Он встал, подошел к окну, город был совсем пуст, даже пьяный нигде не кричал.

Два года он не был дома, собственно, у него и не было дома, но он тосковал по нему, тосковал по знакомой улице, по какой много раз ходил, по близким людям. Кто ему был близок? По крайней мере с Давидом можно было бы встретиться. Они переписывались, но в последнее время все реже и реже; конечно, Давид был самый близкий ему человек. У них найдется, что рассказать друг другу за эти два года.

Чемоданы он еще и не открывал, дал сонному привратнику сто крон, оставил ему половину багажа и направился по длинной улице к вокзалу.

Вагон был полупустой, окна замерзли. Давид тоже переехал, жил на противоположном конце города, в последний раз он писал, что собирался жениться. Кто знает, может, он совсем изменился после женитьбы, и тогда останутся только одни улицы. Но нет, все-таки настолько не изменится. И, конечно, обрадуется этой встрече. Он обмотал себе лицо шарфом, чемодан поставил в головах и только тогда уснул.

Кто-то разбудил его, ему надо было пересаживаться. И он перебежал в скорый поезд, нашел свободное место и снова уснул. Спал очень долго. Был уже день, когда наконец-то к нему вернулось сознание, что он едет домой.

Он почувствовал бесконечное облегчение, приоткрыл глаза: вокруг сидели люди, одетые в платья, от которых он давно уже отвык. Девушка напротив что-то листала в папке и время от времени посматривала из-за нее в его сторону, он видел удивительно большие серые глаза под высоким бледным лбом.

Он с трудом поднялся, пробормотал приветствие и вышел в коридор — был он небритый, грязный, пропахший табаком и гостиничной затхлостью, глаза у него были опухшие от сна, волосы — слипшиеся от пота и копоти.

Он стоял в коридоре и курил, возвращался после двух лет отсутствия и теперь даже представить не мог, как выдержал столько времени. За спиной у него скрипнула дверь; девушка держала под мышкой папку. Она казалась ему удивительно нежной и красивой — у нее была чистая и гладкая кожа, длинные' волосы, которых, конечно же, не касались руки деревенского парикмахера. Она слегка подкрашивала губы, брови и ресницы — тонко, едва заметно — все это выглядело необыкновенным и вызывало в нем старые и забытые чувства.

Девушка остановилась возле него и стала смотреть в окно, но он заметил, что она наблюдает за ним.

— Вы столько времени проспали… Наверно, сильно утомились, — не выдержала в конце концов она.

— Да, — подтвердил он.

— Вы возвращаетесь домой?

— Возвращаюсь… Но не совсем домой.

Почувствовав, что она ждет от него еще каких-то слов, он прибавил:

— Не у каждого есть… дом.

Он видел, что она смотрит на него с участием, вероятно, его внешность вызывала у нее жалость. А может, он просто-напросто возбудил в ней любопытство, — так люди, увидев незнакомого и необыкновенного зверя, случайно оказавшегося рядом, с любопытством его рассматривают.

— Я еду к приятелю, вам этого достаточно?

Он закурил новую сигарету, а она сделала вид, что теперь уже действительно смотрит в окно, но явно продолжала наблюдать за ним.

— Вы едете с восточной границы? — все же решилась задать она новый вопрос, а когда он подтвердил, спросила еще: — А вы долго там были?

— Два года.

— А домой часто приезжали?

— Ни разу.

— Но вы, видно, там не один.

— Нет, — сказал он раздраженно, — всегда кто-нибудь да найдется из тех, кто там живет, кроме меня.

— А кто же о вас заботится?

Конечно, он мог бы взорваться от такого любопытства, но вместо этого он вдруг подумал, что в течение целых двух лет никто не интересовался его судьбой. Люди хотели знать, почему он оказался в их краю — никак не могли этого понять! — но никого не интересовало, где он вчера спал, что ел, что переживал в прошлом месяце; все были заняты своими собственными заботами, ничем не отличавшимися от его забот, и, следовательно, он должен был нести свой крест сам; вероятно, поэтому-то он и был так утомлен, что все приходилось делать самому.

Он повернулся к девушке:

— А почему это вас так интересует?

— Простите, — сказала она, — я, я…

Он видел, что она покраснела и хотела уже уйти.

— Подождите! — И он преградил ей путь рукой. И тут стал рассказывать, как он жил, — дни сплетались с днями, люди с людьми, — при этом он не смотрел на нее, ему казалось, что с каждым словом он избавляется от каких-тo мук.

После того как он умолк, наступила долгая пауза, а когда она подняла на него глаза и тихо покачала головой, как бы в удивлении, он вдруг заметил, что она плачет.