Таковы были планы России; сербские руководители, со своей стороны, имели иную точку зрения на характер развития национального государства и взаимоотношений с Россией. Имеющиеся расхождения не могли не обратить на себя внимания петербургского руководства. Уже в 1835 г. видный дипломат Ф. И. Бруннов имел случай заметить: «Надо признаться, что вообще Россия получает мало доказательств за благодеяния, оказанные ею народам, которые она изъяла из-под деспотизма Порты. Из этого еще не следует, чтобы мы сожалели о доставленном им нами благосостоянии, но это служит нам поводом к тому, чтобы не идти далее и не эманципировать вполне областей, которые даже в настоящем их состоянии административной независимости не признают руки, даровавшей им это благодеяние» [199] . Из этого высказывания, принадлежащего известному политическому деятелю своей эпохи, близкого к правительственным кругам, вытекает следующее: во-первых, российские власти рассчитывали укрепить свое политическое влияние среди балканских народов, оказывая им покровительство перед Портой, и испытывали явное разочарование, когда эти надежды не оправдывались. Во-вторых, в планы Петербурга отнюдь не входило оказание помощи славянам ради достижения ими подлинной независимости. Излишняя «эманципация» грозила недоразумениями прежде всего самой России, все более тяготеющей к консервативным тенденциям поддержки принципов «европейского равновесия» и «стабильности» на континенте. Идея дозированной свободы для православных подданных Порты вполне укладывалась в эту концепцию российских политиков. С достижением этой цели они добивались двойного успеха: поддерживали существование Османской империи и укрепляли свое преобладание в европейской Турции.

Безусловным просчетом российского правительства на Балканах было то, что оно пыталось строить свои отношения с православными народами этого региона, опираясь на прежний опыт и не принимая во внимание произошедшие здесь перемены. В Петербурге считали возможным по-прежнему осуществлять контроль над развитием политических процессов в балканских государствах. Но как политическая, так и социально-экономическая жизнь региона, получив мощный импульс к развитию благодаря активной поддержке России, развивалась по своим законам. Эти процессы не могли не войти в противоречие со стремлением российских властей не замечать изменившейся ситуации в регионе и строить свои отношения с балканскими народами на основах патернализма. Этот конфликт, возникнув в начале 30-х гг., продолжал свое развитие, все более углубляясь, вплоть до Крымской войны.

Получение автономного статуса Сербией и независимости Грецией предопределило новый виток социально-экономического и политического развития этих стран. На первый план для политической элиты новых государств выходили национальные интересы. Эти очевидные процессы не учитывались российскими правящими кругами, по-прежнему видевшими в Балканах сферу своего традиционного влияния и не считавшими нужным изменить формы и методы взаимоотношений с новыми, формально независимыми государствами. Российское правительство считало возможным открыто вмешиваться во внутренние дела молодых государств, что не могло не тяготить местное руководство. Все это вызывало закономерное стремление избавиться от чрезмерной опеки бывшей высокой покровительницы. Отсутствие гибкости в дипломатии российских правящих кругов, а также явное несовпадение политических задач, стоявших перед Россией, с одной стороны, и балканскими странами – с другой, планомерно подводили к кризису доверия последних по отношению к бывшей покровительнице. В ряде случаев этот кризис привел к полной потере русского политического влияния и переориентации балканских государств на получение поддержки со стороны других европейских стран – давних соперниц России в Османской империи и на Балканах [200] .

Не следует упускать из виду тот факт, что борьба европейских держав вокруг турецкого «наследства», соперничество за преобладающее влияние в той или иной части Османской империи и на турецкое правительство в целом имели в своей основе претензии европейских стран на господствующее положение в регионе Черноморских проливов. Важность обладания «ключами» от Босфора и Дарданелл была очевидной. Это обеспечивало контроль над важнейшим морским и сухопутным путем на Ближний Восток и далее – в Индию, предоставляло доминирующее положение в Средиземноморье, включая Черное море, имевшее исключительно важное значение как для экономики, так и обороноспособности России. Ее экономическая и военная независимость в случае проникновения сюда европейских держав была бы серьезно нарушена [201] . Проблема обладания Проливами являлась одной из важнейших составных частей Восточного вопроса в целом; судьба Османской империи рассматривалась западноевропейскими политиками с учетом решения этого важнейшего его аспекта.

В начале 30-х гг. XIX в. Восточный вопрос вышел на новый виток своего развития в связи с политическим кризисом, возникшим в Турции и обусловленным противостоянием султана и паши Египта Мухаммеда Али, который давно безраздельно правил в Северо-Африканском регионе империи. Практически вся Турция была отдана на откуп отдельным правителям, которые часто подчинялись султану лишь формально. Основными требованиями центральной власти было соблюдение спокойствия в провинциях, обеспечение регулярного поступления налогов в казну и отсутствие сепаратистских тенденций местных правящих элит. Это последнее условие и было нарушено пашой Египта. Начиная военную операцию против султанских войск, Мухаммед Али выставил собст венные условия заключения мира: присоединение к своим владениям Сирии и закрепление наследственных прав на владение расширенной территорией провинции. Для Дивана неприемлемыми являлись оба требования – последнее из них фактически означало отделение Египта от империи Османов.

В ходе начавшихся военных действий преимущество оказалось на стороне Ибрагим-паши – сына владетеля Египта, возглавившего армию непокорного вассала. Ее успешные действия привели к реальной угрозе захвата Константинополя. В условиях тяжелейшего кризиса султан обратился за помощью к западным партнерам. Однако никто из них не пришел на помощь Махмуду II – Англия решила не вмешиваться, а Франция, будучи давнишней покровительницей египетского паши, оказывала мятежнику почти неприкрытую поддержку. Расчет французского правительства был понятен – ведь в случае победы Мухаммеда Али оно имело бы преобладающее влияние в новом, независимом от Турции государстве, занимавшем наиболее выигрышное географическое положение на пути к странам Центральной и Юго-Восточной Азии. В результате невмешательства в конфликт западноевропейских государств султан был вынужден обратиться за помощью к России, во взаимоотношениях с которой в последние годы наметились реальные сдвиги в сторону взаимного сближения. Чувствуя некоторую неловкость перед своими западными партнерами, вместе с которыми султан столько лет вел «круговую оборону» против русского влияния в Константинополе и на Балканах, он объяснял этот шаг тем, что утопающий «и за змею хватается».

Николай I с готовностью принял предложение султана. Европейские революции начала 30-х гг. способствовали укреплению легитимистских тенденций во внешней политике российского императора. Таким образом, борьба с мятежным пашой укладывалась в общее русло контрреволюционных выступлений, поддержанных Россией. Ее правительство открыто демонстрировало дружеское расположение к Порте, сближение с которой стало одним из доминирующих принципов сохранения «законного порядка» в Европе. К тому же российские политики спешили воспользоваться возможностью занять в Турции то место, от которого отказались ранее Англия и Франция. Роль единственной союзницы Османской империи в таком важном регионе, каким являлись Проливы, давно была заветным желанием российского руководства. Оно издавна стремилось к заключению таких соглашений с Османской империей, которые исключали бы вмешательство в них третьих стран [202] . На этот раз намерение создать для себя режим наибольшего благоприятствования в регионе, за которым с особым вниманием следили все ведущие европейские державы, казалось, было близко к осуществлению.

Таким образом, принимая предложение султана, Россия оказалась единственной державой, откликнувшейся на просьбу о помощи. Такая тактическая комбинация стала возможной вследствие изменения внешнеполитических ориентиров российского правительства. Опасаясь нежелательного ослабления Османской империи, Николай I принял решение выслать к берегам Константинополя эскадру с военным десантом на борту и предложить свою посредническую роль в переговорах Махмуда II с Мухаммедом Али.

Эта миссия возлагалась на Н. Н. Муравьева, который был снабжен подробными инструкциями на все возможные варианты развития событий. Судя по характеру инструкций, российские власти вовсе не были уверены в том, что султан примет посредничество России в переговорах, – на этот случай предполагалась достойная ретирада Муравьева. Большое внимание уделялось и тому впечатлению, которое должен был произвести этот шаг «доброй воли» на западноевропейские правительства. Благожелательную позицию поддержки и одобрения занял лишь австрийский кабинет, который рассматривал миссию Муравьева как «эффективное средство поддержать на Востоке мир и существующее территориальное положение» [203] . Австрийский канцлер Меттерних предлагал Англии и Франции «не бросать тени» на действия российского правительства. В особенности Меттерних порицал претензии Франции, пытавшейся отделить Восточный вопрос от других европейских дел под предлогом того, что она является «неизменной покровительницей» Османской империи [204] . Взяв на себя роль союзника, австрийский канцлер подробно информировал русского посла в Вене Д. П. Татищева о готовящемся выступлении Англии и Франции с целью «противодействовать вмешательству России в восточные дела». Это предполагалось сделать путем «немедленной отправки объединенной эскадры в воды Леванта» [205] . В своих воспоминаниях Н. Н. Муравьев подтверждает это намерение – он указывает на то, что французский флот уже пришел в Смирну, а из Англии отправлены для соединения с ним восемь линейных кораблей. Объединенная эскадра должна была двинуться к Дарданеллам и противостоять русскому флоту. Подобные планы возникли из-за реальной угрозы установления преобладающего влияния России в Турции, ибо, по словам Муравьева, «мы распространяли влияние свое без кровопролития и овладевали проливами без победы» [206] . Заслугу в том, что выступление флотов не состоялось и наметились сдвиги в сближении с Англией, Татищев приписывает дипломатическим усилиям Меттерниха [207] . Поддержка Вены простиралась вплоть до того, что австрийский канцлер полностью одобрил действия русской эскадры, намеревавшейся защищать Константинополь [208] . Австрийский интернунций в турецкой столице Штюрмер выразил реис-эфенди полную поддержку России, ее «благородной и незаинтересованной политике, которая… заслуживает высокого доверия» [209] .