– Мне плевать.

– Но мне не плевать! – Леонид поднялся. – На кону репутация моей галереи!

– У нас контракт…

Упоминание о контракте заставило Леонида погрустнеть, поскольку значилась там помимо суммы гонорара и немалая неустойка, которая грозила галерее если не разорением, то всяко крупными неприятностями.

– Послушайте, – Леонид вновь присел на обшарпанный стул, сцепил руки в замок, подался вперед, будто желал переползти через разделявший их со Стасом стол. – Вы же разумный человек. Вы сами осознаете, что затея эта… глупа. Вам хочется почтить память брата… естественное желание. Понятное. Но… думаете, если вы организуете выставку, то Мишу запомнят как молодого талантливого художника? Будут говорить о жизни, которая так рано и трагически оборвалась?

Нежелание Леонида выставлять картину было непонятно. Какая ему разница? В самую первую встречу Стас понял, что этому человеку не искусство интересно, но выгода, которую это искусство может принести.

– Нет, – он поднял костлявый палец. – Говорить станут не о жизни. Говорить станут о смерти его. Обсуждать ее во всех уродливых подробностях. И напишут не о таланте Михаила, но о пагубном его пристрастии. А я… уж простите, я не хочу, чтобы за моей галереей водилась слава, где выставиться может каждый, лишь бы заплатил.

– А это не так?

Леонид вздохнул. И вновь руки потер.

– Мне жаль, если у вас сложилось столь… превратное мнение. Конечно, я осознаю, что коммерциализация искусства – неотъемлемая примета современного мира… коммерциализация в принципе. И что галерея не способна выжить на одном энтузиазме… и понимаю это не только я.

Он вытер пальцы о галстук.

– Но и вы поймите. Есть репутация. Она – своего рода вынужденный баланс между необходимостью выживать и желаниями владельца… я могу взять и выставить полотна никому не известного живописца, если они пришлись мне по душе, если я вижу в них новизну, перспективу… душу, если хотите!

Он говорил пылко, стараясь убедить, что и сам верит в это. А при прошлой встрече у Стаса сложилось иное впечатление. Тогда Леонид говорил о деньгах, и только.

– Современное искусство обезличено. Оглянитесь. Вы на каждом углу увидите творца, который готов вам сотворить что угодно из груды мусора и назвать это искусством, – на костистом лице появилось выражение крайней брезгливости. – Я ищу тех, кто и вправду способен что-то поведать миру. Но это по нынешним временам редкость. В прошлом году я нашел женщину. Девять классов образования. Продавщица сельпо. А рисовала исключительно для себя. Душа требовала, так мне сказала. И вот ее работы были поразительны! Я с огромным удовольствием организовал ей выставку… она сейчас модный художник…

– Мы не про это, – Стас не собирался тратить время на пустую болтовню. Плевать ему и на современную живопись, и на весь мир разом.

Ему бы свое обещание сдержать.

– Конечно, конечно… вы не про это… я выставлял других, тех, за кого платили, чтобы помочь тем, кто не способен заплатить. Но и… как бы это выразиться… коммерческие выставки должны быть интересны. Я старался, чтобы они были… чтобы не допускать откровенной бездарности… или чего-то такого, что навредит нашей репутации. Я ее годами создавал! – голос дрогнул, и Стасу показалось, что еще немного, и Леонид расплачется. – Я не могу взять и, в угоду вашим сентиментальным желаниям, все разрушить! От меня зависят многие люди…

– Предлагаете мне уйти?

– Предлагаю вам не дразнить своих демонов, – он произнес это тихим, серьезным голосом, от которого Стас вздрогнул. – Поймите… конечно, мне придется выплатить неустойку… найти деньги… я ведь вложился в галерею… подготовил ее к выставке… а потом пришлось оплатить уборку, косметический ремонт.

Леонид загибал пальцы.

– И быть может, я разорюсь, пытаясь рассчитаться с вами, но… лучше так, чем я разорюсь позже, когда никто не захочет больше выставляться здесь!

Пафосно.

И предельно ясно.

Вот только совершенно непонятно. Все эти речи о высоком искусстве. Было за ними что-то такое, неправильное, но неправильность эта ускользала от Стаса. Он пытался понять.

Поймать.

Не выходило. Леонид же ждал. Ерзал. Тер руки, и кожа на ладонях покраснела, того и гляди до волдырей сотрет.

– Если вы действительно хотите почтить память брата, – тихо закончил он, – создайте фонд. Учредите стипендию. Сделайте что-то такое… благотворительное, это сейчас в моде. А выставка – дурная идея.

Получасом позже Стас вошел в маленькое кафе, где пахло, к счастью, не лимонами – кажется, этот запах Стас готов возненавидеть, – но кофе и булками.

Его уже ждали.

– Здрасьте, господин потерпевший, – Иван поднял два пальца, приветствуя старого приятеля. – Смотрю, ты живешь и пахнешь… про Мишку слышал. Сочувствую.

Он и вправду сочувствовал настолько, насколько умел. И это сочувствие было куда более живым, чем многословные излияния Леонида.

– С чем пожаловал? – Иван заказал обед, который поглощал с немалым аппетитом.