— Вас бы это тоже беспокоило, не правда ли? Ведь действительно ужасно, когда при вас погибает человек, а вы ничего не помните.

— Согласен. Но ведь где-то в глубине ее памяти сохранился этот кусок. Правда о том, что произошло в ту ночь.

— Он там, разумеется, — доктор опять глотнул виски, — но нам вряд ли удастся пробудить ее память. А если это вдруг произойдет, будет ли это хорошо для Марсии, Дэнни?

— Вы считаете…

— Нет! — Он почти выкрикнул. — Это не то, что вы подумали! Я не хочу даже думать о том, была ли Марсия виновата в гибели молодого человека. Не знаю, что там произошло, но в тот момент как бы сработал предохранитель, и теперь ее мозг отказывается вызывать в памяти страшные минуты. Естественная защита организма — спрятать в глубине, не дать ей сойти с ума. — Доктор тяжело вздохнул. — Я, к сожалению, вынужден признать свое бессилие.

— Но дальнейшее лечение психоанализом поможет Марсии?

— Не могу ответить и на этот вопрос. — Доктор, явно нервничая, опять пригладил волосы. — Три месяца назад мне казалось, что наметился прогресс в лечении и возможен прорыв. Теперь я убежден, что сделал непоправимую ошибку, сказав об этом Марсии. Она позвонила мне через два дня после нашего разговора и заявила, что больше не нуждается в лечении. Ей просто необходимо поменять обстановку, и она уже заказала билет на самолет и сегодня улетает в Европу. Обычно ни один человек не хочет, чтобы вся его подноготная была известна, Дэнни, и пока вы стараетесь разрушить одну преграду, создается десяток других.

— Спасибо за откровенный разговор, Поль. — Моя благодарность была искренней.

— Каким-то образом ей удается держать под контролем свою болезнь, когда она находится за границей. Но в чем причина? Вот если бы вы разгадали эту загадку, Дэнни! — Он вдруг ударил кулаком по стойке. — Это должен быть ключ к разгадке всей ее истории, того, что мы ищем столько лет.

— Ваш приход сюда сегодня вечером не был случаен, так? Что произошло перед этим?

— Она позвонила мне на следующее утро после вашего прибытия с Гавайских островов, когда вы еще спали. Почти целый час не могла выговориться, — его губы широко растянулись, — я теперь знаю о вас, пожалуй, побольше, чем самый близкий друг. Марсия была взволнована. Ведь она вернулась в Австралию с женихом, где уже трагически погибли два других. Тем более в тот же пентхаус, где второй жених погиб так загадочно и нелепо.

— Может быть, для нее было бы лучше покинуть свою страну? Что, если мы поселимся на другом континенте?

— Но это невозможно. Она связана завещанием и должна ждать, когда ей исполнится двадцать пять лет. Когда-нибудь, может быть, станет обычным делом для адвокатов принимать во внимание совет психиатра. Было бы в тысячу раз лучше, если бы ее отец оспорил завещание и изменил условия. И тогда Марсия не оказалась бы в психологической ловушке и спокойно приближалась бы к этому Армагеддону, подстроенному собственной матерью. — Он поднял стакан к губам и выпил до дна. — На меня спиртное всегда плохо действует — я начинаю слишком много говорить и вступаю в эмоциональную связь с собеседником, рассказываю о пациенте, что совершенно недопустимо.

— Что сегодня произошло? Почему она хотела, чтобы мы были вместе втроем?

— Вы задали чертовски щекотливый вопрос. — Он снял очки, положил их на стойку и устало протер глаза. — Черт с ним со всем. Я скажу вам. Потому, что вы с ней первый раз занимались любовью вчера вечером, и это так ее потрясло и оказалось так замечательно, что она теперь панически боится, что такое больше никогда не повторится. Никогда! — Он нетерпеливо подтолкнул в мою сторону пустой стакан. — И налейте мне еще, потому что я предпочитаю быть в стельку пьяным, чтобы не терзаться угрызениями совести. «Утро вечера мудренее» — кто придумал эту идиотскую фразу?

Пока я наливал ему очередную порцию, он злобно, как на врага, смотрел на меня.

— И почему же наша любовь не может быть так же прекрасна, как в прошлую ночь, а, Поль?

— Потому что она больна, и психоз подсказывает ей именно такое. — Он говорил через силу, злясь на себя, но уже не в силах остановиться. — Это классический случай. Возникает уверенность, что больше никогда не повторится этот прекрасный момент. Но ведь пока вы не решитесь попробовать снова, вам об этом не узнать, верно? И это оставляет маленькую надежду в глубине сознания. Что когда-нибудь, возможно, вы все-таки решитесь повторить, и все будет в порядке. Просто надо подождать подходящего волшебного случая. Разумеется, ничего так и не происходит, страх оказывается сильнее.

— И чем я могу помочь, Поль?

— Если хотите совет, забудьте сейчас, что я врач-психоаналитик. Да, я считаю, что вы можете помочь.

— Например?

— Не давайте ей шансов избежать близости. Настойчиво добивайтесь ее, — он прикончил одним глотком спиртное и снова требовательно стукнул пустым стаканом по стойке, — возьмите ее силой, Дэнни, если понадобится! Но не сегодня, потому что под действием алкоголя болезнь прогрессирует, и она просто ничего не будет помнить на следующее утро. Все покажется ей сном и не будет иметь значения.

— Понял. Так когда?

— Завтра. — Он слез со стула и стоял теперь, раскачиваясь на каблуках. — Среди ваших положительных качеств, о которых я упоминал в начале нашего разговора, есть одна черта, которая все перевешивает, — вы самый настойчивый сукин сын на свете, которого я имел несчастье встретить в своей жизни! Завтра утром, когда я протрезвею, я вас возненавижу! И вы знаете почему?

Я ухмыльнулся, глядя ему в глаза:

— Если я скажу, что знаю, вы возненавидите меня немедленно, не дожидаясь утра.