Первое, что сделал возбужденный Репин, — крикнул Тулубьеву, что убит Милорадович. И это было для полковника чересчур. До этого ему был известен факт выхода полка — «вышел на Исаакиевскую площадь и стреляет». (Причем, «стреляет» явно позднейшего происхождения. До часу дня никто на площади не стрелял.) Он слышал об эксцессах мятежа, но судьба Милорадовича оглушила его.

Маятник пошел назад — Тулубьев приказал распустить батальон.

Мы можем представить себе эту тяжкую сцену — терзающийся сомнениями, теряющий внезапно вспыхнувший энтузиазм Тулубьев, пораженный результатом своих слов Репин, в отчаянии кричащий ему: «Кровь наша, полковник, льется, помогите!» Репин слышит стрельбу на площади — второй час пополудни — и верит, что для Тулубьева кровь московцев — «наша кровь», а чуть поодаль стоит Рылеев и видит, как исчезает надежда на тысячи штыков Финляндского полка…

Сегодня, зная все обстоятельства, мы понимаем ту боль, которую мог сыграть выход на площадь финляндцев. На площади в это время — со стороны Николая — только батальон преображенцев, скованный московским каре, и Конная гвардия. Выход финляндцев создавал перевес сил у мятежников.

Для того чтобы контролировать здание Сената и противостоять преображенцам и Конной гвардии, московского каре было достаточно. Финляндцы могли быть использованы как мобильная ударная сила.

Зимний дворец защищала в этот момент только рота этого же Финляндского полка — появление на Дворцовой площади батальона Тулубьева могло и должно было сильнейшим образом воздействовать на солдат караула…

Но кто бы двинул финляндцев на дворец?

Появление у Сената в этот ранний час кроме московцев еще и Финляндского батальона могло оказать сильнейшее влияние на настроение Трубецкого. Своим ясным военным умом он не мог не осознать выгоды положения. Перед финляндцами, перешедшими Исаакиевский мост, открывалось незащищенное направление удара — по невскому льду на дворец.

Находившийся, как мы увидим, все первые часы восстания между Дворцовой и Сенатской площадями, Трубецкой без промедления узнал бы о выходе финляндцев.

И тут надо помнить еще одно — для того чтобы у солдат хватило решимости атаковать дворец, со всеми вытекающими последствиями, их должен был вести офицер, обладающий или высоким званием, то есть служебным, иерархическим авторитетом, что придало бы этой акции законность в глазах солдат, или же высоким личным авторитетом, способный увлечь солдат эмоционально.

Потому офицеры-моряки выбрали своим лидером Якубовича.

В данном случае служебный авторитет гвардии полковника Тулубьева мог сыграть решающую роль.

Крупная войсковая единица во главе с законным командиром — в первый период восстания, когда мятежники имели полную свободу действий, ибо им противостояли незначительные силы, — была бы фактором огромной значимости.

Даже после самоустранения Якубовича и Булатова в день 14 декабря было несколько моментов, когда линия успеха готова была резко пойти вверх. И хотя определялось это ненавистной Трубецкому игрой и сочетанием случайностей, но возможность такая тем не менее возникала.

Согласие Тулубьева на выход из казарм батальона было первой из таких возможностей.

На несколько трагически напряженных минут судьба восстания оказалась в руках полковника Тулубьева. Но решимость его была кратковременной и неустойчивой. Вихрь событий, который придал бы силы Рылееву, Оболенскому, Пущину, который понес вперед молодых офицеров-моряков и лейб-гренадер, оказался слишком силен для него. Полковника Тулубьева этот вихрь сломал.

Батальон вернулся в казармы.

Рылеев в отчаянии бросился к лейб-гренадерским казармам на Петроградскую сторону, «но, не доехав до оных, встретился с Корниловичем и, узнав от него, что Сутгоф уже со своею ротою пошел на площадь, воротился».

Было около часа дня.

Около восьми часов утра к Панову и Сутгофу в лейб- гренадерские казармы приехал Каховский. Он не просто навестил своих младших друзей и подопечных по тайному обществу, но, бесспорно, сообщил им о позиции Якубовича. Более того, дальнейший ход событий дает основания предположить, что Каховский по поручению штаба восстания произвел и принципиальную переакцентировку плана. Поскольку — с самоустранением Якубовича — надежда на Гвардейский экипаж как на ударную часть ослабла, то лейб-гренадеры, которых должен был возглавить любимый ими полковник Булатов, по логике вещей выдвигались на первый план.

И здесь — в который уже раз! — приходится говорить об огромном значении для восстания строевых командиров в штаб-офицерских чинах, обладающих влиянием на солдат своей части. Как многозначительно, что в разгар мятежа члены тайного общества предлагают командовать московцами полковнику Хвощинскому, а гвардейскими матросами — капитан-лейтенанту Козину. Выход из игры Якубовича сразу во много раз снизил в глазах декабристов боевую ценность Гвардейского экипажа. То, что во главе лейб-гренадер еще значился Булатов, делало полк пригодным для той роли, которая предназначалась первоначально морякам. Как мы увидим, действия «колонны Панова» делают это предположение отнюдь не беспочвенным…