Беспокоясь о том, что Данзас может пострадать за участие в дуэли. Пушкин ответил:

– Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне браг.

Арендт пообещал. Уезжая, он сказал провожавшим его в передней:

– Штука скверная, он умрет...

Положение Пушкина было тяжелое. С каждым часом страдания его становились острее и мучительнее. У постели больного неотлучно находился его друг - писатель и врач В. И. Даль, с которым он сблизился во время поездки на места пугачевского восстания.

– Терпеть надо, друг, делать нечего, - сказал ему Даль, - но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче.

– Нет, не от боли стону я, а от тоски...
– прерывающимся голосом отвечал Пушкин.
– Нет, не надо стонать, жена услышит, и смешно же, чтоб этот вздор меня пересилил, не хочу...

Среди всех страданий Пушкин вспомнил о полученном им утром в день дуэли пригласительном билете на похороны сына Греча.

– Если увидите Греча, - сказал он доктору Спасскому, - поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере.

* * *

С начала до конца Пушкин был удивительно тверд, и доктор Арендт заметил:

– Я был в тридцати сражениях, я видел много умирающих, но мало видел подобного...

Можно ли было спасти Пушкина? На этот вопрос ответили известные советские хирурги.

Через сто лет после смерти поэта, в 1937 году, академик Н. Н. Бурденко сообщил Академии наук, что меры, принятые врачами Пушкина, были бесполезны, а в наши дни даже хирург средней руки вылечил бы его.

Интересно отметить, что научное исследование метода лечения раненого Пушкина проводил ассистент профессора Бурденко, доктор Арендт, потомок лечившего Пушкина Арендта.

Профессор С. С. Юдин писал, что в наше время подобный раненый имел бы пятьдесят - шестьдесят процентов шансов на выздоровление. Но в те годы об операции не приходилось и думать. Лишь через десять лет после смерти Пушкина появился наркоз, а необходимая для брюшных операций асептика - лишь через полвека...

Пушкину, по мнению современных врачей, в его очень тяжелом состоянии нужно было обеспечить максимальный покой и оберечь от лишних разговоров и волнений. Это значительно облегчило бы его муки.

* * *

Библиотека А. С. Пушкина. Фотография.

В. И. Даль. С портрета работы неизвестного художника.

Несмотря на тяжкие страдания, Пушкин сохранил полное самообладание. Подозвав Данзаса, он попросил составить список его неоформленных долгов и довольно твердой рукой подписал этот документ. Доктора Спасского просил вынуть из стола и сжечь какую-то написанную его рукою бумагу.

Пушкин попросил подать ему шкатулку, вынул из нее и подарил Данзасу кольцо - то самое, которое он получил, уезжая в последний раз из Москвы, от Нащокина.

– Это от нашего общего друга, - сказал он Данзасу.

На замечание Данзаса, что он готов отомстить Дантесу, Пушкин ответил, что не хочет, чтобы кто-нибудь мстил за него:

– Нет, нет, мир, мир!

Далю Пушкин подарил кольцо с бирюзой, а Жуковскому - кольцо, которым он особенно дорожил: в годы одесской ссылки Е. К. Воронцова подарила ему его.

«Талисман» - назвал Пушкин написанное им по этому поводу стихотворение. Кольцо это перешло впоследствии к И. С. Тургеневу.

* * *

Е. А Карамзина. С портрета Дамона.

Автограф письма E. А. Карамзиной сыну Андрею о прощании с А. С. Пушкиным.

Пушкин ясно сознавал, что умирает. Среди тяжких страданий он сказал доктору Далю:

– Худо мне, брат... Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?

– Мы все на тебя надеемся, Пушкин, право надеемся, не отчаивайся и ты!
– ответил Даль, которому показалось, что положение умирающего несколько улучшилось.

– Нет!
– ответил Пушкин.
– Мне здесь не житье... Я умру, да, видно, уж так и надо...

При этом Пушкин не раз повторял, что страдает не столько от боли, сколько от чрезмерной тоски.

Ах, какая тоска!
– восклицал он, закладывая руки за голову.
– Сердце изнывает!