очевидным становилось, что случайной работой не прокормишься, поэтому потерять

право на бесплатный проезд было бы для Гогена полной катастрофой. Хочешь не хочешь,

надо немедленно что-то решать.

Всего он написал около тридцати пяти картин. (Точную цифру установить нельзя, но

если мы и ошибаемся, то от силы на две-три картины.) Даже если отбирать не слишком

строго, получалось маловато для персональной выставки, а он к тому же был недоволен

многими произведениями. Правда, у Гогена были полные альбомы набросков, и при его

методе он без труда мог бы продолжать в Париже свой цикл таитянских картин. Больше

того, там дело несомненно пошло бы и быстрее и лучше, чем на Таити, где ему без конца

приходилось ездить из Матаиеа в Папеэте. О том, как трудно было Гогену сосредоточиться

на работе, говорит такой факт: из тридцати пяти картин, которые он все же создал,

большинство приходится на 1891 год и только пять или шесть написаны в первое

полугодие 1892-го. Гоген взвесил все и в конце концов с величайшей неохотой решил

просить, чтобы его отправили домой за государственный счет.

Кроме картин, которые он написал, чтобы выставить и продать по возвращении в

Париж, Гоген создал одно произведение, так сказать, для себя. Оно и по другой причине

стоит особняком: речь идет о витраже. Возможно, мне следовало бы выбрать другое слово,

не вызывающее у читателя представления о красочном, скрепленном свинцовыми

обрамлениями церковном окне, потому что Гоген попросту написал масляными красками

картину на стеклах в верхней половине одной из дверей парадного дома Анани.

Это не совсем обычная мысль пришла ему в голову случайно, скорее всего, в конце

первого года его пребывания на Таити, когда он опять заболел и радушный хозяин уложил

его в постель в своей утепленной вилле, где не было таких сквозняков, как в бамбуковой

хижине. (Хотя на побережье Таити температура никогда не опускается ниже семнадцати

градусов тепла, дующий ночью с гор сырой и прохладный ветер вполне может вызвать

простуду, даже воспаление легких, так что Анани поступил очень мудро.) Анани считал,

что Гогену надо отлежаться, но тот не мог долго оставаться без дела и через несколько

дней придумал оригинальный способ удовлетворить свою неизлечимую страсть к

творчеству, чем привел в полное замешательство своего хозяина.

На первый взгляд витраж на двери Анани (в 1916 году Сомерсет Моэм купил его у

сына Анани83) ничего особенного не выражает: таитянская девушка с обнаженным бюстом

стоит перед кустом (илл. 27). Но он тотчас обретает смысл, если сравнить его с

изображением Евы, срывающей красный плод с древа познания, - картиной, которую

Гоген написал осенью 1890 года в Бретани (илл. 7). Витраж повторяет это полотно, разница лишь в том, что Ева номер два несколько тучнее и у нее таитянское лицо. Не боясь

обвинения в ложной психологизации, можно сказать, что витраж, как и бретонская

картина, рассказывает нам, о чем Гоген по-прежнему больше всего тосковал: о женщине.

И еще одно обстоятельство делает особенно волнующим это творение больного. Если

разобраться, это был всего-навсего суррогат произведений, которые давно занимали

Гогена. Он и сам это хорошо понимал, это видно из его ответа Даниелю, который в одном

из своих последних писем рассказывал, что сам чисто случайно заинтересовался

французским церковным искусством.

«Нет ничего прекраснее на свете, чем простое церковное окно, очаровывающее

своими четко разграниченными красками и фигурами. Оно по-своему напоминает

музыкальное творение. Не горько ли сознавать, что я родился прикладным художником, но

не могу осуществить свое призвание. Ведь у меня гораздо больше данных для росписи

стекла, конструирования мебели и керамики, чем для живописи в строгом смысле этого

слова».

Лишь после того как Гоген, к своему великому огорчению, убедился, что и следующая

почтовая шхуна, которая пришла 1 июня, не привезла ему ни денег, ни письма от Мориса,

он наконец отправился в город просить губернатора, чтобы ему предоставили бесплатный