Шрифт:
— А я и не говорю.
— Спасибо, спасибо тебе!
Мы переоделись. Сорвав знаки различия с моего кителя, солдат Парадыш быстро закопал их в землю. И мы оба поспешно вернулись на свои места. Чтобы справиться с лихорадочным волнением, я орудовал топором как бешеный. Когда настало время возвращаться в лагерь, я пошел налево и смешался с солдатами. Их предупредили о моем появлении, так что никто меня ни о чем не спрашивал. У входа в церковь охранники проверили, сколько нас. Мой друг отстал и вскоре залез внутрь через маленькое неохраняемое окошко. Все прошло как по маслу. Теперь я был рядовым.
На следующее же утро я сказал охраннику, что хочу поговорить с комендантом лагеря. Узнав, по какому поводу, охранник повел меня в один из оборудованных в здании церкви кабинетов.
За столом сидел и что-то писал немолодой офицер. Он посмотрел на меня, зевнул, потянулся, заглянул в мои документы и спросил:
— Как зовут? Что надо?
— Рядовой Козелевский, бывший рабочий, родом из Лодзи.
— Ну и что ты хочешь?
— Вернуться на родину, пан комендант.
— Ладно. Я запишу. — Он уже отпустил меня, но вдруг передумал и небрежно спросил: — Чем ты можешь подтвердить место рождения?
Я показал ему свидетельство. Он мельком на него взглянул, взял листок бумаги, что-то на нем написал и усталым жестом положил на место. Потом снова зевнул, потянулся и потер глаза. Наверно, я невольно хмыкнул, глядя на него, потому что он вдруг взвился и заорал:
— Нечего тут торчать!
Меня отвели обратно. Я еле сдерживал ликование и с трудом сохранял спокойный вид. После обеда я отыскал в лесу поручика Курпеся, все ему рассказал и заверил:
— Этого без всяких документов легко убедить. Он и сам рад выпроводить всех, кого можно.
Поручик тоже так думал.
— Все-таки я попробую в ближайшие дни раздобыть документы, — сказал он. — Не стоит лишний раз рисковать.
— Хорошо бы мы поехали вместе.
— Да, если я успею к ближайшей отправке. Если же нет, встретимся в Варшаве. Тебе лучше ехать не откладывая. На случай, если больше не увидимся, прощай! Желаю удачи!
— Постарайся успеть. Тебе тоже удачи, будь осторожен!
С тех пор я его не видел. Уже на следующее утро меня отправили тем же путем, каким я ехал полтора месяца назад, только в обратном направлении, в составе двух тысяч солдат, которых русские меняли на такое же количество украинцев и белорусов.
Кто-то из тех, кого так же обменяли, потом сказал мне, что ехал вместе с Курпесем. Это все, что мне о нем известно. Больше наши пути не пересекались.
Глава III
Обмен и побег
Обмен пленных происходил в Пшемысле [24] , городе на установленной пактом Молотова — Риббентропа советско-германской границе [25] . Конечным пунктом нашего пути был лагерь на городской окраине, куда мы добрались на рассвете. Нас тут же построили шеренгами по двенадцать человек. День был холодный и ветреный — начало ноября. С утра пошел и зарядил до самого вечера мелкий дождь.
24
Новая советско-германская граница пересекала расположенный на реке Сан (приток Вислы) город Пшемысль (в российско-украинской традиции — Перемышль). Исторический центр (с еврейским кварталом) принадлежал Советскому Союзу. Засанье, то есть район на другом берегу реки Сан, входило в так называемое Генерал-губернаторство, которое было учреждено на оккупированных Германией польских территориях указом Гитлера от 12 октября 1939 г. Оно включало в себя 95 000 кв. км, где проживало 11 863 000 жителей, в том числе 9 792 000 поляков, 1 437 000 евреев, 526 000 украинцев, 65 000 немцев. Это образование не имело никакой автономии и делилось на четыре округа: Краковский, Варшавский, Люблинский и Радомский. Все управление осуществлялось немецкой администрацией. Генерал-губернатором был назначен Ганс Франк (1900–1946), видный деятель Национал-социалистской партии, крупный юрист, выбравший своей резиденцией Вавельский королевский замок в Кракове. Франк рассматривал Генерал-губернаторство как временную резервацию для «недочеловеков». В июле 1941 г., после вторжения в Советский Союз, к Генерал-губернаторству был присоединен еще один округ — Галицийский, с тремя польскими областями: Львовской, Тарнопольской и Станиславской. Таким образом, территория его увеличилась до 145 000 кв. км, а население — до 17 600 000 человек. Начиная с 1939 г. в Генерал-губернаторство переселялось множество немцев, так что число их выросло до 300 000. Другая часть страны, прежде входившая в состав Пруссии, была непосредственно присоединена к Третьему рейху.
25
Речь идет о договоре «О дружбе и границе» (см. прим. 5 к главе II /В файле — примечание № 23 — прим. верст./), согласно которому Сталин уступал Гитлеру Люблинское воеводство и восточную часть Варшавского воеводства в обмен на приобщенную к «сфере влияния СССР» Литву. В окончательном виде граница проходила по рекам Писа — Нарев — Сан. Гитлеру досталось 190 000 кв. км, то есть 48,6 % территории Польской Республики с населением 22 млн человек (из которых 6,4 % принадлежали к немецкому меньшинству), а Сталин захватил 200 000 кв. км восточных земель с 14 млн жителей, в числе которых было 5,5–6 млн поляков. Вильно и окрестности (6880 кв. км, 549 000 жителей) были «восстановлены» в составе Литвы. Специальная советско-германская комиссия окончательно закрепила новую границу протяженностью в 15 000 км установкой пограничных столбов, законченной 27 февраля 1940 г.
Наша тонкая летняя форма давно истрепалась и превратилась в лохмотья. От непогоды мы защищались кто как мог, закутываясь самым причудливым образом. Нам пришлось ждать пять часов в грязи, под открытым небом. Многие солдаты сели на землю и накрылись циновками, сплетенными из соломы и скрепленными обрывками веревки.
Русские охранники, как всегда, были снисходительны, насколько позволяла военная дисциплина. Чтобы они били или унижали пленных — такого я не видел ни разу. В худшем случае могли пригрозить: «А ну уймитесь, не то в Сибирь угодите!» Так уж повелось: Сибирь — привычное пугало для многих поколений поляков.
Нередко советские солдаты даже вступали в разговор с польскими пленными. Я переходил от одной группы к другой, прислушивался и пытался разузнать, как обстоят дела и что нас ждет. Но не очень в этом преуспел — общению мешал языковой барьер. Всех охранников обижало то, что мы предпочли попасть к немцам, и они внушали нам, что это глупо и ничего путного из этого не выйдет: «У нас хорошо, у немцев хуже будет». Я слышал эту фразу так часто, что она застряла у меня в голове.
Если кто-то спрашивал, как поступят с нами немцы, ответ был неизменный: «Наше правительство просило немцев освободить вас. Они согласились, но сказали, что вам придется работать, вот теперь они и заставят вас вкалывать».
Большинство из нас были рады вырваться из советских лагерей, но все, как чумы, боялись немцев. Мне тоже было страшно очутиться в их власти, но я помнил, что делаю это, чтобы присоединиться к польской армии. И по-прежнему был уверен, что в стране существуют и отважно сражаются хотя бы партизанские отряды [26] . Но вот послышался шум мотора, к нам подъехала военная машина, и все разговоры оборвались. Кроме шофера, в ней были два советских и два немецких офицера. Каждый норовил вежливо пропустить вперед остальных. Настоять на своем удалось русским: они шли на полшага позади немцев. Эта церемонная учтивость, призванная продемонстрировать воспитанность офицеров, о многом говорила и не ускользнула от внимания пленных.
26
Наиболее известным из «непримиримых» в зоне немецкой оккупации был партизанский отряд Хубаля (псевдоним майора Генрика Добжанского; 1897–1940), который сражался в Свентокшиских горах и Спальских лесах, что привело к жестоким расправам с жителями окрестных деревень. В советской зоне отдельные части держали оборону в заболоченных лесах Полесья и под Белостоком до весны 1941 г., рассчитывая на наступление союзников.