Вечер они провели в зале, выложенном золотистой майоликой. Карл протянул ноги к горящему камину, на шахматный столик почти не глядел, ходы делал случайные, расспрашивал о том, как настроены украинские казаки: будут ли они поддерживать русского царя, если шведские войска пойдут на Москву?

Лещинский этого не знал, но напомнил, что в свое время враг Польши казацкий гетман Богдан Хмельницкий собирался просить заступничества у шведской короны.

Пока беседовали, Карл подставил своего короля под удар. Партию можно было выиграть одним ходом, но Лещинский не решился. Вдруг швед обидится? И в свою очередь сделал не менее нелепый ход.

— Куда же вы направитесь теперь, брат мой? На Москву или на Дрезден?

Шведский король не отвечал.

Укутавшись в обычный суконный солдатский плащ (он его так и не снял, войдя в дом), Карл сладко спал. Прямо в лицо Станиславу был нацелен острый кадык. Во сне черты лица Карла стали мягче. Теперь было видно, как он молод, почти юн.

— Брат мой! — Станислав коснулся руки шведа. — Вы устали?

— Я? — встрепенулся Карл. — Я вообще не устаю. Завтра мы двинемся вперед.

— Но куда: на восток или на запад?

— Какая разница. Только бы поближе к неприятелю! Кто выиграл партию?

— Кажется, вы, брат мой, — ответил Лещинский. — Мои фигуры очень уж неудачно расположены.

— Пусть будет ничья! — решил король шведов, готов и вандалов. — Спокойной ночи!

Тяжело ступая, Карл ушел.

А Станислав Лещинский еще долго глядел на мрачное здание ратуши. Огни уже не горели. Бал давно закончился. Новый польский король чувствовал, как к нему подкрадывается страх. Что случится завтра? Послезавтра? Через год? Не проще ли было не рваться в монархи и оставаться познанским воеводой? Но разве он мог бы что-то изменить? Всё и за всех теперь решал юный решительный швед.

Часть первая

Истина, где ты?

Даниил Крман был дороден, розовощек и праведен. Но это еще не самое важное, что можно о нем сказать. Разве не любопытно, например, что Крман был на самом деле вовсе не Крманом, а Германом? Он происходил из немецкой протестантской семьи, давным-давно осевшей в Словакии, в городке Пряшеве, затерявшемся среди поросших голубыми лесами холмов. И здесь Германов со временем стали именовать на местный лад Крманами. Да и сам Крман считал себя словаком, хотя учился философии и теологии в университетах в Бреславле и Виттенберге. Позднее сам преподавал в Пряшевской коллегии. И собирался было так и закончить свои дни, учительствуя и держась подальше от бурных событий нового века. Но началось в Венгрии восстание князя Ференца Ракоци, который объявил, что проживающие в пределах империи Габсбургов кальвинисты (протестанты) должны быть уравнены в правах с католиками. Это, естественно, не понравилось Габсбургам, сидящим на престоле в Вене, поскольку сами Габсбурги были ревностными католиками. Начались сражения. Тем временем Даниила Крмана выбрали суперинтендантом

[3]

лютеранской церкви Северной Венгрии — по тем временам пост большой. И он, сам того не желая, в один прекрасный день обнаружил, что попал в число тех, кто обязан действовать и совершать поступки, чего Даниил Крман как раз и не любил. Никаких поступков совершать ему не хотелось. Если у Крмана и была к чему-нибудь естественная склонность, так это к тихим дружеским беседам, негромкому хоровому пению и к поискам истины за столом собственного кабинета.

«Обретший истину вместе с нею обретет и себя самого», — придумал Даниил девиз еще в студенческие годы. Куда проще было повторить слова, выбитые некогда над входом в храм Аполлона в Дельфах: «Познай себя самого!» Но обстоятельному Крману претил лаконизм. В попытках говорить слишком кратко ему чудились высокомерие и нарочитость. Что было бы, если бы чрезвычайным лаконизмом отличались, к примеру, пастыри? Они никогда никому ничего не объяснили бы. «Если уж взялся говорить, — полагал Крман, — то говори старательно, терпеливо, не скупясь на слова, так, чтобы все объяснить и себе самому и окружающим».

Итак, коль скоро девиз был выбран, дело оставалось лишь за немногим — истину эту отыскать. А затем уже, опираясь на нее, спокойно, неторопливо, зато наверное обрести и самого себя.

Для начала Даниил выяснил, что о себе самом знает крайне мало, чтобы не сказать, что не знает ничего, кроме самых общеизвестных истин: родился в таком-то году, крестили там-то, учился с такого-то года по такой-то… Естественно, знал Даниил, что он человек как все. Но чего можно ждать от людей и от себя самого — этого Даниил не ведал. И очень огорчался.

Ведь одни живут тихо, смирно, как серые мыши в норках. И, случается, доживают до ста лет. Другие, напротив, вспыхивают, как комета на небосклоне. Пролетит она, погаснет, а ты, все еще ослепленный, трешь глаза. Чего стоит, к примеру, история саксонского курфюрста Августа II…

Рассказывают, что, когда Августу II Саксонскому предложили польский трон и предупредили о необходимости изменить веру, он воскликнул:

«Майн гот! Я готов изменить не только веру, но и внешность! Давайте трон!»»

Оказалось, что принятия католичества мало. Нужны еще и деньги. Много денег. Сын покойного польского короля Яна Яков Собесский предложил гордым шляхетным избирателям пять миллионов талеров. Французский принц Людовик Конти удвоил сумму.

«Майн гот! — еще раз воскликнул Август. — Впрочем, что я говорю? Я должен уже обращаться не к моему богу, а к их польскому богу… И опять не так: их бог — это теперь мой бог. Майн либер нойер гот!

[4]

Мы их побьем и здесь!»