— Слушай, ты!.. — Завхоз!.. Я запрещаю говорить со мной таким тоном! — застучал кулаком и забрызгал слюной Ажимов. — Забрал себе волю! Только и делаешь, что сеешь свару между людьми, проклятый! И когда ты только сдохнешь?!

Еламан улыбался все благодушнее и благодушнее. Он даже развалился в кресле.

— И что ты тогда будешь без меня делать? — спросил он добродушно. — Оставшись наедине с Дауреном и Жариковым? А? Ты хоть раз об этом подумал, а? Ведь это я, я тебя поднял. Я вывел тебя в люди! Я надавал тебе чинов и званий! И пока меня не съели, я все время отстаивал твой авторитет. Ну, а теперь тебя и отстаивать не надо, ты сам с усами и вот желаешь мне смерти. Что ж? Иного я от тебя и ждать не мог! Да и не ждал, конечно! Но я все-таки думал, что ты умнее! Честное слово — думал. Желать смерти такому человеку, как я... Нет, ты просто выпил лишнее или сошел с ума! Ты что, забыл, кто ты такой? Ты же посредственность! Самая обыкновенная посредственность! Даурен ошибся в тебе! Так же, как и я, впрочем...

Ажимов несколько раз прошелся по комнате, поднес руку к раскаленной щеке и охладил ее. Затем закурил и подошел к окну. Еламан молчал. Наконец Ажимов подошел к Еламану, положил ему руку на плечо и сказал:

— Ну, прости, пожалуйста, я действительно, наверно, перебрал, но только и ты тоже...

— Правильно, — охотно согласился Еламан, — я тоже. Я завожу тебя. Потому что ты трусишь и делаешь не то, что нужно. Мечешься от одного края к другому. Пойми: мы связаны с тобой одной веревочкой. Мы не то, что Даурен или Жариков. Даурен талант, работяга, первый казах геолог, Жариков боевой генерал, чуть-чуть не Герой Союза. А мы что? Мы ничто! И вот я теперь тебя второй раз спрашиваю, что будет, если Ажимов заверил правительство, что меди нет и десятки тысяч потрачены зря, а Ержанов медь найдет? Что тогда будет с нами? Я говорю с нами, потому что, если тебя ославят и снимут, то и меня держать не захотят. Но от авторитета твоего что тогда останется? Да ровно ничего! И сейчас народ валит к Даурену, а не к тебе! И сын твой тоже от этого Даурена не отходит ни на шаг. Что это, приятно тебе? А найдет он эту окаянную медь...

— Да нет меди, нет! — крикнул чуть не в истерике Ажимов. — Понял, нет ее!

— А вот говорят, что есть, — тихо сказал, словно прошипел Еламан, — говорят, что есть. И Даурен с Жариковым ее обязательно найдут, тогда что?

— Хорошо, что ты предлагаешь? — резко спросил Ажимов, уже изнемогая от этого спора.

И тут лицо Еламана вдруг сразу поглупело.

— А что мне предлагать? — сказать он смиренно. — Вы же сами сказали — я завхоз, мое дело — кирка да лопата. А вы профессор, в атом проникли. Без вас и ледоколы не ходят и станции не работают, так что решайте сами. Если есть медь, то вам здесь делать нечего, ее Даурен отыщет. Если же нет меди — то какой толк Саяту от Даурена? Он тогда только казенные деньги на ветер расходует.

Ажимов отошел от Еламана и вышел из комнаты. Там он что-то делал или искал, потом, очевидно, мочил голову, было слышно, как звенело ведро и лилась вода, а когда наконец возвратился, то сказал:

— Надо подождать снега! Тогда все кончится само собой.

— Э, — сказал Еламан, — до снега еще знаете сколько? Он до снега все свои дела провернет. Нет, действовать надо сейчас же, немедленно.

— Да как, как? — крикнул Ажимов. — Что ты каркаешь, как ворона, а по-человечески не говоришь. Если не хочешь говорить, то...

— Ладно, — смилостивился Еламан. — Скажу. Вот-вот начнутся заморозки — копать будет трудно, зимней одежды у нас нет, или во всяком случае недостаточно. Но, скажем: совсем нет. Значит, выпускать людей на земляные работы не в чем. Ну, в общем, это уж мое дело, а ваше — дать телеграмму в центр. Пусть выезжает комиссия. Может быть, и акт составить о неоправданном распылении государственных средств... Хотя нет, акт рано, да и вас может это тоже коснуться. Ладно, посмотрим! Тут только слушайтесь меня.

— А что ты хочешь делать? Если уголовное дело подымать...

— Ну, уж выдумал! Против кого уголовное дело? Против тебя, что ли? Я же говорю: посмотрим! И только одного я от тебя требую, слышишь, требую! Держись крепко, не пугайся, не сдавайся, не колеблись — стой на своем. Слышишь!

— Слышу, — уныло ответил Ажимов, — слышу!

Подошел к шкафу и вытащил почти полную бутылку и две рюмки.

— Слышу, товарищ Еламан, слышу! — повторил он.

И невесело улыбнулся.

— Пропади все пропадом, пропади все пропадом! Все — пропадом! — бормотал Бекайдар себе под нос, пока не дошел до дома отца. В окнах горел свет. Он приник к стеклу и увидел: отец сидит перед столом задумавшись, а на столе бутылка из-под коньяка и два пустых стакана. «Неужели опять Еламан приходил? — остро подумал Бекайдар. — Да нет, ведь с ним припадок был, разве после припадка можно коньяк пить? Впрочем, разве поймешь, что ему можно, что нельзя. Ему все можно!»

Он продолжал смотреть.

Отец встал и пошел по комнате, подошел к зеркалу, постоял, машинально провел рукой по волосам, приглаживая их, подошел к радио и включил его. Раздалась какая-то залихватская русская мелодия, потом всхлип гармоники, — он нахмурился и переключил приемник на новую волну.

«Расстроен чем-то сильно, — подумал Бекайдар, присматриваясь к его лицу: «Эх, опять попал не вовремя! Ну, да была не была», — он отошел от окна, подошел к двери и постучался.

— Да, — раздраженно ответили ему из комнаты. Он открыл дверь. Отец стоял посередине комнаты и смотрел на него.