Постепенно Витгерн различил в полумраке спутанную копну царственных волос над высоко поднятым величественным лицом и плащ вождя — атрибут власти — небрежно накинутый на спинку высокого сидения. Затем Витгерн увидел хищный пронзительный взгляд вождя, однако его глаза, словно яркие звезды на спокойном ночном небосклоне, светились не злобой, а пронзали человека своим мудрым взором. Сбоку на поясе Бальдемара висел меч, на рукояти которого в тусклом свете искрились драгоценные каменья. Этот меч был столь же знаменит, сколь знаменит был сам его владелец. Бальдемар был облачен в одеяние, которое всегда надевал, готовясь к приему послов. Позади него на центральном столбе шатра висел прямоугольный поблескивающий в сумеречном свете коптящего пламени щит Первого Центуриона, высокопоставленного римлянина, которого Бальдемар взял в плен на поле боя. Этот щит всегда висел в его шатре, где бы этот шатер не разбивали, потому что Бальдемара забавляли та досада и раздражение, которые появлялись на лицах римских послов при виде этого трофея.

Мужество покинуло Витгерна.

«Даже если ты мне и оставишь жизнь, моя жизнь будет подобна смерти. Я уже мертвый дух во плоти, я убит собственной глупостью. Нарушь молчание, умоляю тебя, произнеси свой приговор!»

Но Бальдемар не спешил, он молча пристально разглядывал его, и Витгерн почти физически ощущал, как этот живой проницательный взгляд пронзает его насквозь, высвечивая сокровенные уголки его души и обнажая все его тайны. Витгерн не сомневался, что этот взор разглядел его глубоко упрятанную, затаенную в недрах души мысль, и та затрепетала и начала извиваться под безжалостным светом этих глаз, как потревоженная змея.

Наконец, Бальдемар заговорил.

— Витгерн, от твоего мрачного вида может расплакаться даже череп!

Сочный голос вождя был, как всегда, полон издевки, этот голос как бы искушал человека, провоцировал его на ответный вызов. Но в ответ Витгерн произнес только заготовленные заранее слова, надеясь своим униженным видом и жалким голосом спасти жизнь.

— Я приветствую тебя, Бальдемар. Ты видишь, как я покалечен. Но я не могу жить подаяниями, не могу жить вдали от полей сражений. Я слишком поздно подоспел к месту, где произошло… несчастье. Моя жизнь проклята. Если ты прогонишь меня из войска, я умру…

Бормоча все это, Витгерн не отрывал взгляда от Бальдемара и чувствовал, как нелепо звучат его слова, как будто кто-то другой, а не он сам, произносил их помимо его воли. «Кто? Почему? Неужели я не до конца искренен?» И Витгерн снова изумился этой черте Бальдемара, который умел заставить человека погрузиться в себя, чтобы задавать себе такие вопросы, которые в другое время просто не пришли бы ему в голову.

Бальдемар же, выслушав его, рассмеялся, как от хорошей шутки, услышанной на дружеском пиру, и хлопнул ладонями по коленям.

— Ну вот тебе на! Наконец-то я нашел изъян в Витгерне Добром!

Витгерн в полной растерянности и замешательстве отступил на шаг назад.

— И этот изъян — жадность! — продолжал Бальдемар. — Он берет на себя весь стыд и позор, который следовало бы поделить на всех. Оставь же кое-что и на долю своих товарищей! Так ты говоришь, что должен умереть сейчас? Причем по моему приказу? Ты оскорбляешь меня. Оскорбляешь, словно ты — Видо, а не Витгерн.

— Я… у меня и в мыслях не было оскорблять тебя! Никогда! И раз уж ты заговорил о Видо, выслушай меня. Я умоляю тебя, ради блага всех нас, твоих соратников, выйди и поставь его на место. Пока мы тут с тобой говорим, он собирается выступить в поход со своим войском, заняв место предводителя, которое по праву принадлежит только тебе!

К удивлению Витгерна Бальдемар выслушал его с полным спокойствием, ни один мускул не дрогнул на его лице. «Может быть, — подумал молодой воин, — у него началось тихое помешательство, и я — первый свидетель видимых признаков его сумасшествия».

— Правда? Видо всегда делает много шума из ничего. И вообще он мало интересует меня. Больше всего сейчас меня интересуешь ты, — Бальдемар подался всем телом вперед, еще раз взглянув на Витгерна и нахмурился. Затем он снял один из факелов и, держа его в руке, быстро поднес огонь поближе к лицу молодого человека, чтобы лучше разглядеть его.

— Тень, — наконец, произнес вождь с видом человека, совершенно сбитого с толку.

— Я… я не понимаю…

Темные драгоценные каменья, которыми была усыпана фибула в форме орла, скрепляющая концы плаща на груди Бальдемара, предостерегающе вспыхнули мрачными отсветами.

— Тень, — повторил он. — По окрасу я бы узнал ее из тысяч, потому что никогда в жизни не встречал второй такой собаки, шкура в бело-коричневых пятнах и черные лапы.

Витгерн почувствовал, как все его тело напряглось, словно его сжал огромный кулак. Он взмолился про себя, чтобы боги укрепили его и не дали упасть в обморок и опозориться перед вождем. Проклятый амулет, сделанный из лапы проклятой собаки, который вынудили надеть его! Он так старался, чтобы его увечье выглядело как можно более естественным, что не мог отказаться от амулета. Витгерн совершенно забыл, что он до сих пор висит на его шее.

— Тень — это кличка моей собаки, Витгерн. Она не кусалась. Ты убил мою собаку.

Струйки пота побежали по груди Витгерна. У него перехватило горло, а все тело оцепенело, так что он не мог ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь.

«Проклятье Хелля! Я убил его любимую собаку. Что теперь будет? Мир не видел более отъявленного глупца, чем я!»

— Оказывается, хитрый негодник, на тебя вовсе никто не нападал, ведь так? — к огромному своему облегчению Витгерн заметил, что глаза Бальдемара искрились смехом.