Диссерт на десерт

Сидельцам научных «шарашек», прославившим советскую науку.

Красный, новенький трамвайчик, обтекаемой, как пуля, формы летел вдоль бульвара и плавно притормозил на остановке. В полупустом вагоне я удобно устроился у окна и, посмотрев с молитвой на купол Исаакиевского собора, погрузился в свои мысли. Скользя по рельсам, вдоль пустынной глади Дворцовой площади трамвай жалобно заскрежетал колёсами и вырвался на горбину Дворцового моста.

С шестнадцати лет я ходил на работу по Дворцовой набережной, мимо Эрмитажа и Дома учёных, любовался невскими просторами, слушал крики чаек. Тогда я работал в ИЭМ лаборантом и смотрел на профессоров и академиков, как на звёзды в небе. В ЛИАПе на лекциях заговорить с профессором тоже было стеснительно. Теперь мне исполнилось двадцать семь, у меня есть своя комната на Конногвардейском бульваре, диплом инженера, беременная жена, раскладывающийся диван и самодельные книжные полки из досок с двумя десятками любимых книг. С самой верхней полки за мной приглядывали, собранные мною по деревням, иконы Спасителя, Троицы и Божией Матери. Теперь пора было думать о будущем. Собственно в него, в своё будущее я и ехал.

Два года работы на кафедре спорта в ЛИАПе убедили меня в том, что самое сладкое и тёплое место в нашей стране это работа доцента и профессора в институте. Самые большие зарплаты, самая маленькая занятость, двухмесячный отпуск летом и двухнедельный на каникулах зимой. При этом почёт и уважение в обществе. За два года я уже сдал экзамены кандидатского минимума в Государственном институте физкультуры имени Петра Франциевича Лесгафта и собирал материал по теме диссертации о критериях оценки состояния двигательной системы человека. Заведующий нашей кафедрой Юрий Владимирович Захаров, не очень хотел отпускать меня, но разобравшись в сложившейся ситуации, рекомендацию в аспирантуру дал.

Поступать в очную аспирантуру меня подтолкнули два обстоятельства. Во-первых, я решил посвятить себя работе в Театральном институте и возродить там курс трюковой подготовки актёров, который с 1920-х годов там преподавали В.Э. Мейерхольд, Г.М. Козинцев и Л. Трауберг. Уже целый год я работал там преподавателем по совместительству на курсе профессора Василия Васильевича Меркурьева со студентами чечено-ингушской студии. Жена Василия Васильевича и мать моего приятеля Пети — Ирина Всеволодовна Мейерхольд, очень поддерживала мои поиски в создании программы и методики трюковой подготовки актёров. По сути это было продолжением дела её отца — биомеханики Всеволода Эмильевича Мейерхольда. С Петей Меркурьевым я познакомился на съёмочных площадках Ленфильма. Профессор Иван Эдмундович Кох тоже поддерживал мои изыскания и приглашал на свои уроки сценического движения и фехтования. Он был продолжателем дела Григория Козинцева и его Фабрики Эксцентрического актёра (ФЭКС).

На съёмках «Короля Лира» в 1969 году у Григория Козинцева в Нарве мы и познакомились. Ректор Николай Михайлович Волынкин мою идею принял с воодушевлением, но предложил переквалифицироваться из инженера в педагоги. Такой финт можно было совершить, только защитив педагогическую диссертацию.

Довёл мою идею до материализации и обучения в очной аспирантуре военный комиссар города Ленинграда, который уже семь лет хотел забрать меня на службу в Вооружённые силы СССР и в спортивный клуб Армии. По советским законам, аспиранты имели отсрочку от воинской обязанности на период обучения. Так, обстоятельства подтолкнули меня к трём годам райской жизни в очной аспирантуре Ленинградского института физической культуры на проспекте Динамо, 2.

Не знаю как другие юноши и девушки, но я до этой счастливой минуты даже не представлял себе, что дверца в страну чудес, находиться совсем рядом. И доступна каждому. Только постучись. Нет, конечно, по блату принимали своих деток и деток высокого начальства. Но это было не поголовно. Кому то нужно было и дело делать. При каждом приличном институте в СССР была аспирантура. Аспиранты три года занимались написанием научной диссертации, читали книги в библиотеках, посещали консультации видных учёных, научные конференции и семинары (даже в других странах), получая ежемесячную стипендию в сто рублей и имея совершенно свободное расписание своей научной деятельности. Затёртому совслужащему это могло показаться неправдоподобным. Да многие и не догадывались о существовании в нашей стране такой организации, как очная аспирантура. То ли учиться не любили, то ли не знали, чем это всё может закончиться. То ли боялись замахнуться на удел для избранных.

А закончиться это могло только пожизненным благоденствием. Хотя разница стипендии аспиранта и зарплаты молодого инженера в десять рублей многих граждан отпугивала. Но не меня. Мне свобода была намного дороже. Я давно научился из свободы делать деньги. А защита диссертации сулила не только свободу, но и путь к самой высокооплачиваемой в СССР деятельности. Уважали коммунисты умных учёных. Особенно после того, как они изобрели для них атомную бомбу и запустили в космос ракету с космонавтом. С этого момента коммунисты поверили в чудодейственность науки и денег на учёных не жалели.

Трамвайчик повилял своим вагоном по узеньким улочкам Петроградской стороны, проехал по улице Плуталова, пересёк Бармалеева и привёз меня на Каменный остров, где со времён царя петербургская знать строила себе летние дачи и разбивала живописные парки. Здесь в одном из особняков в стиле модерн на берегу Невки, утопающем в цветущих кустах сирени, размещался Ленинградский научно-исследовательский институт физической культуры и при нём — аспирантура. Заведующая аспирантурой, миловидная, доброжелательная женщина Нина Болеславовна приняла мои документы и проводила меня к заведующему сектором высшего спортивного мастерства Валентину Алексеевичу Булкину. Булкин, сорокалетний высокий атлет с классической профессорской бородкой, посмотрел на меня осаживающим взглядом и предложил пройти для беседы на балкон. От души сразу отлегло. С балкона открывался изумительный вид на каналы островов и кроны деревьев, наперебой чирикали птицы, благоухала сирень. Чувство присутствия в райских кущах меня не покидало. Валентин Алексеевич, как добрый следователь, расспрашивал меня о моём недолгом жизненном пути и больше всего оживился, когда узнал о том, что я иногда снимаюсь в кино каскадёром. Он тут же признался в своём увлечении мультяшками и живописью и разговор между нами стал общим. Через некоторое время Булкин предложил мне пройти в свой кабинет и поговорить о делах наших скорбных, касающихся моего поступления в аспирантуру. В кабинете собрались учёные академики и, покуривая и попивая чаёк, начали расспрашивать меня о моих знаниях предмета предполагаемого исследования. Спина у меня взмокла, шутки кончились и весело, непринуждённо, как на столе у хирургов, решалась моя судьба.