Таверна «Посох пилигрима» была гораздо просторнее, чем многие другие парижские заведения подобного рода. Этому поспособствовало нашествие пилигримов примерно лет двести назад. Неизвестно, по каким причинам они облюбовали именно ее, и прежнему хозяину пришлось перестроить таверну. Она стала не только больше по площади, но и потолки у нее были выше общепринятого стандарта, потому как пилигримы набивались в таверну словно сельди в бочку, и становилось трудно дышать, особенно по вечерам, когда зажигались жировые светильники.

Таверна пользовалась не только большой известностью в кругах школяров, но была даже знаменита. Она олицетворяла собой студенческие вольности. Такой статус таверна приобрела в годы правления Людовика Святого.

Употребляя точное выражение старинного историка, школяры «нашли в таверне “Посох пилигрима” вино превосходным, но предъявленный им счет сочли слишком высоким». Отсюда вышло недоразумение. Студиозы побили содержателя таверны, а сбежавшиеся соседи отплатили им тем же. Полагая, что они остались в долгу, школяры на следующий день взяли таверну приступом и разорили окрестные дома, нанося побои всем, кто попадался под руку.

Так как район, в котором находилась таверна, принадлежал одному из монастырей, его приор обратился с жалобой к королеве Бланке, управлявшей в то время за малолетнего короля Людовика Святого. Королева дала строгий наказ парижскому прево, и не в меру ретивые полицейские напали на группу ни в чем не повинных школяров, не участвовавших в разгроме таверны, и сильно избили их.

Студиозы составили комитет, который решил предъявить королеве требование об удовлетворении за свершившееся злодеяние. Было сказано, что если в течение шести недель прево и его подопечные не будут наказаны, лекции и остальные академические акты будут приостановлены на шесть лет. Прошло полгода, королева проигнорировала требование, и университет фактически распался. Начались массовые переселения студиозов и преподавателей в Орлеан, Анжер, Оксфорд, Кембридж и другие города.

Однако упрямые школяры не сдались. Они перенесли дело в Рим, и здесь нашли сильную поддержку. Была издана булла папы римского Григория IX, которую позже назвали «Великой хартией» Парижского университета. В ней говорилось, что магистры и студиозы, оставившие Париж после причиненных им телесных повреждений, преследовали не эгоистический, а общий интерес, поэтому король обязан подтвердить старинные привилегии Сорбонны и наказать тех, кто действовал против школяров насильственно. Дело наконец уладилось, захиревший Парижский университет снова приобрел свой прежний блеск, а таверна «Посох пилигрима» на некоторое время стала почти храмом школяров.

Но по мере развития Парижа и самой Сорбонны появилось много других таверн, поближе к университету, в которых столовались студиозы, и «Посох пилигрима» несколько утратил свой священный ореол. Теперь в ней собирались в основном простой работный люд и небогатые дворяне, которым требовалось пошептаться о своих тайных делах.

Особенно многолюдно было по вечерам. Жиль и Гийо едва нашли свободные места. Долго ждать гарсона не пришлось, и вскоре они наливались весьма недурным вином и закусывали превосходными жареными колбасками, которые подавали только в «Посохе пилигрима». Правда, Гийо посоветовал Жилю не сильно раскошеливаться, при этом многозначительно подмигнул: мол, терпение, мессир, терпение…

Гаскойн тоже получил порцию колбасок — Гийо любил побаловать своего верного друга, особенно за чужой счет, и, лежа под столом, у ног хозяина, обстоятельно и не спеша лакомился ароматным деликатесом.

Утолив жажду и немного подкрепившись, Гийо сказал Жилю:

— Я сейчас…

И куда-то исчез. А когда появился возле стола, на свободное место возле камина, в котором поспевало жаркое, встал упитанный господин небольшого роста с плешью на полголовы. Это был хозяин (или управляющий) таверны Берто Лотарингец.

— Господа! Прошу внимания! — громогласно провозгласил он, для убедительности постучав колотушкой в медный тазик.

Шум в таверне постепенно затих, и взгляды присутствующих обратились на краснощекую физиономию Берто.

— Хочу представить вам умнейшего пса по кличке Гаскойн, обученного разным штукам, а также его хозяина мсье Гийо, который утверждает, что этот пес, умей он говорить, мог бы поучаствовать в диспуте со школяром Сорбонны. Поприветствуйте Гаскойна!

Раздались приветственные крики и свист. Гийо, напустив на себя важный вид, вывел Гаскойна к камину, и началось представление. Пес и впрямь показывал разные чудеса. Он даже умел считать. Для этого Гийо раскладывал на полу десять куриных ножек, и Гаскойн брал именно ту, что заказывали клиенты Берто Лотарингца. Пес прыгал сквозь обруч, который мигом смастерил гарсон из тонкой древесной ветки, ходил на задних лапах, лаял заданное количество раз, держал на голове блюдо с фруктами… Когда представление закончилось, раздался дружный рев одобрения, и кто-то пустил шляпу по кругу.

Получив свой «гонорар» за выступление (денег было немного, в основном мелочь), Гийо не ушел с импровизированной сцены. Он жестом попросил тишины и громко, не без патетики, воскликнул:

— А теперь, господа, вы услышите музыку и песни выдающегося музыканта Парижа и его окрестностей мсье Жиля!

Жиль едва не сполз под стол. Ах, Гийо, ах, сукин сын! Кто его за язык тянул! Жиль, конечно, рассчитывал, что в течение вечера кое-что сыграет и споет, а иначе зачем он взял с собой лютню? Но ведь на выступление надо настроиться. А этот Пройдоха, чертов болван, взял сразу с места в карьер. Но делать было нечего, таверна взорвалась веселыми, нетерпеливыми возгласами: «Просим, просим! Где менестрель?! Тащи его к камину!» — и Жиль смирился с неизбежным.