Кроме перехода имущества между живыми лицами в силу договора, собственность переходит и по наследству. Это совершается двояким образом: по завещанию, в силу воли настоящего собственника, и по закону, которыми определяются права остающихся в живых на наследство умершего. В некоторых законодательствах признаются и договоры о наследстве между живыми; но этот третий способ имеет второстепенное, и главным образом, историческое значение. Первые же два истекают из двоякого права, проявляющегося в наследовании имущества: завещание - из права лица распорядиться своим имуществом после смерти, наследование по закону - из определяемого семейным началом права наследников на приобретение этого имущества. Отношением этих двух порядков наследования характеризуются особенности наследственного права у различных народов.

Наследование по закону, по самой природе вещей, предшествует наследованию по завещанию. Мы видели уже, что человеческая личность не вдруг выделяется из патриархальной среды, в которую она первоначально погружена. В первобытные времена имущество считается достоянием не лица, а рода, а так как род не умирает, то оно само собою переходит от одного поколения к другому. С течением времени, с выделением личной собственности из родового имущества, этот порядок переходит в наследование по закону. Лицо имеет уже нечто исключительно ему принадлежащее, но семейные связи все еще властвуют над ним безгранично. Обычай, идущий из поколения в поколение, определять и степени родства и способы перехода имущества; религия же обыкновенно сообщает этому обычаю священный характер. Только мало-помалу личная воля предъявляет свои права и получает больший или меньший простор, сперва относительно движимого имущества, а затем и относительно недвижимого.

В Риме в первый раз наследование по завещанию получило первенствующее значение. В Законах XII таблиц прямо постановлено, что какое распоряжение отец семейства сделает насчет своего имущества, то и признается правом (uti legassit super pecunia tutelave suae rei, ita jus esto). Это не значит, однако, что тут личный произвол заменил семейное начало. Причина этого явления была та, что в Риме исключительным представителем семейного начала был отец семейства, которого власть была юридически безгранична и которого воля считалась наиболее способною установить то, что требовалось для блага семьи. Поэтому безграничное право завещания сохранялось, только пока это предположение оправдывалось жизнью, то есть пока власть отца действительно была носительницею нравственных начал и одушевлялась идеею семейного блага. Как же скоро, с упадком нравов, стали проявляться личные цели и личный произвол, так закон начал полагать ограничения воле завещателя. Права наследников получили защиту. Этот смешанный характер наследственного права характеризует позднейший период римской юриспруденции.

Такое же сочетание личного и семейного начала мы находим и у новых народов. Но здесь движение законодательства, следуя общему ходу исторического развития, идет в обратном порядке против того, который мы видели у римлян. Покорившие Римскую Империю германцы находились еще на ступени родового быта. По свидетельству Тацита, завещания были у них неизвестны. Впоследствии остатки родового владения недвижимым имуществом долго еще сохранялись у них в виде присвоенного наследникам права налагать запрет на отчуждение собственности даже живым владельцем. Но при столкновении с римлянами, и в особенности с введением христианства, и у них появляется завещание. Сначала оно имело вид простых домашних распоряжений. Юридическую силу оно получило особенно в отношении к имуществам, которые завещались церкви; но мало-помалу оно было распространено и на другие предметы.

Однако же у германцев свободное распоряжение имуществом после смерти приняло своеобразную форму. Завещание большею частью заменялось договорами о наследстве, которые вошли в употребление уже в самый ранний период средневековой истории. Впоследствии договорное начало получило еще большее развитие: проникая во все сферы общественного быта, оно в значительной степени определяло и наследственное право. Но и тут это расширение личной воли, совокупно с распространением собственности на все общественные отношения, повело к стеснению прав потомков. Наследство перестает быть выражением частного перехода имущества от поколения к поколению; оно становится носителем общественных начал. Так, ленное владение давалось под условием службы, которая должна была оставаться обеспеченною и при переходе имущества к наследникам. Отсюда старание сохранить, в большей или меньшей степени, целость участка; отсюда право первородства и другие своеобразные формы средневекового наследственного права. Такие же ограничения установились и относительно крестьянских участков, которые держались по дворовому праву. Когда же феодальная связь стала слабеть, собственный интерес аристократических владельцев побуждал их путем договоров или завещаний сохранять неприкосновенность имущества в своем роде. Так произошли фидеикоммиссы и субституции. Установилось правило, что воля предков может связывать потомство, правило, которого начало появляется уже во времена Римской Империи, но которое получило особенное развитие в средние века.

В новое время, по мере развития государства, устранено было средневековое смешение частного права с публичным. С воспринятом римского права стали вводиться и римские начала наследования. Однако они не могли совершенно вытеснить средневековые воззрения. Полное приложение римских понятий потому уже было неуместно, что главный источник, из которого истекал римский порядок наследования, власть отца семейства, в новое время не имел того значения, какое он имел в древности. Важнейшее влияние римского права в новое время состояло в замене средневекового порядка наследования равным разделом имущества на правах свободной собственности. Однако и средневековой порядок не исчез совершенно. Он сохранился главным образом в аристократических родах, которых общественное значение поддерживается нераздельностью и неотчуждаемостью принадлежащего им имущества. Различное сочетание этих начал характеризуют общественный быт новых народов.

Во Франции более, нежели где-либо, получили силу римские понятия о равном разделе. Средневековой порядок наследования был совершенно устранен. Однако здесь, в отличие от Рима, господствующею формою является не завещание, а наследование по закону. Между тем как в Риме завещание было правилом, а законным наследникам предоставлялась только известная часть имущества, здесь, наоборот, наследование по закону составляет правило, а завещателю предоставляется только известная часть в его свободное распоряжение. Причина та, что в Риме отец семейства был носителем общественного сознания, проистекавшего из глубины народного духа, тогда как во Франции новые начала наследования водворились революционным путем, в борьбе с старым порядком, вследствие чего законодатель старался устранить личную волю и возможность, путем завещания, поддержать отмененные учреждения.

Большее значение сохранил средневековой порядок в Германии. Здесь не только удержались аристократические фидеикоммиссы, обращающие поземельную собственность в неприкосновенное достояние рода, но доселе еще можно найти остатки нераздельности и неотчуждаемости крестьянских участков. Только новейшее время внесло сюда начало свободы.

В еще более широких размерах удержался средневековой порядок наследования в Англии. Тут он не только успел сочетаться с свободою, но и нашел в ней главную свою опору. Право первородства составляет общий закон государства; но каждому дозволено свободно распорядиться своим имуществом по завещанию, если он не связан завещанием своего предшественника. Завещатель волен определить и будущий порядок наследования, однако не на вечные времена, как в фидеикоммиссах, а только в пределах живущих поколений, и до совершеннолетия имеющего родиться наследника. Таким образом, по истечении известного времени свобода возвращается завещателю. Но в силу господствующих нравов, самая эта свобода ведет постоянно к возобновлению того же порядка. Мы имеем здесь живой пример силы обычая, вытекающей из исторических условий и из свойств народного духа. Это и повело к тому, что свобода завещаний сделалась лозунгом защитников аристократической системы на европейском материке.