— Почему?

— Так. Такой уж у Адама характер несчастный, понимаешь?

Мартинек помолчал; он сидел на стуле выпрямившись и даже не решался прислониться к спинке, он положил тяжелые кулаки на колени, и его голубые глаза блуждали по больничной палате.

— Красота-то какая в этой больнице, — восхищенно вздохнул он.

— Значит, вы опять в трактире собирались? — нетерпеливо спросил Станда. — Всей командой?

Крепильщик просиял.

— Ну, да… Андрес, мы, Адам, словом, все. Тебя только не хватало.

— А господин Хансен?

— И он был, как в тот раз.

— О чем же вы говорили?

— Да просто так. Пепек, конечно, насмехался… а Суханек, тот все больше про свои молодые годы болтал. Андрес о войне рассказывал. И видывал же он виды, голубчик! В Сербии побывал и в Галиции — даже не верится: этакий замухрышка, а чего только не перенес. Очень хорошо мы поговорили, и Ханс тоже.

— Что он говорил?

— Ничего, слушал только, иной раз — ну совсем будто все понимает, в глазах так и играло, и смеялся… Сам знаешь, когда Пепек заведется…

— И вы пели?

— Спрашиваешь!

— И Адам тоже?

— Тоже.

— И господин Хансен?

— Тоже. Он нам какие-то шведские песенки пел…

— Красивые?

— Красивые, только он, похоже, фальшивил малость, понимаешь. Пепек принес с собой гармонику, так мы и плясали…

— Все? И Адам? — как зачарованный, расспрашивал Станда.

— Тоже пробовал, — мягко сказал Мартинек, как бы извиняя Адама.

— И господин Хансен тоже?

— Нет, он только глядел и хлопал нам.

— А были там девушки?

— Выдумаешь тоже, — с целомудренным видом возразил крепильщик. — Какие-то две шлюхи заявились было с улицы, как гвалт услышали, но мы их выставили! Все было только для команды, дружище. Никто из посторонних в зал войти не посмел. Ты бы поглядел, когда Матула плясал! Знаешь, Пепек очень хорошо на гармонике играет… — Мартинек улыбался сонными глазами. — Ну и здорово было, жалко ты не видел. Но мы о тебе вспоминали…

Станда никак не мог насладиться этим рассказом.

— А когда вы разошлись по домам?

— Часа в два, — скромно признался крепильщик. — Понимаешь ли, этому Пепеку взбрело еще в голову помериться силами. Так что мы вроде как борьбу устроили…

— И кто же всех сильней?

— Матула, — честно признался Мартинек. — Однако и с Пепеком я изрядно попотел. Ты не поверишь, до чего увертлив этот парень. А Матула свалил стойку с оркестрионом впридачу. Сдается мне, — удрученно добавил он, — что за все это Хансу платить придется.

— Почему?

— Видишь ли, он вроде как за судью был. Ну, и когда случилось это побоище — там еще какой-то буфет у пал, — Ханс Малеку на себя показал, что он-де заплатит. Очень он забавный, этот Ханс, — признательно сообщил Мартинек. — А знаешь, и у Адама силы немало! Черт его подери, как схватит своими ручищами, — только берегись! Он как ремень обвивается. Со мной так вертелся…

— А Андрес что?

— Ну, он — легкий вес; а с Пепеком, помнится, по земле катался. Как раз в то время, когда патруль пришел.

— Какой патруль?

— Ну, полиция, — постепенно признавался Мартинек. — Все из-за галдежа, понятно? Они подумали, что у нас драка, что ли; один фараон был знаком с Андресом еще по армии; ну, кое-как уладили. А мне не хотелось впутываться, я взял да и ушел домой с Адамом. Понимаешь, не горазд я на такие дела, — добавил он сдержанно, с видом благовоспитанного мальчика. — Зато с Адамом мы очень хорошо поговорили.

— О чем?

— Да так, вообще. О жизни… и о смерти, — несколько неопределенно припоминал Мартинек. — У него, брат, все очень складно продумано. Умереть, говорит, это все равно что — я и сказать не сумею, как он говорил; но я подумал, что не мешало бы тебе его послушать. У тебя на то образование есть.

— Откуда ты знаешь, что у меня образование?

— Да это сразу видать.

— А как ты думаешь, Енда, — нерешительно заговорил Станда, — заканчивать мне образование?

Крепильщик улыбнулся, считая, очевидно, что вопрос и так ясен.

— Конечно.

— Почему?

— Ну, какой из тебя шахтер. Балку руками хватаешь. Сразу видать, не на своем ты месте. Как герой — может быть, но как шахтер — нет. Где уж тебе!.. Ну, а с рукой-то как?

— Останусь калекой, — произнес Станда со спокойным достоинством. — Плакали мои пальцы.