– Человек смертен, – сказал Ник.

– Я сейчас заплачу, – вздохнула сентиментальная Ника, пряча в стол отчет о заседании городской думы.

– Человек смертен, – подхватил Максим, – особенно в сознании другого человека. А что? Вот мы сейчас разойдемся в три стороны и перестанем друг для друга существовать… Если же кто-нибудь кого-нибудь не видел полгода… считай, оба покойники, – туманно закончил он.

– Я сейчас точно заплачу, – сказала Ника. – Давайте не будем расходиться, я на все что угодно согласна. – И посмотрела на Ника.

Мысль была не нова. Мысль обдумывалась в то время, как они рассуждали о Фолкнере и Кортасаре, вчерашнем дожде и завтрашнем снеге, но в хаосе вечеров неизменно рядом оказывался третий-четвертый-пятый лишний, или выпивки было больше, чем желания. Ник подергал ящик стола, принадлежавшего бывшему боксеру и шахматисту Жиманскому, спортивному обозревателю, и в нем, незапертом, что-то радостно звякнуло.

– Будет много вони, – опасливо предположил худенький Максим, когда Ник продемонстрировал едва початую четвертинку водки.

– Пусть только попробует! – закричала Ника. – Сколько он мне проспорил выборов? Вы думаете, хоть раз этот мужчина с отбитыми лобными долями поставил бедной девушке бутылку? – Она в свои двадцать восемь лет считалась редакционной пифией, а боксер все бился об заклад, что президентом станет Жириновский.

Ник подумал, что ему лень тянуться за стаканом, и прильнул к горлышку.

– По-моему, это свинство, – сказал он, передавая бутылку Нике, – что мы никогда не зовем Максимыча выпить с нами. Хоть раз он заложил нас Педрилле (так звали редакционного стукача). А ведь мы мешаем ему спать.

Ника всхлипнула, вскочила и, не выпуская бутылки, побежала к двери.

– Максимыч, миленький! – крикнула она в коридор. – Хотите водки?

– Водки? – донеслось из коридора удивленное эхо. – Это зачем?

– Вы идите, идите сюда, – призывала Ника, почти целиком уйдя за дверь, оставив в комнате только тугой джинсовый зад. Максим быстро скатал из факса шарик, прицелился, бросил и не попал.

– Зачем? – вопрошал голос.

– Да мы тут сидим, и вы… с нами.

– Зачем?

– Да просто так, выпьем водки. – Она не теряла надежды развлечь умирающего.

– Водки? – переспросил невидимый Максимыч.

Максим захихикал.

– Работает на два фронта, – сказал он, зачарованно озирая Никину задницу. – У нее большое сердце. А насчет смертельной болезни – это вряд ли. Максимыч страшный ипохондрик, все время сдает анализы и говорит о моче.

– Хорошей водки, – настаивала Ника и, видимо, в доказательство своих слов выпила, после чего все услышали рычащий звук отторжения.

– Это нас дискредитирует. Журналист имеет право блевать только в собственный рабочий стол, – прокомментировал Максим. – Пора эвакуироваться.

– Максимыч – исчезающе малая величина, – сказал Ник и поднялся на ноги, которые затекли и ослабели. Тем не менее он пошел к двери, желая помочь. Девушке плохо. Одинокую девушку тошнит в ночном коридоре. Есть много мест, где это нормально, но не здесь, не сейчас.

– Обидно, – сказала Ника, взглянув на Ника веселыми глазами. – Я опять трезвая. Макс! Там за шкафом предвыборная агитация, тащи сюда.

Возник спор, что корректнее, класть («Ложить!» – сказал Максим) кандидатов ликами в рвотную лужицу или все-таки исподом, но тогда придется топтать изображенных ногами.

– А ты на лицо не наступай, – сказала Ника. – Ты перепрыгни.

– Я слабый, – отозвался Максим. – Я такое лицо не перепрыгну.

– Хотя когда-нибудь я дождусь от вас поступка? – загрустила Ника. – С большой буквы «Пэ»?

Из ее сумки квакнул мобильник. Ник, положивший было руку на ее ладную грудь, убрал руку. Максим выключал лампы, компьютеры, сгружал рыбьи хвосты в стол Педриллы.

– Да, – говорила Ника в телефон. – Се муа, господин Бубликов… ах, товарищ Бубликов. Уже товарищ? А что вас, уже того, раскулачили? Вот оно что, день рождения комсомола. Помню… Утрата невинности и все такое?.. Точно не скажу, но, кажется, я ее утратила в пионерском лагере… Да, много утекло… Да… Резюме, товарищ Бубликов, время – деньги… Лимузин?.. Можете подать к редакционному подъезду. Я одна. Совсем одна. Со мной двое мужчин… Ждем не более десяти минут.

Востребованная бизнесом, она была эпатажна.

– Ты хочешь принести нас в жертву, – сказал Ник.

– Который Бубликов, – спросил Максим, державший розовые ушки на макушке. – Древесностружечный?

– Нет. Теплосчётчиковый. Слушайте меня, мальчики: мы едем в пейнтбол-клуб на ретро-пати. Без возражений!

– Уретро-пати, – произнес Ник вслух. Господи, подумал он, почему они так скучают по своему пионерскому концлагерю? Что им там сделали хорошего?

– Я не могу идти на пати, – ныл Максим. – Меня девушка бросила.