После сытного завтрака нас строили парами и вели через колоннаду биржи Томазо Таммона в сквер на стрелку Васильевского острова на прогулку. В ветреную погоду нас заводили в Академию наук, полюбоваться мозаичным панно Полтавской битвы. Вдоволь набегавшись, мы возвращались на обед. После обеда наступал «тихий час». В большой музыкальной зале, своими огромными окнами выходившими на Университет, бабушка с другими нянечками расставляли рядами раскладушки и укладывали весь детский сад спать среди бела дня.

Часть детского населения послушно закрывало глаза и начинало сопеть, наслаждаясь видениями снов. Но у другой части это мероприятие вызывало протест. Как? Среди бела дня отнимать время от бурной веселой жизни?! Разве мало для этого тёмной ночи? И мы придумывали всякие гадости.

Самым любимым занятием была демонстрация своих половых признаков — «глупостей». Смельчак или смельчака вставали в кровати и поднимали подол ночной рубахи. Это вызывало ликование окружающих. На шум появлялась воспитательница и после нескольких замечаний удаляла злоумышленника в изолятор, предназначавшийся для больных острой инфекцией. После так называемого «тихого часа» полагался полдник — чай с печением, а потом в этой же зале проводились музыкальные занятия с песнями и танцами под звуки рояля.

Любимой тайной игрой в детском саду была забава с «женитьбами». Все переженились пять раз. «Поженившаяся» пара стояла вместе на прогулке и играла в одну общую игрушку. Разведённые пары ревновали друг к другу и чинили бывшим супругам разные пакости. У меня «ушедшие жены» вызывали чувство обиды, и я их щипал. Они жаловались родителям и те проводили со мной воспитательные беседы.

На лето детский сад выезжал в Старый Петергоф и размещался в шикарной усадьбе царского банкира — Заячий Ремиз. Свадебные романы разгорались с новой, разогретой солнцем страстью. В очередную смену «жён» мне выпала царская невеста — Наташа Садикова, оказавшаяся ненароком дочерью заведующей детским садом Жанны Львовны. Она влюбилась в меня не на шутку и из боязни потерять меня игру эту прекратила, полагая, что прекратив игру, оставит меня своим «мужем» навсегда. Она сообщила об игре своей матери, та навела порядок и игра прекратилась. Я восстал. И не потому, что Наташа мне не нравилась. Нравилась. И даже очень. Но из принципа. Человек должен быть свободным. И в детском саду тем более. Так неслось из радиорепродуктора:

— Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек.

Чего только не предпринимала Наташа Садикова, чтобы оставить меня в сфере своего влияния. По ее просьбе Жанна Львовна организовала блатную группу, состоящую из друзей Наташи, которая была свободна и могла шататься по окрестностям. Мы играли в дочки-матери, где я был папой, а Наташа мамой. Мы ходили в Новый Петергоф на фонтаны, где Наташа просила меня укрыть ее от назойливых брызг Самсона. Мы купались в прозрачных водах прудов около Розового павильона, и в мраморной барской купальне заросшей белыми лилиями, которую нам под большим секретом показал в глубине заросшего сада, садовник Отто Мартынович. А потом подсматривали, как девчонки выжимают свои трусики.

Когда мы организовывались в поход на фонтаны, по пути обязательно заходили искупаться на Ольгин пруд. Он был очень мелкий, по берегам заросший тиной. Девчонки в тину лезть боялись, но просили нас принести белые лилии, из которых плели очень красивые венки. Посреди пруда возвышались два острова с развалинами старых зданий, разрушенных во время войны. Мы доплывали до ближнего к нам острова и лазали по развалинам. Однажды между камней показался размытый дождями кусочек мозаичного пола с красивым геометрическим орнаментом. Витька хотел справить на нем нужду, но я полез с ним в драку. Спор о правоте затянулся. Хлынул дождь, и мы побежали прятаться в церковь Петра и Павла, в которой находился склад молочных бидонов. Мы сидели на бидонах и любовались росписями евангельских сюжетов на стенах. На фонтанах в будние дни совсем не было народу, и мы вольготно слонялись от одного фонтана к другому. Многие фонтаны лежали в руинах.

Прогулки к Бельведеру тянулись дольше. Мы шли вдоль цепи озер, питающих водой Петергофские фонтаны, купались, отдыхали и, наконец, забирались на единственный среди ровных, бескрайних полей высоченный холм, усаженный липовыми аллеями. На самом верху холма красовалось здание в античном стиле с огромной парадной лестницей, колоннадами и таинственным названием Бельведер. Раньше, при царе Николае I, это был дом для отдыха царской свиты. На окрестных полях устраивали псовые охоты. Теперь во дворце была столовая для трудящихся и отдыхающих в доме отдыха. Если сильно везло, нас угощали компотом с пончиками и, набегавшись по холму, мы полями возвращались домой.

Но самым любимым для нас было путешествие в Ораниенбаум. Туда мы ехали на поезде, а это считай — путешествие в другую страну. С нами ехал кто-нибудь из старших ребят за вожатого и на кухне нам выдавали бутерброды. Чаще всего с нами ездила мамина сестра Люся. Она была старше меня на 8 лет и летом работала вместе с бабушкой. Поезд катился вдоль берега залива, иногда углубляясь в густую чащу леса. Апельсиновых деревьев, как это следовало из названия города, нигде не было, только дубы, липы и ели, но нам и этого хватало. Радости и так было выше крыши. Пока поезд стучал колесами, мы играли в садовника.

— Садовник, садовник какой цветок ты больше всего любишь?

— Розу.

— Ой — вскрикивала Роза — влюблена.

— В кого?

— В Тюльпан.

— Ой — вскрикивал Тюльпан.

С вокзала через дубравы парка мы долго шли пешком до Китайского дворца, бывшей загородной резиденции Екатерины I, каким-то чудом не тронутой фашистами. А там, вытаращив глаза и растопырив уши, мы скользили в огромных, как у Маленького Мука, войлочных тапочках по узорам сказочных полов, запрокинув головы, разбирали замысловатые рисунки стеклярусных панно и китайских ваз и спорили о том, что при коммунизме будем жить в таких же дворцах. И даже лучше.