Неоткуда знать.

Как же мне страшно…

*

— Щупай, — говорит отец и направляет мою руку.

Я держу толстую кисть из конского волоса, краска на ней едко разит уксусом.

— Чувствуй вкус воздуха. Прислушивайся к шуршанию кисти. А потом просто поверь…

— Поверить? Во что?

— В то, чего ты ждешь. Что должно случиться. В то, что должно возникнуть. Если ты не обуздаешь его, оно обуздает тебя, малютка Ри. Никогда об этом не забывай…

*

Надо было мне остаться в доме, надо было мне уехать из города, надо было увидеть, как приближался превит, надо было оставить Солнышко в той яме, где он валялся, надо было остаться в Нимаро и никогда из дома не уходить.

*

— Краски — это дверь, — говорит отец.

*

Я вытянула перед собой руки и представила, что они дрожат.

*

— Дверь?.. — спрашиваю я удивленно.

— Да. Сила скрыта в тебе, она спрятана, но краски открывают путь к этой силе, позволяя тебе излить часть ее на полотно. Или применить как-то еще по твоему усмотрению. Рисование — лишь способ до нее достучаться, который ты открыла первым.

— Ух ты, — задумываюсь я. — То есть я могла бы направлять свою магию в песни, как ты?

— Возможно. Тебе нравится петь?

— Ну, не так, как рисовать. И голос у меня не такой звучный, как у тебя.

Он негромко смеется:

— А мне нравится твой голосок…

— Папа, да тебе все нравится, что я делаю!

Однако услышанное прочно завладело моими мыслями, и я говорю:

— Это значит, я могу не только рисовать? Например…

Мое детское воображение бессильно постичь безбрежные возможности магии. Тем паче что младшие боги еще не пришли в мир и не показали нам всех ее преимуществ.

— Например, превратить крольчиху в пчелу? Или заставить распуститься цветы?

Он некоторое время молчит, и я чувствую, что он предпочел бы ничего не говорить. Он никогда мне не лжет, даже если я задаю вопросы, на которые ему не хочется отвечать.

— Не знаю. Иногда, когда я пою и верю, что что-то произойдет, — это и происходит. А иногда… — он медлит, ему почему-то неловко, — иногда все случается и без моего пения. Пение — дверь, но вера — ключ, который отпирает ее…

Я касаюсь его лица, силясь понять, отчего ему не по себе.

— Что такое, папа?

Он ловит мою руку, целует и смеется, но меня не проведешь. Я ухватила, уловила: ему страшно. Ну, самую чуточку.

— Ты просто подумай, — говорит он. — Допустим, ты берешь человека и внушаешь себе, что он — камень. Начинаешь верить, что живое стало мертвым. Что получится?

Я честно пытаюсь это обдумать, но я еще слишком мала. Мне все — забава. Отец вздыхает, улыбается, гладит мои ладони…

*

Я вытянула руки, крепко зажмурилась, вообразила вокруг себя целый мир и что было силы уверовала в него.

Руки аж сводило, они жаждали осязать, и я представила себе плотную глинистую землю. Ноги хотели на чем-то стоять, и я поместила их на эту землю и еще притопнула, породив глухой звук, ибо кругом был полный жизни воздух. Легкие рвались дышать, и я наполнила их восхитительно прохладным воздухом, влажным от росы. Когда я выдохнула, тепло дыхания породило облачко пара. Видеть его я не могла, но страстно верила, что оно было. И точно так же я знала, что всюду разливается свет, совсем такой, как когда-то рассказывала мама. Утренний свет сквозь туман, ранняя весна, бледное, только что вставшее солнце…

Тьма упорствовала.

Солнце. Солнце! СОЛНЦЕ!

Кожи коснулось тепло, и болезненный холод бежал прочь. Я села на пятки, глубоко и с наслаждением дыша запахами свежевскопанной земли и чувствуя, как теплый свет гладит сомкнутые веки. Мне хотелось что-нибудь услышать, и я решила: да будет ветер! Легкий утренний ветерок, чтобы разогнать туман. Ветерок послушно налетел, шевельнул волосы, и они защекотали шею. Я не позволила себе изумиться, чтобы не давать пищи сомнениям. Мир вокруг меня был еще хрупок, он так и порывался стать чем-то другим, а именно — беспредельной ледяной тьмой…