Иногда, в порыве взаимного раздражения, я говорил вещи, о которых потом сожалел, типа того, что лучше уж им было разойтись, чем ссориться, или что маме, похоже, сейчас гораздо лучше. Сначала он отмахивался, говоря: «Это ее аргументы, слышу», но позже, когда я продолжал в том же духе, он выходил из себя и повышал голос. После чего сидел молча, сжав губы, а один раз ему пришлось припарковать машину на обочине. Он сидел, подавшись вперед и крепко сжав руль. Тело его вздрагивало, и я похлопал его по шее и спине и извинился, но он покачал головой и сказал, что извиняться должен он.

Я застегнул рубашку перед зеркалом. Сделал тише магнитофон у входа в ванную, чтобы слышать папины шаги этажом ниже. Когда я спустился, он стоял перед картиной в гостиной. На картине две фигуры темно-красного цвета с бледными лицами парили над городом. Мне она всегда нравилась. Я знал, что это еврейский мотив, но не знал, в чем именно он выражается. На картине не было известных мне символов, ивритских букв или других обычных признаков. Папа смотрел на белое поле по краю картины, где стояли какие-то даты и имя художника, написанное буквами, которые мне никак не удавалось разобрать.

Я сел на диван и осторожно завел руку за спину, чтобы поглубже спрятать бутылку. Папа спросил, есть ли у меня планы на выходные. Он обещал Мирре съездить как-нибудь в город и походить по магазинам. В субботу вечером нас пригласили на ужин Берни и Тереза. Увидев между диванами новый стеклянный стол, папа одобрительно поднял брови и пощупал столешницу. Когда он въезжал в свою квартиру, он забрал старый деревянный стол, который стоял на этом месте. Стол выносили мы с Ингемаром. Мы поставили его на парковке с несколькими мешками книг, четырьмя столовыми стульями и двумя картонными ящиками с тарелками и стеклом, помеченными желтыми бумажками. Когда папа с Берни приехали на грузовой машине, Ингемар помог папе погрузить вещи. Они обменивались короткими репликами, и со стороны казалось, что им довольно приятно, что оба действительно стараются не причинить друг другу никакого беспокойства.

«Папа, это тебе». Мирра прошла в дом, не снимая ботинок и куртки. Рюкзак висел на левом плече. Она попыталась одним движением сбросить рюкзак и открыть его. Папа помог ей вынуть коллаж из журнальных вырезок, который она сделала в школе. Когда Мирра сняла верхнюю одежду, она попросила папу подняться с ней в ее комнату. Воспользовавшись моментом, я взял бутылку с дивана, вышел на улицу и положил ее в почтовый ящик.

Через какое-то время папа спустился вниз с кучей рисунков и прихваткой, которую положил рядом с радио. Мирра открыла холодильник, высыпала в мойку пакет картошки, достала из ящика два самых острых ножа, большую разделочную доску и положила все это на кухонный стол. Они с папой резали картошку на маленькие кусочки и клали ее на противень, заправляя порошком паприки. Мирра пробовала сырые кусочки и изображала недовольную учительницу танцев. Помогая мне накрывать на стол, она показывала, как учительница ходит — отклячив зад, с напряженным выражением лица. Мы с папой смеялись, отчего Мирра смеялась еще сильнее. Когда папа жарил мясо, она хотела стоять рядом и совсем не расстроилась, когда капли оливкового масла брызнули со сковородки и обожгли ее.

Я принес кипы и сидур. Мы с Миррой вместе прочли благословение над свечами, а папа — над вином и хлебом. Он отщипнул от хлеба маленькие кусочки, приложил их к дырочкам в солонке и передал по кругу. Еще он прочел специальные благословения надо мной и Миррой, как часто делал, когда мы были маленькими. Он читал, стоя между нами и положив руку сначала на ее голову, а потом на мою.

Мы ели, пока ни картошки, ни мяса, ни салата из помидоров с красным луком не осталось. Я быстро подобрал остатки соуса хлебом и сказал, что спешу. Мирра не знала, что я ухожу, и растерянно посмотрела сначала на меня, а потом на папу. Я побежал в ванную, почистил зубы и еще брызнул на себя одеколоном. Когда я спустился, Мирра спросила меня, как быть с конфетами. Ей стало меня жалко, ведь мне ничего не достанется, и она предложила съесть сразу все до моего ухода. Я сказал, что не надо, но она заупрямилась. Тогда я сказал, что мне плевать на конфеты, но тут она расстроилась и закричала: почему он все время решает? И только когда папа предложил оставить мне несколько конфет, Мирра успокоилась, хотя, выходя из дома, по ее напряжению я чувствовал, что она все еще встревожена.

По почтовому ящику барабанил дождь. Бутылка практически целиком уместилась во внутреннем кармане куртки, и я застегнул «молнию» почти до горла. Сквозь окно я увидел, как колеблется пламя шабатных свечей на кухонном столе. Крышка посудомоечной машины была опущена, верхнее отделение выдвинуто. Папа посадил Мирру на мойку и сказал ей что-то такое, от чего она опять рассмеялась.

Я вернулся домой раньше одиннадцати. Папин свитер упал со стула в холле. На кухне и в гостиной горел свет. Из стерео звучала музыка, работал телевизор, но никто его не смотрел. Утром меня разбудила Мирра и потащила к лестнице. Мы прижались лицом к деревянным рейкам и заглянули в кухню — там сидел папа, держа телефонную трубку дрожащей рукой. Через полчаса приехал дедушка и забрал его. Когда они уехали, я набрал номер, записанный на бумажке, которую мама прикрепила к холодильнику.

Когда до конца урока оставалось двадцать минут, фрёкен Юдит сказала, что теперь моя очередь делать доклад. Будто бы я должен был подготовить сообщение о Ливанской войне 1982 года. Хотя я помнил об этом весьма смутно, я решил не протестовать и вышел к доске.

Пока я рылся в своих бумагах, в классе стояла полная тишина. Ливан, 1982 год. Никакой затяжной войны там не было, это я знал. В остальном я был как чистый лист. Кое-какие знания у меня, конечно, были, но они таились где-то в глубине, и их заслонили другие картины. Израиль вошел в Ливан летом 1982 года, но почему и что было потом? Мы ведь вроде победили? Об остальном я понятия не имел.

У меня перед глазами было только радио, которое перенесли с кухни и повесили снаружи через окно веранды на даче Мойшовича. Антенну вытянули на всю длину, и наши папы возились с красной кнопкой переключения каналов. Розовая садовая мебель на веранде. Незакрепленная половица, с которой надо было быть осторожнее. Мощный венгерский шоколадный торт на шатком столе в тени.

Радио включали раз в час, и мы через веранду обменивались тревожными комментариями. Санна Грин нарядила Мирру в старую одежду, которую нашла в сундуке. На Юнатане была аргентинская футбольная майка. Мы с Рафаэлем скормили Зельде, тогда еще щенку, остатки торта, и потом ее рвало в клумбе.