Лира закончила связку ударов и поднялась, а Тимар, всерьез раздумывавший, гаркнуть ли на солдат сверху, или все-таки спуститься во двор и приватно объяснить начальнику гарнизона, как не стоит вести себя рядом с девицей благородного происхождения, вдруг замер и вцепился в стену. Из казарм вышли двое наемников, братья, появившиеся в замке несколько пару дней назад. Оба при оружии, в кожаных доспехах, в отличие от остальных солдат, тренирующихся по утрам в одних брюках. Наемники остановились в десяти локтях от Лиры, и девушка, поднялась, повернулась к ним хищным движением.

Тимар неверяще глядел на сестру - так похожа сейчас она была на Йарру. С точно таким же лицом граф обычно шел убивать.

5

Поток ледяной воды обрушился мне на голову, ударил по плечам, едва не сбив с ног. Зашипев, как мокрая кошка, я отпрыгнула в строну и... очнулась. Пропала пустыня, исчезла горящая кровавой луной точка равновесия, осыпался мелкими песчинками самум, темной волной захлестнувший барханы.

– Что ты делаешь, Лира? Ты с ума сошла?!

Я заморгала, снизу вверх глядя на Тимара. Тим и пустое ведро - верная примета неприятностей, хуже черной крысы, перебежавшей дорогу. Потом перевела взгляд на плотное кольцо солдат вокруг, и стало не до смеха. На меня смотрели... не то, чтобы со страхом, но как на опасного зверя. И опускали глаза, отворачивались, стоило встретиться со мной взглядом.

– Ты с ума сошла? Ты что творишь? Ты убить его собиралась?
– Встряхнул меня Тим, поднимая за шиворот.

Убить?

Да.

Уничтожить, растоптать, снести, размолоть в прах, как самум превращает в пыль деревца саксаула. На брюках шотты - россыпь бордового бисера, костяшки сбиты даже не в кровь - в мясо. У меня слабые руки, гораздо слабее мужских, и только поэтому Йарра еще жив.

– Йарра?
– Тимар перешел на тироххский.
– Лира, это не граф! Парня зовут Кайн!

Я, не понимая, смотрела на брата. Я же все помню - голубые глаза цвета линялого неба, полные губы Стефана, презрительную усмешку...

Тимар за руку подтащил меня к полубессознательному мужчине. Последние несколько минут он даже не сопротивлялся.

– Смотри! Смотри, что ты натворила!

Кровь, много крови. Моя, его... Не спас даже кожаный доспех, укрепленный металлом. Из плеча выдран не просто клок одежды - кусок мышцы. На ноге кошмарная рана от сломанной в трех местах кости. Железная нашлепка, призванная защищать живот, смята сильным ударом и, кажется, мешает Йарре дышать.

– Кайн! Его зовут Кайн!

Услышав имя, мужчина дернулся, пытаясь поднять голову. Не смог. Его глаза заплыли, но цвет радужки еще можно различить - светло-голубой, лишь на пару тонов темнее, чем у графа.

Помню накатившую волну тошноты, руки Тимара вокруг моей талии - я по-девчоночьи брыкалась, пытаясь вырваться. Кажется, брат решил, что я хочу добить этого парня, которому не повезло иметь тот же цвет и разрез глаз, что и у графа. А я... Я хотела сбежать. Помню, как снова провалилась в пустыню, как смешались реальности - барханы, замок, песчаные духи, люди, помню пульсирующий алым столб караванной тропы, взметнувшийся самум, удерживающего меня Тима и страшную боль растянутых в боевом трансе связок.

Если бы не Тим, я бы сорвалась.

Помню его беспокойные темные глаза, отливающие голубиной синевой, и яркую россыпь веснушек на бледной коже - близко-близко. Я вцепилась в него, в его голос - единственную путеводную нить, способную вытащить меня из самума.

– Лира... Лира... Что же ты делаешь, Лира... Все хорошо, маленькая, очнись...

Помню, как песчаная буря сдирала кожу, помню соблазн не бороться с самумом, а отпустить его, отдаться ему, окунуться в пыльно-алую ярость. И снова Тимар. И веснушки. И рыжие пряди, выбившиеся из его косы. Мое солнце. Мой воздух. Моя пища и вода.

Шаг за шагом я выползала из кошмара боевого транса, ведомая его тихим голосом и смешными рыжими кляксами на тонкой переносице.

– Что же ты делаешь, Лира...

– Что с тобой было?

Я затрясла головой, залпом выпивая еще один стакан успокоительного. Помогало слабо - руки по-прежнему дрожали, дергалось веко, но, по крайней мере, я уже осознавала, где я, и кто рядом со мной.

Тимар вздохнул, заправил за уши выбившиеся из косы волосы. Солнечно-рыжие, переливающиеся, яркие, и только на виске широкая седая прядь - память о зимней ночи, когда меня едва не съела мантикора.