— Да, хорошее обобщение, — говорю я. — Но что лежит между ними?

На секунду Уолт задумывается.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.

— Что вообще разделяет эти две стороны?

Он задумывается надолго, и потом удивляет меня правильным ответом.

— Я, — говорит он.

— Правильно. Ты стоишь одной ногой в объективной реальности — там, где ты существуешь — а другой в своём непосредственном опыте. И разделением этих двух частей является твой аппарат восприятия, в котором физическая реальность на одной стороне становится явной как чувственные переживания на другой.

Уолт какое-то время размышляет.

— А под "аппаратом восприятия", я полагаю, ты подразумеваешь мозг? — спрашивает он.

— Или что-то, из чего возникает наше восприятие, — отвечаю я.

— Уже довольно точно установлено, что наше восприятие происходит в мозгу, — говорит Уолт.

— Ты называешь это " мозг", но ничто не указывает на то, что этот чувственный аппарат не может быть компьютером, генерирующим эмпирическое содержание в хитроумной симуляции или что-то вроде того.

— Ты хочешь сказать, что мы можем находиться в Матрице?

— Или может быть всё это, — я оглядываюсь вокруг, — просто сон в космическом сознании. Или ещё что-то. Я хочу сказать, что что бы ни было источником нашего восприятия, само оно не является его частью, так же, как видео камеру нельзя найти в снятом ею фильме. Таким образом, исследование картинок ничего не скажет о том, какое устройство использовалось в их производстве, в какой реальности это устройство существует, или даже вообще существует ли за ними объективная реальность. Всё, что мы знаем, это что есть картинки — наш непосредственный опыт — и любая идея, что есть что-то за их пределами, навсегда останется непроверяемым предположением.

— Но ведь согласно этой логике, так же может не существовать и "аппарата восприятия"?

— Верно. Может быть, нет ничего, кроме этого поля переживаний, — говорю я, оглядываясь вокруг. — Но коль скоро мы утверждаем идею об "объективной реальности", так называемый "аппарат восприятия" обязательно должен существовать для того, чтобы отвечать за наше субъективное восприятия этой реальности. Они идут в одной упаковке, так сказать.

С минуту он думает.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, — говорит он, — но наш привычный повседневный мир это просто мираж на экране нашего чувственного аппарата — природа которого неизвестна — и когда мы думаем, что видим мир, на самом деле мы смотрим на мираж?

— Мне кажется, "мираж" — неверное слово, — говорю я.

Уолт несколько секунд думает.

— Тогда как насчёт "чувственная копия"?

— Может быть. Но это подразумевает, что наше восприятие действительно передаёт объективную реальность. Это только тогда "копия", когда она похожа на оригинал.

— Ты имеешь в виду, что наше восприятие может не соответствовать тому, что есть в реальности?

— Откуда нам знать? — говорю я. — Всё, что мы можем вообще знать, это собственные ощущения. Действительный мир — то есть, если таковой вообще существует — остаётся от нас скрытым.

— О, верно, — вспоминает он. — Я в ловушке собственного восприятия.

— "В ловушке" — сильно сказано, я думаю. Ты не можешь выйти из своего восприятия и увидеть, что за его пределами, вот и всё.

— Я живу в собственном виртуальном описании мира, от которого навсегда закрыт, — говорит Уолт. — В каком же смысле я не в ловушке?

Я пожимаю плечами.

— Ты хочешь выйти?

— А я могу? — спрашивает он.

— Что если там ничего нет? — отвечаю я.

***

И, разумеется, мы движемся к опровержению идеи об объективной реальности.

Опровергнуть — не просто заметить, что мы не можем знать, существует реальность или нет, как это сделали бесчисленные люди до меня — нет; я говорю совсем о другом.

Я говорю опровергнуть её безо всяких сомнений.

Я говорю кромсать её неопровержимой логикой, пока она не разобьётся вдребезги.

Пора сдавать экзамены, люди.

До сих пор мы лишь заостряли внимание, стоя на месте. Мы только начали распутывать, что есть что, и наметили общие черты консенсусной реальности, но теперь пора двигаться дальше; вниз по кроличьей норе, освещая сияющей честностью все образцы неверного мышления, затаившиеся там.

И всё, о чём я прошу — обычная честность разума. Уолт, похоже, открыт, но большинство людей — нет. Они не хотят видеть — им не нравится находиться там, где они находятся, но они слишком боятся двигаться.

Генри Дэвид Торо однажды написал: "Я ушёл жить в лес, потому что хотел пожить неспеша, обдуманно, встречаясь лишь с неотъемлемыми фактами жизни, и увидеть, смогу ли я научиться тому, чему жизнь хочет меня научить, и когда придётся умирать, не обнаружить, что я и не жил вовсе".

Вот, что требуется — готовность жить обдуманно, встречать лицом к лицу неотъемлемые факты жизни. После такого исследования Уолт не сможет ясно увидеть только путём прямого отрицания, надев свои шоры, как ведут себя люди всегда, когда сталкиваются с новыми и нарушающими их устои идеями о реальности; люди, на которых теперь мы оглядываемся и качаем головой в изумлении, как они вообще могли в такое верить.