— Почему Адам пошел?

— Я ж тебе объясняю — потому что он шахтер. И еще скажу — он забойщик, каких мало.

— А мне Адам сказал, что не любит в шахту спускаться.

— Не люби-ит? — удивился дед Суханек. — Вот это для меня новость. Ну да, Адам мало разговаривает… Такой умелый человек, — покачал дед головой. — Его всегда в пример другим ставят, а он, оказывается, не любит… Да-а, дела-а-а!

— А вы не думаете, что Адам сделал это… из-за своей жены… потому что она его не любит?

Дед Суханек глубокомысленно промолчал.

— Послушай, Станда, — заговорил он через несколько минут, — тебе-то какое дело! Кто сует нос в чужие дела… тому в жизни мало радости. Ты еще больно молод.

«Молод! — обиделся Станда. — Милый дед, молодости-то я почти и не видал».

— Легко сказать: из-за бабы, — недовольно ворчит дед. — Молодой холостой человек, тот думает: в воду прыгну, лишь бы девчонке своей понравиться. А хоть и прыгай, так что толку… у молодых это все несерьезно. Жизнь или смерть — им все едино. А человек постарше… — И дед раздумчиво покачал головой. — Ты мне даже и не говори. Такого я бы пожалел.

— Почему?

— А-а! — махнул дед жилистой рукой. — Адам-то понимает, что и почему делает! А я тебе скажу — будь у него дома все в порядке, имей он хоть шестерых детей, — все равно пошел бы. Да, Адам пошел бы. У Адама, голубчик, все обдумано, и он видит глубже, чем любой из нас. Только никому не говорит, что думает. И знаешь, оставь-ка ты его в покое!

Станда встал.

— Да ведь все равно видишь, что происходит. Пепек вон тоже заметил.

— Как же без Пепека, — обозлился дед Суханек, — когда тут юбка замешана! Вот тебе и весь Пепек! Оставили б вы лучше Марию в покое оба — и ты и Пепек, вот что я вам скажу!

Станда обиделся.

— Разве мы ей что-нибудь плохое делаем?

— Очень уж она вас занимает, — проворчал дед. — Берегись, Станда, а если одиноко тебе, так здесь девчонок молодых, ей-богу, хватит.

Станда краснеет до корней волос, сердясь и на себя и на деда.

— Да что вы, мне и во сне не снилось… Просто замечаешь, что у этих двоих… нет счастья. И все. А вы сразу — невесть что.

Дед Суханек понимающе кивает.

— Вот и оставь их, Станда, не к чему голову-то ломать. Говорят, у Покорных хорошую комнату сдают, взглянул бы…

— Переехать мне, что ли? — грубо оборвал его Станда.

— Да, так-то оно лучше будет, — сказал дед Суханек и улыбнулся, показав беззубые десны. — А как хорошо мы с тобой потолковали, верно ведь?

Крепильщик Мартинек живет далеко, там, где уже начинается поле. «Пойду к нему днем», — решил Станда и отправился обедать, будто барин, в так называемый «загородный ресторан»: в тени деревьев, за редкими запыленными кустами боярышника, заменяющими изгородь, поставлено несколько столов, накрытых длинными красными скатертями; за одним из них расположился Станда со своей газетой, чтобы еще раз прочитать: «Работать на сильно поврежденном и особенно опасном северном участке первыми добровольно вызвались…»

— Что прикажете, сударь? — строго спрашивает кельнер, отгоняя салфеткой осу.

«Сударь» покраснел и насупился, никак сразу не сообразит, что ему заказать; хорош «сударь», нечего сказать — о нем в газете столько пишут, а он робеет перед кельнером! Станда зол на себя и на деда Суханека. «А ему-то какое дело, этому деду, — думает Станда. — Советовать вздумал — переезжай, мол! Ведь не из-за чего. Совершенно невозможно, чтобы… между мной и Марией… когда-нибудь что-то могло бы быть… (А если невозможно, зачем тебе там жить?.. Нет, постой, это не так уж невозможно!.. Но ты все-таки не сделаешь такой пакости Адаму, как ты полагаешь? Теперь, когда он стал твоим товарищем по команде… Но Адама не убудет, если я с ней иной раз и перекинусь словечком… И ничего больше?.. Цыц!) Станда решительно развертывает перед собой газету: он будет читать, и кончено! „Работать на сильно поврежденном и особенно опасном северном участке…“ Зачем мне переезжать? — мысленно возражает Станда. — С меня достаточно… просто ее видеть; что еще есть у меня на свете!»

За соседним столом торопливо едят двое, тоже, вероятно, шахтеры; тот, что сидит спиной к Станде, разложил перед собой ту же газету и читает ее на той же странице. У Станды забилось сердце, он готов провалиться сквозь землю — сейчас этот человек прочитает о нем — и, быть может, вдруг обернется: «Это не вы, часом, В. Пулпан?» — «Тут ошибка, там должно стоять С. Пулпан, С., то есть Станислав!» — хочется закричать Станде; он сдерживается изо всех сил, лишь бы сидеть как ни в чем не бывало, спокойно и скромно; а в действительности он перестал есть и испуганно глядит на соседний стол. Второй шахтер заметил это и оглянулся на Станду не то неуверенно, не то укоризненно.

— Мартинек, — произносит читающий газету, — какой это, крепильщик или тот, льготецкий Мартинек?

— Да вроде крепильщик, — равнодушно отвечает второй. — Льготецкий болен.

— Ага. Я этого крепильщика знаю.

И больше ничего. Человек перевернул газетную страницу и стал просматривать объявления. Вот и все. «Ага, я его знаю». А те, кто его не знает, даже не скажут «ага» и перевернут страницу…

Станде вдруг становится горько, он разочарован. Не станет он показывать газету Мартинеку…