Любила все: как медленно хрустят шелка хозяйки, затененной шарфом, и, более всего, плененный шкафом мою царевну спящую - хрусталь.

Тот, в семь румянцев розовевший спектр, в гробу стеклянном, мертвый и прелестный. Но я очнулась. Ритуал приветствий, как опера, станцован был и спет.

5

Хозяйка дома, честно говоря, меня бы не любила непременно, но робость поступить несовременно чуть-чуть мешала ей, что было зря.

– Как поживаете? (О блеск грозы, смиренный в тонком горлышке гордячки!) -Благодарю, - сказала я, - в горячке я провалялась, как свинья в грязи.

(Со мной творилось что-то в этот раз. Ведь я хотела, поклонившись слабо, сказать: - Живу хоть суетно, но славно, тем более, что снова вижу вас.)

Она произнесла: - Я вас браню. Помилуйте, такая одаренность! Сквозь дождь! И расстоянья отдаленность! Вскричали все: - К огню ее, к огню!

– Когда-нибудь, во времени другом, на площади, средь музыки и брани, мы б свидеться могли при барабане, вскричали б вы: - В огонь ее, в огонь!

За все! За дождь! За после! За тогда! За чернокнижье двух зрачков чернейших, за звуки, с губ, как косточки черешни, летящие без всякого труда!

Привет тебе! Нацель в меня прыжок. Огонь, мой брат, мой пес многоязыкий! Лижи мне руки в нежности великой! Ты - тоже Дождь! Как влажен твой ожог!

– Ваш несколько причудлив монолог, проговорил хозяин уязвленный. Но, впрочем, слава поросли зеленой! Есть прелесть в поколенье молодом.

– Не слушайте меня! Ведь я в бреду! просила я.
– Все это Дождь наделал. Он целый день меня казнил, как демон. Да, это Дождь вовлек меня в беду.

И вдруг я увидала - там, в окне, мой верный Дождь один стоял и плакал. В моих глазах двумя слезами плавал лишь след его, оставшийся во мне.

6

Одна из гостий, протянув бокал, туманная, как голубь над карнизом, спросила с неприязнью и капризом: - Скажите, правда, что ваш муж богат?

– Богат ли он? Не знаю. Не вполне. Но он богат. Ему легка работа. Хотите знать один секрет?
– Есть что-то неизлечимо нищее во мне.

Его я научила колдовству во мне была такая откровенностьон разом обратит любую ценность в круг на воде, в зверька или траву.

Я докажу вам! Дайте мне кольцо. Спасем звезду из тесноты колечка! Она кольца мне не дала, конечно, в недоуменье отстранив лицо.

– И, знаете, еще одна детальменя влечет подохнуть под забором. (Язык мой так и воспалялся вздором. О, это Дождь твердил мне свой диктант.)

7

Все, Дождь, тебе припомнится потом! Другая гостья, голосом глубоким, осведомилась: - Одаренных богом кто одаряет? И каким путем?

Как погремушкой, мной гремел озноб: -Приходит бог, преласков и превесел, немножко старомоден, как профессор, и милостью ваш осеняет лоб.

А далее - летите вверх и вниз, в кровь разбивая локти и коленки о снег, о воздух, об углы Кваренги, о простыни гостиницей больниц.

Василия Блаженного, в зубцах, тот острый купол помните? Представьте всей кожей об него!

– Да вы присядьте! она меня одернула в сердцах.

8

Тем временем, для радости гостей, творилось что-то новое, родное: в гостиную впускали кружевное, серебряное облако детей.

Хозяюшка, прости меня, я зла! Я все лгала, я поступала дурно! В тебе, как на губах у стеклодува, явился выдох чистого стекла.

Душой твоей насыщенный сосуд, дитя твое, отлитое так нежно! Как точен контур, обводящий нечто! О том не знала я, не обессудь.

Хозяюшка, звериный гений твой в отчаянье вселенном и всенощном над детищем твоим, о, над сыночком великой поникает головой.

Дождь мои губы звал к ее руке. Я плакала: - Прости меня! Прости же! Глаза твои премудры и пречисты!

9

Тут хор детей возник невдалеке: Наш номер был объявлен. Уста младенцев. Жуть. Мы - яблочки от яблонь. Вот наша месть и суть.

Вниманье! Детский лепет. Мы вас не подведем. Не зря великолепен камин, согревший дом.

В лопатках - холод милый и острия двух крыл. Нам кожу алюминий, как изморозь, покрыл.

Чтоб было жить не скучно, нас трогает порой искусствочко, искусство, ребеночек чужой.

Дождливость есть оплошность пустых небес. Ура! О пошлость, ты не подлость, ты лишь уют ума.

От боли и от гнева ты нас спасешь потом. Целуем, королева, твой бархатный подол!

10

Лень, как болезнь, во мне смыкала круг. Мое плечо вело чужую руку. Я, как птенца, в ладони грела рюмку. Попискивал ее открытый клюв.

Хозяюшка, вы ощущали груда, над мальчиком, заснувшим спозаранку, в уста его, в ту алчущую ранку, отравленную проливая грудь?