Считается, что весной вся природа зеленеет; это не совсем верно, так как она в то же время и краснеет благодаря коричневым и розовым почкам. Бывают почки темнопурпурные и рдеющие, будто с мороза; бурые и липкие, как смола; беловатые, как шерсть на брюхе у зайчихи; бывают и фиолетовые, и светлые, и темные, как старая кожа. Из некоторых высовывается зубчатая бахромка, другие похожи на пальцы или языки, третьи — на бородавки. Одни разбухли, подернутые пушком, мясистые и плотные, как щенята; другие сжаты в узкий, тугой торчок; третьи раскрываются в виде пучка ощетиненных хрупких хвостиков. Говорю вам: почки не менее удивительны и разнообразны, чем листья или цветы. Человек никогда не исчерпает возможность открывать все новые и новые различия. Но чтобы обнаружить их, надо выбрать маленький участок земли. Если бы я дошел пешком до самого Бенешова, я меньше узнал бы весну, чем сидя на корточках в саду. Нужно остановиться, и тогда увидишь открытые рты и взгляды, кидаемые украдкой, нежные пальцы и поднятое вверх оружие, младенческую хрупкость и мятежный порыв воли к жизни; и тогда уловишь чуть слышную поступь бесконечной процессии почек…

Так. Видимо, пока я это писал, таинственное «пора!» было произнесено: почки, еще утром повитые тугими свивальниками, теперь высунули хрупкие острия листочков, прутья форзиции засияли золотыми звездами, налитые бутоны грушевого дерева приотворились, а на торчках не знаю каких там пупырышков загорелись золотисто-зеленые глаза. Из смолистых чешуй проглянула молодая зелень, толстые почки лопнули, и из них пробилась филигрань зубчиков и сборочек. Не робей, румяный листочек; раскройся, сложенный веерок; потянись, пушистый соня. Уже дан приказ: в путь! Раздайтесь, фанфары ненаписанного марша! Заблистайте на солнце, золотые трубы, загремите, бубны, засвистите, флейты, пролейте ливень свой, бесчисленные скрипки. Тихий, коричневый и зеленый сад двинулся победным маршем вперед.

Апрель — вот подлинный, благодатный месяц садовода. Пускай влюбленные помалкивают насчет своего пресловутого мая. В мае деревья и цветы просто цветут, а в апреле они распускаются. Знайте: это прорастание, этот расцвет, эти почки, ростки и побеги — величайшее чудо природы, — и больше о них ни слова; сядьте сами на корточки, сами поройтесь пальцем в рыхлой земле, затаив дыхание, потому что палец ваш коснется хрупкого и налитого ростка.

Этого нельзя описать — так же, как нельзя описать словами поцелуя и некоторых других, хотя и немногих, вещей.

Но раз уж мы заговорили об этом хрупком ростке, то тут — каким образом, этого никто не знает — довольно часто происходит следующее: стоит вам шагнуть на клумбу, чтобы снять с нее сухую веточку или вырвать подлый одуванчик,

 вы почти всегда наступите на подземный росток лилии либо купальницы; он хрустнет у вас под ногой, и вы замрете в ужасе и отчаянии; в эту минуту вы считаете себя каким-то чудовищем, которое все вытаптывает своими копытами. Или, со всяческими предосторожностями разрыхляя почву клумбы, обязательно рассечете мотыжкой проросшую луковку либо срежете заступом под самый корень росток анемона и, попятившись в испуге, расплющите каблуком зацветшую маленькую примулу или обломите молодой хвост дельфиниума. Чем с большей осторожностью вы действуете, тем больше наделаете вреда; только многолетняя практика научит вас мистической и суровой уверенности подлинного садовода, который шагает куда попало, но ничего не раздавит. А если и раздавит — не приходит в ужас. Но это я — так, мимоходом.

Помимо прорастания, апрель — также месяц посадок. С восторгом, да, с диким восторгом и нетерпением, заказали вы садовникам саженцы, без которых вам жизнь не мила; обещали всем своим приятелям-садоводам, что придете к ним за отводками, потому что вам всегда мало того, что есть. И вот в один прекрасный день у вас в доме собралось каких-нибудь сто семьдесят саженцев, жаждущих посадки. Тут вы окидываете взглядом свой сад и с удручающей ясностью убеждаетесь в том, что сажать некуда.

Таким образом, садовод в апреле — это человек, двадцать раз обегающий сад свой с вянущим саженцем в руке, отыскивая хоть пядь земли, где еще ничего не растет.

— Нет, сюда нельзя, — ворчит он себе под нос. — Тут у меня эти проклятые хризантемы. А здесь его задушит флокс. А там — смолка, черт бы ее побрал! Гм, тут расползлись колокольчики. И возле той лесенки тоже нет места. Куда же его девать? Стой, вот сюда!.. Нет, тут уже борец. Может, сюда? Тут лапчатка. Хорошо бы сюда, да тут полно традесканции. А там? Хотел бы я знать, что у меня там посажено? Ага, тут вот есть еще местечко. Погоди, мой маленький, сейчас я тебя устрою. Ну, вот. Расти с богом.

Но через два дня садовод обнаруживает, что посадил своего нового питомца прямо посреди раскрывшихся алых бутонов энотеры.

Человек породы садоводов выведен искусственно, а вовсе не является результатом естественного развития. Если бы он был продуктом природы, то выглядел бы иначе: у него были бы ноги, как у жука, чтобы ему не садиться на корточки, и крылья, чтоб он мог парить над своими грядками.

 Кто с этим не сталкивался, тот никогда не поймет, как мешают ноги, когда их не на что поставить; до чего они непомерно длинны, если их нужно поджать под себя, чтобы поковырять пальцем в земле; и до чего невозможно коротки, если нужно перешагнуть на другую сторону клумбы, не наступив на подушку ромашек или распустившихся орликов. Хорошо бы подвеситься на чем-нибудь и качаться себе над своими посадками; или иметь, по крайней мере, четыре руки плюс голову в фуражке, и ровно ничего больше;  а то еще — чтобы наши руки и ноги могли выдвигаться, как штатив у фотоаппарата. Но, поскольку физическая организация садовода внешне ничем не отличается от несовершенной организации остальных смертных, ему остается только как можно искусней балансировать, стоя на цыпочках, на одной ноге, взлетать в воздух, подобно балерине императорских театров, раскорячиваться на четыре метра вширь, ступать легко, как бабочка или трясогузка, умещаться на одном квадратном дюйме, сохранять равновесие вопреки всем законам о наклонных телах, всюду доставать, от всего уклоняться, да еще при всем том по возможности соблюдать полное достоинство, чтобы над ним не смеялись.

Впрочем, при беглом взгляде на садовода издали, вы не увидите ничего, кроме его зада; все остальное, как-то: голова, руки и ноги, находится попросту под последним.

Благодарю за внимание; да, всего пропасть: нарциссы, гиацинты и тацеты, viola cornuta [11] и пупавка, камнеломка, драба, и арабис, и гутчинсия, и баранчик, и весенний вереск. А сколько еще расцветет завтра или послезавтра — вот посмотрите!