— Брось! У тебя нет такой суммы. Быть может, мой отец… — И Томеш махнул рукой.

— Вот как, у тебя еще есть папа! — помолчав, неожиданно мягко произнес Прокоп.

— Есть, как же. Он — врач в Тынице. — Томеш встал, прошелся по комнате. — Жалкое положение, брат, жалкое! Качусь по наклонной плоскости, ну… А ты обо мне не беспокойся. Я уж… что-нибудь да придумаю. Спи!

Прокоп затих. Из-под полуопущенных сек он видел, как Томеш, присев к столику, роется в каких-то бумагах. Так сладко было слушать шелест бумаги и негромкое гудение огня в печке. Человек, склонившийся над столом, подпер голову руками и, казалось, не дышал; а Прокопу мерещилось, что он лежит и видит своего старшего брата, своего брата Иозефа; тот занимается — завтра ему сдавать экзамен по электротехнике… И Прокоп заснул горячечным сном.

Ему снилось — он слышит грохот бесчисленных колес. «Какая-то фабрика», — подумал он и побежал вверх по лестнице. И вдруг очутился перед большой дверью, на которой висела стеклянная дощечка с надписью: «Плиний». Он страшно обрадовался и вошел.

— Господин Плиний у себя? — спросил он у барышни за пишущей машинкой.

— Сейчас придет, — ответила она, и к Прокопу подошел высокий бритый человек в куртке и в огромных круглых очках.

— Что вам угодно? — спросил он.

Прокоп с любопытством рассматривал его необычайно выразительное лицо. Лицо истого британца, выпуклый, изборожденный морщинами лоб, на виске — родимое пятно величиной с мелкую монету и подбородок — как у киноактера.

— Вы… вы — простите, вы Плиний?

— Прошу вас, — сказал высокий человек и коротким жестом пригласил Прокопа в свой кабинет.

— Я весьма… это для меня… величайшая честь, — бормотал Прокоп, усаживаясь.

— Что вам угодно? — перебил его высокий человек.

— Я раздробил материю, — объявил Прокоп.

Плиний — ни слова; играет себе стальным ключиком, то и дело опуская за стеклами очков тяжелые веки.

— Дело вот в чем, — торопливо начал Прокоп. — В-в-в-все распадается, не правда ли? Материя хрупка. Но я сделаю так, чтобы она распалась мгновенно — бум! Взрыв, понимаете? Вдребезги. На молекулы. На атомы. Но я расщепил и атом.

— Жаль, — задумчиво сказал Плиний.

— Почему? Чего жаль?

— Жаль разрушать что-либо. И атомов жаль. Продолжайте.

— Я… расщепляю атомы. Я знаю, еще Резерфорд… Но его излучение — просто детские игрушки! Пустяки. Надо — en masse [95] . Если хотите, я взбунтую тонну висмута; он раз-разнесет весь мир, но это неважно. Хотите?

— Зачем вам это нужно?

— А это… интересно с научной точки зрения, — опешил Прокоп. — Погодите, как бы вам… понимаете, ведь это не-ве-ро-ятно интересно. — Он схватился за голову. — Постойте, у меня трещит голо-ва; с научной точки зрения… это будет… чрезвычайно интересно, правда? Сейчас, сейчас я вам все объясню, — с облегчением воскликнул он. — Динамит — динамит рвет материю на куски, на глыбы, а бензолтриоксозонид [96] дробит ее в порошок; отверстие пробивает небольшое, зато др-р-р-робит материю на-на-на субмикроскопические пылинки, понимаете? Все дело в скорости взрыва. Материя не успевает расступиться; не успевает даже раз-раздвинуться, разорваться, понимаете? А я… я у-у-у-увеличил скорость взрыва. Аргонозонид. [97] Хлораргоноксозонид. [98] Тетраргон. [99] И все дальше, дальше. Тогда уж и воздух не успевает расступиться; он такой же упругий, как… как стальная пластина. И рвется на молекулы. И все дальше, дальше… И вдруг, по достижении определенной скорости, взрывная сила начинает чудовищно возрастать. Растет… в геометрической прогрессии. Я смотрю как дурак. Отчего это? Откуда, откуда, откуда берется вдруг эта энергия? — лихорадочно вопрошал Прокоп. — Ответьте!

— Вероятно, она заключена в атоме, — предположил Плиний.

— Ага! — победоносно воскликнул Прокоп, отирая пот со лба. — Вот в чем загвоздка! Очень просто — в атоме. Атомы как бы… сталкиваются друг с другом, и… с-с-с-сры-вают бета-оболочку… и ядро должно расщепиться. Это — альфа-взрыв. Знаете, кто я? Я — первый человек, преодолевший коэффициент сцепления, сударь. Я открыл атомные взрывы. Я… выбил из висмута тантал. Слушайте, знаете ли вы, сколько энергии в одном грамме ртути? Четыреста шестьдесят два миллиона килограммометров. Материя обладает потрясающей силой. Материя — это полк, который топчется на месте: ать-два, ать-два. Но подайте ему нужную команду — и полк рванется в атаку, en avant [100] ! Это и есть взрыв, понимаете? Урра!

Прокоп осекся от собственного крика; в голове стучало так, что он перестал воспринимать окружающее.

— Простите, — сказал он, чтобы скрыть смущение, и трясущейся рукой нащупал портсигар. — Курите?

— Нет.

— Древние римляне уже курили, — заверил его Прокоп и открыл портсигар; в нем лежали тяжелые патроны. — Возьмите, — стал уговаривать он Плиния, — это легкие сигары «экстра нобель».

С этими словами он скусил кончик тетрилового патрона и стал искать спичку.

— Все это чепуха, — снова заговорил он, — а известно вам, что есть взрывчатое стекло? Жаль. Слушайте, я могу сделать для вас взрывчатую бумагу. Напишите письмо, кто-нибудь бросит его в огонь, и — ррраз! — весь дом в клочья. Хотите?

— К чему? — спросил Плиний, подняв брови.

— Просто так. Сила должна вырваться на свободу. Я вам скажу одну вещь. Вот если вы станете ходить по потолку вниз головой — что получится? Прежде всего я плюю на теорию валентности. Все можно сделать. Слышите, потрескивает за стеной? Это растет трава: маленькие взрывы. Каждое семечко — самовзрывающийся капсюль. Пффф — как ракета. А эти болваны воображают, будто нет никакой тавтомерии. Я им покажу такую меротропию, что они обалдеют. И все только на основании лабораторных работ, сударь!