И в записи, относящейся к 1721 году, отмечает: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые - нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего, - вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика».

Под этими строками Пушкин делает пометку в скобках: «Это внести в историю Петра, обдумав».

Собрав обширный материал для «Истории Петра», объемом в тридцать одну тетрадь большого формата, Пушкин рассчитывал закончить ее «в год или в течение полугода» и затем исправлять по документам. Но смерть прервала его работу.

Николай I, по поручению которого Пушкин начал писать «Историю Петра», ознакомившись с незавершенным трудом, признал его для себя неприемлемым и положил резолюцию: «Сия рукопись издана быть не может».

После тщательного «очищения» рукописи цензурой в Собрании сочинений Пушкина, вышедшем в 1855-1857 годах под редакцией П. В. Анненкова, было опубликовано лишь начало «Истории Петра».

Случилось так, что при перевозке библиотеки Пушкина в Петербург в 1900 году, в сельце Ивановском, где библиотека хранилась у внука поэта, остался ящик с рукописью «Истории Петра». Лишь в 1932 году, через девяносто пять лет после смерти Пушкина, рукопись была случайно обнаружена и вскоре опубликована. Сохранились и дошли до нас, к сожалению, только уцелевшие двадцать две тетради из тридцати одной.

* * *

Титульный лист сборника «Новоселье» с изображением А. С. Пушкина. Рисунок А. Брюллова. 1833 г.

В сентябре Пушкин посетил с женою осеннюю выставку картин в Академии Художеств. Узнав, что приедет Пушкин, молодежь устремилась в Античную галерею, куда он прошел. Учеником Академии был тогда будущий знаменитый маринист И. К. Айвазовский, и инспектор Академии представил его поэту как получившего золотую медаль.

Пушкин ласково попросил Айвазовского показать написанные им картины, и он увидел два полотна - «Облака с Ораниенбаумского берега» и «Группу чухонцев».

– Не болеете ли вы на севере?
– спросил Пушкин, узнав, что он крымский уроженец...

Рассказывая об этой встрече, Айвазовский не забыл упомянуть, что Наталья Николаевна была в большой палевой соломенной шляпе, в изящном белом платье и бархатном черном корсаже с переплетенными черными тесемками.

Пушкин посетил и октябрьскую выставку в Академии Художеств. При взгляде на скульптуру, выполненную юным Н. С. Пименовым, сказал:

– Слава богу! Наконец и скульптура в России появилась народная.

Президент Академии А. Н. Оленин представил поэту юного скульптора. Пушкин пожал ему руку, назвал собратом, долго всматривался в его творение, обходя на разные расстояния, затем вынул записную книжку и тут же написал на листке экспромт «На статую играющего в бабки», передал Пименову этот листок, снова пожал его руку и пригласил к себе. На листке было написано:

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено

Бодро опёрся, другой поднял меткую кость.

Вот уж прицелился... прочь! раздайся, народ любопытный,

Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.

Уже будучи профессором, Пименов с жаром и слезами на глазах рассказывал своим ученикам об этой встрече.

Тогда же Пушкин увидел на выставке работу и другого ученика, скульптора А. В. Логановского и написал «На статую играющего в свайку»:

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,

Строен, легок и могуч, - тешится быстрой игрой!

Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,

Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

Скульптуры эти украсили потом фасад Царскосельского Александровского дворца.

* * *

Наступило 19 октября, день лицейской годовщины. В этот день, утром, Пушкин отозвался на опубликованное в «Телескопе» нашумевшее «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, в котором тот страстно нападал на отсталость и некультурность России.

Под письмом, вместо подписи, стояло греческое слово «Некрополис», обозначающее - «Город мертвых».

На это письмо своего друга и учителя молодых лет Пушкин отозвался взволнованно и страстно. Возражая против его пренебрежения к историческому прошлому России, он писал: «Войны Олега и Святослава, и даже удельные усобицы, разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие - печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется): оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?., я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - Меня раздражают, как человека с предрассудками - я оскорблен, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков...»