*

С мгновения, как солнце опускается за горизонт и исчезает для смертного зрения, до мгновения, когда гаснет последний свет, настает время сумерек.

С мгновения, когда солнце покажется над горизонтом, до мига, когда оно уже не касается земли, настает время рассвета.

*

Я изумленно огляделась — и затаила дыхание. На моих глазах Камень… расцвел.

Это единственное слово, которое мне пришло в голову, потому что только оно подходило увиденному. Уродливое сморщенное семечко задрожало и раскрылось, распускаясь слой за слоем и освобождая свет. Но то был не яркий белый свет Итемпаса, и не дрожащий несвет Нахадота. То был странный свет, который я видела в ублиетте, серый, неприятный, высасывающий цвет из ближайших предметов. Сейчас Камень не имел формы — он не походил даже на серебряную абрикосовую косточку. Перед мной возникла звезда — сияющая, но тем не менее бессильная.

Но все же я ощутила ее подлинную мощь — она волнами шла через меня, и по спине бежали мурашки. Я непроизвольно отступила на шаг — теперь я понимала, почему Теврил предостерегал слуг и просил их держаться подальше. В этой мощи не было ничего благотворного. Да, я смотрела на то, что осталось от Богини Жизни. Но она была мертва. А Камень — ее отвратительные останки.

— Внучка! Назови того, кто, по твоему выбору, станет главой семьи! — сказал Декарта.

Я отвернулась от Камня, но его сияние все равно обжигало мне щеку. В глазах на долю секунды все поплыло. Я почувствовала слабость. Эта штука меня убивала — а ведь я еще до нее не дотронулась!

— Р-релад, — выговорила я. — Я выбираю Релада.

— Что?! — В голосе Симины звенела ярость — о да, кузина удивилась, очень удивилась. — Ты что такое только что сказала, подлая дворняга?!

За мной кто-то пошевелился. Вирейн. Он обошел постамент и встал у меня за спиной. Он поддерживал меня, когда отказывали ноги и я начинала терять сознание. Пребывание в средоточии мощи Камня давалось нелегко. Я попыталась тверже держаться на ногах. Тут Вирейн немного подвинулся, я обернулась и увидела Курруэ. Она стояла с мрачным, решительным лицом.

Я думала, что знаю почему.

*

Солнце, как обычно, быстро поднималось. Огромный диск наполовину показался из-за горизонта. Скоро рассвет сменит день.

*

Декарта кивнул — вопли Симины его вовсе не трогали.

— Что ж, бери Камень, — приказал он. — Делай свой выбор не на словах, а на деле.

Мой выбор. Я протянула дрожащую руку к Камню. Как это случится? Умирать — это больно? Мой выбор.

— Давай же, — прошептал Релад.

Он наклонился вперед и весь дрожал от напряжения.

— Давай, давай, давай!..

— Нет! — снова завизжала Симина.

Краем глаза я увидела, как она в отчаянии бросается ко мне.

— Прости, — прошептал Вирейн.

И вдруг все замерло.

Я сморгнула — что случилось?.. Что это со мной?.. Из лифа отвратительного платья торчало нечто странное. Что это? Это же кончик клинка! Он показался из моего тела с правой стороны, над самой грудью. Ткань вокруг меняла цвет, становясь из серой странно-черной и мокрой.

Кровь, поняла я. Свет Камня даже ее лишил цвета.

Рука налилась свинцом. Что я должна сделать? Не помню. Я устала. Очень устала. Мне нужно прилечь.

И я легла на пол.

И умерла.

28

СУМЕРКИ И РАССВЕТ

Теперь я помню, кто я.

Я удержала себя в себе, и я не отпущу от себя это знание.

Внутри себя я несу истину, прошлое и будущее. Они нераздельны.

Я доведу это до конца.

*

В стеклянной комнате события сменяют друг друга. Я плыву меж их участников — они меня не видят, а я вижу все.

Мое тело падает на пол. Оно неподвижно, вокруг растекается лужа крови. Декарта смотрит и смотрит на него, что он видит? Наверное, еще одну мертвую женщину. Релад и Симина принимаются орать на Вирейна, их лица искажает лютый гнев. Я не слышу, что они кричат. Вирейн смотрит вниз, на мертвую меня, странно пустыми глазами, а потом тоже что-то выкрикивает — и Энефадэ застывают на месте. Сиэя трясет, мускулы ходят ходуном под кошачьей шкурой. Чжаккарн тоже дрожит — огромные кулаки сжаты, она в ярости. Они пытаются сдвинуться с места, я это вижу. А вот Курруэ стоит спокойно, прямая, неподвижная и… смирившаяся. Ее окутывает тень печали, словно еще одна пара крыльев, но остальные не видят этого.

Нахадот — ах, Нахадот… Он смотрит на меня — сначала неверяще, потом с нарастающей болью. На ту меня, что истекает кровью на полу, а не на ту, что смотрит на него. Могу я быть ими обеими? Хм, интересно было бы узнать, но сейчас не до этого. Да уже и неважно…

А важно вот что: в глазах Нахадота застыла подлинная боль. И вовсе не потому, что он только что упустил шанс добыть себе свободу. Однако к боли примешивается еще что-то — ах вот оно что. Он тоже видит другую мертвую женщину. Оплакивал бы он меня так, если бы во мне не жила душа его сестры?