— О господи, — только и выдохнул Микеш, но Ладик прошел в двери величественно, будто у него самого дома был десяток лакеев, и откуда только у скрипачей такие повадки?

В передней было пусто.

— Господа — музыканты? — опросил лакей. — Пожалуйте сюда, я о вас доложу.

Он завел нас в маленькую комнатку и оставил одних любоваться друг другом. Через некоторое время появился пан Фольтэн в коричневом бархатном сюртучке и с развевающимся галстуком.

— Привет, привет, юноши, — произнес он рассеянно и скороговоркой, — я сейчас распоряжусь, чтоб вам дали поесть.

И исчез.

Вскоре в комнату вплыла горничная с подносом.

— Вам надо поесть, — объявила она.

Ладик с бутербродом в зубах начал приставать к служанке. Она принимала это как нечто вполне естественное и лишь попискивала: «Ах вы, такой-сякой» или «ах, оставьте, что это вы, право», — и тому подобное. У Микеша, видно, горло перехватило — он не мог есть, а я, младший член нашего трио, был смущен непонятно отчего. Когда горничная удалилась, показав Ладику язык, Ладичек, высоко подняв брови, заметил:

— Братцы, похоже на то…

— На что? — спросил F atty сдавленным голосом.

Ладичек пожал плечами:

— Я бы лучше пошел домой.

Тут в дверях возник лакей:

— Маэстро Фольтэн вас ожидает.

Мы гуськом поплелись за ним. В большом салоне стоял пан Фольтэн в своем коричневом сюртучке, а рядом с ним — не очень красивая, будничная, неуверенно улыбающаяся пани.

— Дорогая моя, — обратился к ней пан Фольтэн совсем по-рыцарски, — позвольте мне представить вам моих юных друзей.

Мы промямлили что-то насчет особой чести и по очереди приложились к ее короткой, мягкой руке. А пан Фольтэн уже радостно приветствовал первого гостя.

— Проходите, проходите, — восторженно восклицал он, — будьте как дома!

Потом появился второй, третий гость; пан Фольтэн уже не обращал на нас никакого внимания. Ладик толкнул меня локтем:

— Смотри, никаких смокингов!

Мы трое стояли в углу черным островком, в то время как радушный пан Фольтэн у дверей издавал приветственные клики, а его пани, неуверенно и мило улыбаясь, подавала входящим руку. Гости входили один за другим и, бросив на нашу черную группку вопрошающий отчужденный взгляд, упругой походкой направлялись в соседний салон, где, по-видимому, находился буфет. Чем дальше, тем пуще обливало нас жаром: в смокингах не было никого. И никто с нами не разговаривал.

— Что нам делать? — прошептал я.

— Подожди, — зашипел Ладичка и ткнул в ребро Fatty, который стоял в оцепенении, будто коротенький толстый идол. — Слушай, да пошевелись ты хоть немножко.

Fatty и впрямь моргнул и начал дрожать.

— Нам бы надо рассредоточиться, — зашептал Ладик в ярости, — чтобы мы не так бросались в глаза.

— А как? — выдохнул совсем потерявшийся Fatty.

Страдания его, по-видимому, достигли предела, и он готов был расплакаться — от унижения или еще от чего; его детские губы кривились и дрожали. Ладичек побледнел и нахмурил брови. В ту минуту он выглядел великолепно. Как раз в этот момент пан Фольтэн провожал в буфет какую-то знаменитость, если судить по восторгу, какой источал хозяин, Ладичек сделал два шага вперед и слегка поклонился.

— Позвольте, сударь, — сказал он громко, — представить вам композитора Микеша.

Знаменитость растерянно взглянула на нас, а бедняжка Fatty в испуге отвесил поклон, будто мешок муки наклонился. Пан Фольтэн покраснел и глотнул слюну.

— Да-да, — промолвил он поспешно и нервозно, — очень способный композитор. А это… пан… пан… пан Прохазка.

Ладичек протянул знаменитости руку с бесстыдством урожденного принца.

— Очень приятно, сударь…

— Кто это был? — прошептал вновь остолбеневший F atty.

— Почем я знаю, — отвечал Ладик равнодушно я хмуро.

Пан Фольтэн, выйдя из буфета, сразу направился к нам.

— Господа, — сказал он с тихой яростью, — не забывайте, что вы здесь не гости, а… а…

— …нанятые музыканты, — спокойно подсказал Ладик. — Извольте.

Пан Фольтэн повернулся на каблуках и поспешил к дверям. Большая гостиная постепенно заполнялась группками гостей, возвращавшихся из буфета.

— Пошли, братцы, — шепнул Ладичек, — в музыкальный салон!

Рояль фирмы Стейнвей был уже выдвинут на середину комнаты, и на нем лежала темно-коричневая миттенвальдская скрипка. И наши сочинения с любовно выведенным посвящением маэстро Бэде Фольтэну. Понятно, это был бунт челяди, но мы ничего не могли с собой поделать. Мы грянули внезапно тра-ля-ля, тру-лю-лю, фу-ты ну-ты, — мы с Fatty в четыре руки за роялем, Ладичек со скрипочкой под подбородком — короче, первоклассная пошлятина из ночного кабаре; Fatty радостно скалился, а Ладик кружился и приплясывал, ни дать ни взять — заправский цыган-премьер, даже прядь волос на лоб скинул, шельма. В дверях показались изумленные лица. Мы забренчали еще пуще, а Ладичек надувался прямо на глазах и кланялся, будто собираясь играть гостям «на ушко». Но тут в салон ворвался пан Фольтэн и захлопнул за собой двери. Он был бледен и трясся от бешенства.

— Вы рехнулись, вы… вы…

— Простите, сударь, — промолвил Ладичек, удивленно поднимая брови, — разве мы не ваш домашний оркестр?

Не прошло и минуты, как мы очутились на улице; но нам полегчало. Утром мы отправили пану Фольтэну наши новые наряды; только мстительный Ладик предварительно раздобыл свечку, чтобы закапать смокинг воском.

Тогда у нас было такое чувство, что мы обманулись в своем меценате. Но с тех пор нам как музыкантам пришлось кое-чего хлебнуть, и все это было не намного лучше. Впрочем, пан Фольтэн тоже в нас обманулся: никто из нас не стал композитором. Наш бедный Fatty, наш гениальный Микеш, вскоре умер от болезни Паркинсона — осложнение после гриппа, Ладичек Прохазка исчез где-то в России, а я стал, как пишут на афишах, «партия фортепьяно — В. Амброж».