Тогда, в 1734 году, французы прислали ко двору султана нескольких офицеров — инструкторов для создания армии «новой». Они-то считали, что блистательной Порте просто необходимо перестроить орды свои на европейский лад и придать им вид войска не дикого, а «цивилизованного». Из Парижа был послан граф Бонневаль, получивший чин «паши» при дворе султана, а с ним два офицера — Рамсей и Моншеврель. Султан с удивлением наблюдал, как браво маршируют отобранные для учебы 3000 его солдат, но воспринял все это как диковинку, нужную лишь гяурам. Его правоверные мусульмане и так хороши, а главное, в бою неустрашимы. Зачем им эта лишняя, лишь неверным нужная выучка воинская, муштра, мудреные коленца какие-то и артикули с ружьями.

Кто сравнится с озверелым и обкуренным гашишом янычаром, нечувствительным ни к боли, ни к свинцу разящему или стали. Окруженный тысячами таких же соплеменников, он сокрушит любую армию любой европейской страны, построенную в любой порядок, в каре ли, в колонну ли. Какая разница! Это пусть они для себя придумывают всякие искусства воинские. Воин Аллаха неустрашим, ибо его ведет за собой воля Всевышнего и приказ султана. И горе тому, кто ослушается!

А эти, прахоподобные, считают, что, предоставив своих инструкторов великим османам, они оказывают великую честь Ему, тени самого Аллаха, живущему на земле.

— Пусть считают! — усмехался султан в бороду холеную. — Лишь бы золото их продолжало также струиться в мои сундуки, как слащаво звучат их речи. А надоест, мы их прихлопнем, как мух назойливых.

Тщетно французы старались упросить султана и его министров увеличить число турецких солдат, обучающихся под их началом на европейский лад. Султан просто переворачивался на другой бок, демонстрируя все своим видом, что ему это неинтересно, а министры, опасаясь наказания своего владыки, избегали общения с самим «пашой» Бонневалем. Прибывший из Парижа аббат Маккарти тоже ничего добиться не мог, хоть и считался представителем особым самого кардинала Флери, много лет хозяйничавшего на кухне политики внешней Версаля. Ни лесть, ни деньги не могли оказать влияния нужного на потомка Аллаха и его окружение. Нет-нет, французов не изгоняли и даже слушали внимательно, не говоря уж про золото и подношения драгоценные, благосклонно принимавшиеся.

— Но прахоподобные даже не понимают, что мои доблестные янычары их просто порубят на мелкие кусочки, если их заставят маршировать вот таким образом. А зачем мне нарушать спокойствие моих любимцев, а то еще вытащат свои знаменитые барабаны и неизвестно, кто окажется следующей тенью Аллаха на земле. А меня мой трон вполне устраивает. Дали вам три тысячи глупых деревенских парней — вот и занимайтесь!

Так думал, отвернувшись от надоедливых французских посланников, султан…

Ох, как французам хотелось отомстить русским варварам руками таких же, как они считали, диких османов за поражение в Польше, за проигрыш в борьбе за польское наследство. Тогда русские вышибли трон не просто из-под Станислава Лещинского — ставленника Франции, а родственника — свекра самого Короля.

Наблюдал внимательно Иван Неплюев за стараниями тщетными инструкторов французских обучить европейскому искусству воинскому все войско турецкое. А потом махнул рукой, чего тут измышлять. Способ известен. Стар он, как мир. Просто встретился Неплюев с каждым из французских офицеров приехавших, взял и подкупил. Предложил чины и жалование достойное в далекой России. Те тож долго не раздумывали. Согласились быстро. Еще быстрее погрузили пожитки свои на корабль, только их и видели.

К сожалению, Моншеврель так и не добрался до загадочной далекой России, по дороге умер, а вот другому, Рамсею, повезло более. Он приплыл в Петербург благополучно, записался под именем графа де Бальмена, получил чин майорский, а далее уж сложил голову честно, в ранге полковничьем, под Вильманстрандом, при Императоре Иоанне Антоновиче малолетнем. Но об этом речь позднее будет.

В России он получил все, что обещано было, — чин, деньги и, главное, должность в полку. Здесь были отличные солдаты. Они знали, что такое порядок воинский. Были смекалистые и расторопные, не чета турецким баранам грязным, шесть раз в день бросавших все и падавших на колени головой на восток молиться своему Аллаху. И неважно, что за экзерции они сей момент выполняли, выкрики муэдзина с ближайшего минарета были важнее устава воинского. Вмешиваться в священнодействие сие чревато было для любого иностранца, рисковавшего оказаться в виде собственной отрубленной головы на кольях рядом с Семибашенным замком. Да и странные котлы, размеров неимоверных, в которых гвардия султанская — янычары бешеные варили свой кулеш, внушали европейцам ужас благоговейный.

— А ну как швырнут туда, — переговаривались французы вполголоса.

— Вместо барана.

— Или вместе с бараном?

Поэтому уговорить двух офицеров французских Неплюеву было делом не таким уж и сложным.

Да и посланник при дворе шведском Михайло Бестужев-Рюмин не зря протирал штаны, в Стокгольме сидючи. Имел немало сочувствующих и среди «колпаков», окружавших миролюбивого короля Фредерика, и среди партии оппозиционной, — за войну с Россией стоявшей. «Шляпами» их прозывали. Везде имел свои уши и глаза Бестужев хитрый. И если «колпаки» русскими деньгами субсидировались, то вторые жили на французское золото исключительно.

Женщины, ах, эти женщины! Это им обязаны шведы-политики за такие названия странные, партиям парламентским доставшиеся. Мужественные «шляпы» — дворяне воинственные, хвастливо оружием бряцавшие, — вызывали восторг у прекрасного пола, а остальные, войны не хотевшие, обречены были носить прозвище презрительное «колпаков», которые на ночь одевали.

Война за наследство польское выявила знатное количество шведских волонтёров, сражавшихся против русских, на стороне Станислава Лещинского. Попавшие в плен под Гданьском, они были отпущены Императрицей.