Судьба ждала меня в коридоре муниципальной библиотеки. В перерыве между двумя чтениями «Святого Людовика» я повстречал казначея Комеди Франсэз.

— Так вы в Тулузе?

— Да, вот очутился здесь.

— А вас повсюду разыскивает Жак Копо.

— Меня ищет Жак Копо?

— Да. Он прислал мне телеграмму. Он хочет вас ангажировать.

Казначей добился для меня Ausweis28, и я пересек демаркационную линию в Вирзоне. Я увидел своих первых немцев — в мундирах защитного цвета, сапогах и касках.

16 августа 40-го года я подписал ангажемент на год. Копо сказал:

— Я хочу, чтобы ты влил сюда «свежую струю».

Я вернулся в школу. Более того, в школу Жака Копо, создателя Старой голубятни, зачинателя всего современного театрального движения. И я буду жить с Мадлен. Это было все, к чему сейчас стремилось мое смятенное существо.

Комеди Франсэз

Париж 1940 года. Два образа жизни. С одной стороны, автомобили, мундиры и «привилегированные». С другой — «метро — велосипед — работа».

Мы продали свои машины, а прицепа у нас не было уже давно. Комендантский час начинался в 22 или 22 часа 30 минут — точно не помню. Ситуация внезапно прояснилась. Деснос и Жансон совершили попытку лояльной критики, написав для газеты «Ожурдюи» статью, которую озаглавили «Реванш посредственности». Она оказалась для них последней. Стало ясно: о продолжении работы над «Процессом» Кафки нечего и помышлять!

Когда дерево срубают, его корни становятся крепче. После «фовизма» Ателье, после раскованности сюрреализма я был готов принять от Комеди Франсэз прививку классики.

Многие мои товарищи считали это предательством. Некоторые полагали, что я испугался той свободы, которую сам провозглашал. Форма трусости, отсутствие характера — не иначе!

Прежде всего, они забывали о Мадлен. Любовь это любовь. Над искусством стоит религия жизни, без которой искусства бы не существовало. После года невыносимой разлуки мы сможем жить вместе, составлять одно целое. Я уже объяснял свою концепцию пары или единого существа. Мы будем вместе играть, делить заботы, испытания, надежды, судьбу.

У нас на двоих было сердце одно.

Кроме того, как и в период «Нумансии», я искал «проверок». Мой боязливый характер, сиротский, быть может, часто рождал во мне комплекс несовершенства. Разве звери в лесу трусливы, когда они боятся? Разве волк, настораживая уши или поджимая хвост, разве пумы, прячась в чаще, лишены характера?

Хотя за одиннадцать месяцев упорных раздумий поэтическое вйдение моего искусства углубилось, я осознал, в чем мои упущения. Это правда, я хотел начать все сначала, с нуля. Что за прекрасная школа после Дюллена, Декру и Арто этот «Дом Мольера», дата рождения которого восходит к 1680 году — он еще старее, чем наши виноградники в Борегаре! Я люблю жизнь и в ней самой хочу черпать сущность своего искусства. Я не люблю ни идей, зачеркивающих одна другую, ни политической игры, от которой выигрывают лишь немногие. У меня сердце слева — вот и все. Жизнь, повторяю, — триада, как ни называй ее — каббалистической, биологической или христианской троицей.

Для меня жизнь — равновесие трех сил: потребности, желания и свободы. Эта всемирная катастрофа подорвала мои корни, и я испытывал потребность укрепиться в почве. Предать? Предать кого? Идеи? Политиков? Предоставим им предавать друг друга.

Желание? Оно обострилось. Я все больше и больше хотел добиться в своей профессии полной ясности. Все то же шестое чувство! Есть книжечка, с которой я не расстаюсь, — «Стрельба из лука в дзеновском рыцарстве»: хороший стрелок попадет в цель, если будет целиться не «мысленно», а станетлуком, отождествит себя с ним, и все его тело напряжется, дыхание станет стрелой. Тогда он попадет в цель даже в темноте.

В этом вся разница между спекулятивным духом и призванием. Одно ведет нас к обществу потребления, второе — к цивилизованному миру. Отдай все, чтобы получить все. Тебя ждет вознаграждение, если в душе ты готов трудиться, не думая о выгоде. Тебе обещан «обратный билет», но прежде чем им воспользоваться, его надо заслужить. Закон обмена зиждется на приношении. Так я постигал искусство театра, поэзию очеловеченного пространства.

Прежде чем идти вперед, я хотел кое-что проверить на классиках. К тому же я утратил тренированность. Как после несчастного случая, было необходимо заново научиться ходить, я испытывал в этом потребность. Наконец, сказалась крестьянская закваска — от нее пошло мое стремление добиваться «профессионализма».

Что касается свободы — к этому мы будем возвращаться часто. С возрастом моя тяга к ней усиливается. Философы и психоаналитики еще не отбили у меня вкуса к ней. Пока что скажем так: для меня свобода — это способность постоянно быть в согласии с самим собой. А также способность выбирать наказы. Соглашаясь перейти на сцену Комеди Франсэз, я был глубоко согласен с самим собой и сам выбирал себе наказы. Впрочем, это не мешало мне жить жизнью Парижа и переживать испытания оккупации. В плане дружбы я посвящаю этот период Роберу Десносу, — мы сближались все больше и больше.