься ни с чем… Дети? У детей со временем появятся свои дети и… они забудут старших… Нет, знаешь, я не думаю… да, жена и дети — это большие ценности, но, а впрочем, нет, не знаю…

— Имущество! — выпалил неожиданно Какитела и в ожидании ответа уставился на Занкана. А тот не спешил с ответом, раздумывал.

— О-о… это тоже большое благо, очень большое… Хорошая семья, хорошее состояние. Тут не возразишь! Но и это, по-моему, не главное… Имущество можно потерять, могут отнять, пустить по миру… нет… И потом, какая польза от него, когда ты окажешься здесь? Вот, погляди, кто здесь лежит. — Занкан повернулся к могиле, возле которой стоял. — Мататиаху, наша гордость Мататиаху… Знаешь, сколько золота у него было?! Мало, кто мог похвастать таким богатством! И что он взял с собой?! Ему понадобилась могила той же длины, что и нищему Кобии, его закоченевшее тело бросили в могилу так же, как тело нищего Кобии, и засыпали землей, ровно в том же количестве, что и нищего Кобию… Даже, по-моему, земли ему досталось поменьше — стоял мороз, и окаменелые комья с трудом поддавались лопате, — Занкан замолчал, уставился в одну точку, — не знаю, не знаю, Бено…

— И все же что есть главное, Занкан? — холодно спросил Бено и воззрился на собеседника. Бено вдруг взяло зло, что все его доводы Занкан ни во что не поставил, это привело в раздражение, тем более что соображения Занкана казались ему не лишенными логики.

— Главное… — начал думать вслух Занкан, — что есть главное? Господь? Родина? Семья? Семья — это потомство, твоя жизнь в будущем. Жизнь твоего народа… Семья… Пожалуй, где-то здесь надо искать главное… Кроме того, главное — честь и достоинство твоего народа, твоей страны… — Занкан умолк, согнул веточку куста. — Не знаю, что из всего этого главное, — и снова замолчал, уставившись вдаль, отпустил ветку, она с шумом выпрямилась, задрожала, и он снова схватил ее. — Хочешь, дам тебе совет, Бено, мне кажется, он содержит истину, которую мы ищем. Один римлянин пристал к раби Гилелу: объясни, что такое проповедует ваша Тора, что вы молитесь на нее? Кляузный человек был этот римлянин, он стал на одну ногу и потребовал от раби объяснить суть Торы, пока не устанет стоять на ней. Гилел ответил: «Никогда не делай человеку то, что может больно обидеть тебя, ежели так же поступят с тобой!» Что скажешь на это, Бено, ты слушаешь меня? — И Занкан, почти скандируя, повторил: — Никогда не делай человеку то, что может больно обидеть тебя, ежели так же поступят с тобой. По-моему, мудро. А ты как думаешь? Стало быть, что получаем в итоге? Никому не делай подлости… Это первое, а второе… Лучше общаться с прокаженным, нежели с подлецом.

На кладбище воцарилась тишина. Было слышно, как пролетела муха, потом каркнула ворона, и Бено вдруг осознал эту ужасную тишину. Даже горделиво восходящее солнце не утешало. Бено пробрала дрожь.

— Как тихо! — прошептал он.

— Вековечная тишина для тех, кто сеял вражду, мой Бено, впрочем, сильные мира сего — не исключение. Взгляни, — Занкан наклонился над могилой, возле которой стоял, — знаешь, кто здесь покоится? Мамитвалашвили Иехискиэл. Пусть земля ему будет пухом. Настоящий был орел! Не слышал о нем? Соратник самого Давида Великого. Он и в Дидгорском сражении был рядом с ним. Левой метал копья, правой размахивал саблей — пять голов слетало зараз.

— Пять?! — удивился Какитела.

— А ты думаешь, почему Давид Великий избрал его в соратники? Пятеро убитых валялось на земле, а его что убило? Небольшая ржавая игла.

— Игла?

— Размером с мой палец. Он снял лапти и прошелся по двору в носках, и игла вонзилась ему в ногу… а на другой день он помер. Вот здесь, где я стою сейчас, стоял Давид Великий, пришедший проститься с ним.

Глаза Бено высекли искру.

— Ты спросил меня, Занкан, и я тебе ответил, а теперь спрошу я.

— Слушаю тебя.

— Как тебе удается так устраивать свою жизнь: либо ты стоишь на том месте, где стоял царь, либо царь стоит там, где стоял ты, либо ты что-то говоришь царице, либо царица что-то говорит тебе. Почему такое случается?

Занкан улыбнулся, помолчал, потом ответил:

— Поверишь ли, не знаю… Ничего не могу сказать…

— Почему не можешь, — в голосе Бено звучала злость, — я о тебе спрашиваю, ни о ком другом!

— Это не от меня зависит. Может быть, следует спросить у царицы? Но лучше других об это осведомлен Создатель. Спроси у него, может быть, он ответит тебе.

Бено пристально смотрел на Занкана. Лицо его медленно заливала краска. Ничего не сказав Занкану, он повернулся и пошел к выходу. Занкан какое-то время смотрел ему вслед.

— Погоди минутку, Бено! — остановил он его.

Занкан не повысил голоса, но Бено услышал его. Остановился. Занкан медленно, не спеша направился к нему. Шел не торопясь не потому, что ему нравилось заставлять Бено ждать, он думал о том, что сказать Бено, как развеять чувство вражды, угнездившееся в его душе. Занкан знал, вражду можно победить, только лишь превратив врага в друга.

— Бено, слышишь, как шелестит листва на дереве, это ведь обычное явление, правда? — Бено поднял взгляд на пирамидальный тополь, возвышавшийся между могил. — Останови этот шелест хотя бы на пять минут, сможешь? Ты ведь богатый человек, многое тебе подвластно, прикажи листьям затихнуть! — Бено продолжал внимать листве, потом посмотрел на Занкана. — Скажи мне, Бено, ты можешь остановить этот шелест? — Занкан увидел в его глазах ненависть, и, глубоко вздохнув, взял его правую руку в свои руки. — Я рассказал тебе о Гилеле, теперь скажу о себе: не дай Господи мне сделать кому-либо подлость. Пусть подличают другие, если им это нравится, пусть даже по отношению ко мне подличают, Бено, я себя этим не унижу, — он умолк, — почему, спросишь ты. Да потому, что я верю — этим миром правит Создатель.