— Хороший человек был хозяин?

Гафия неопределенно пожимает плечиками.

— А Штепан?

— Да, Штепан был хороший.

— Была мамка ласкова с хозяином?

— Нет, не была.

— А с тобой? Любила тебя?

— Нет. Не любила. Она только дядю Штепана любила.

— Хорошо она его кормила?

— Хорошо. Он и мне давал.

— А ты кого больше всех любишь?

Девочка смущенно мнется:

— Дядю Штепу.

— Расскажи, Гафия, про ту последнюю ночь, когда умер отец. Где ты спала?

— С мамкой в клети.

— Не проснулась ли ты среди ночи?

— Проснулась. Кто-то стукнул в окно, а мамка сидела на постели.

— А потом что?

— Потом ничего. Мамка сказала: «Спи, не то побью».

— И ты заснула?

— Конечно, заснула.

— И ничего больше не слышала?

— Ничего. Только кто-то ходил по двору да мамки на постели не было.

— А кто там ходил, не знаешь?

Гафия удивленно открывает рот.

— Ну, кто! Известно, дядя Штепан, кому еще быть с мамкой!

В зале стоит тишина, от которой захватывает дыхание.

— Объявляю перерыв, — поспешно говорит председатель и сам уводит Гафию за руку. — Ты умница, малышка, — бормочет он. — Умница и хорошая девочка. Счастье твое, что ты ничего не понимаешь.

Присяжные шарят по карманам, ищут, что бы подарить Гафии, и толпятся вокруг девочки, гладя ее по голове.

— Где же дядя Штепан? — спрашивает Гафия серебристым голоском.

Толстый Гельнай, тяжело дыша, пробирается к ней.

— Пойдем, малышка, пойдем. Я отведу тебя домой.

Но коридоры забиты публикой. Гафии суют все подряд, кто яблоко, кто яичко, кто кусок сладкой булки, все растроганно сморкаются в носовые платки, бабы лезут целовать девочку и ревут. Гафия судорожно цепляется за толстый палец Гельная и сама вот-вот расплачется.

— Смотри не хнычь, — увещевает девочку Гельнай. — Я тебе конфетку куплю.

И девочка уже прыгает от радости.

Судебное следствие продолжается. Дело — точно хитро завязанный узел, его приходится распутывать сразу несколькими руками.

Суд выслушивает показания Андрея Пьосы, по просвищу Гусар, Алексы Воробца и его жены Анны, потом жены соседа Герпака. Все они показывают против Поланы. Боже мой, чего только не знают люди друг о друге! Просто срам! Не приходится богу судить людей, их судят ближние.

О желании выступить свидетелем заявляет какой-то Миша-пастух.

— Говорите, свидетель. Можете не присягать.

— Чего?

— Можете не присягать. Сколько вам лет?

— Чего?

— Сколько вам лет?

— Не знаю… Да на что мне. Во имя отца и сына и святого духа. Передает вам Юрай Гордубал, что была ему Полана доброй и верной женой.

— Простите, Миша, как так передает? Когда это он вам говорил?

— Чего?

— Когда он вам говорил это?

— А, когда… Не помню. Дождик был тот раз. Он мне и говорит: скажи им, Миша, они тебе поверят.

— Бог с вами, папаша, и для этого вы пришли из Кривой?

— Чего?

— Ну идите, идите, с богом, больше вы не нужны.

— А! Ну спасибо. Слава господу Иисусу Христу.

Показания дает стекольщик Фаркаш.

— Алмаз этот купил у меня Штепан Манья.

— Вы узнаете его?

— Как не узнать. Вот он, с желтинкой.

— Встаньте, обвиняемый Манья. Признаете ли вы, что покупали алмаз у свидетеля? Не признаете? Можете сесть. Запирательством вы себе не поможете.

Показания дают Баранова, Грыцова, жена Федора Бобала. Эх, Полана, сраму-то сколько! Все тычут в тебя пальцами, обличают твой блуд, каждая баба бросает камень в тебя, неверную жену. О Штепане все забыли. Зря ты стараешься, не закроешь руками огромный живот, не спрячешь своего греха. Штепан убивал, а ты грешила. Глядите на бесстыдницу: головы не склонит, слезы не уронит, не ударится оземь! Словно хочет сказать всем: болтайте, болтайте, мне-то что.

— Подсудимая, имеете ли вы что-нибудь прибавить к свидетельским показаниям Марты Бобаловой?

— Нет.

И села, как изваяние, не склонив головы, не покраснев от стыда.

— Больше свидетелей нет. Отлично. Объявляется перерыв судебного заседания до завтрашнего дня. Но как толково отвечала маленькая Гафия, а, коллега? Эдакий ребенок и все видел! Ужасно, ужасно. А все-таки ее рассказ — как чистый ручеек. Такая простота, точно и не было ничего дурного. Зато вся деревня против Поланы. Плохи ее дела. Ну, и Штепан, разумеется, виновен, но что Штепан — второстепенная фигура. Да, да, коллега, деревня понимает, что здесь дело перешло в область нравственности. Можно сказать, что деревня Кривая мстит за попранную мораль. Здесь не просто измена, — деревня снисходительна к изменам. А Полана повинна не только в супружеской измене, здесь нечто худшее.