Когда Марилла вернулась за свечой, единственным доказательством того, что в комнате есть кто-то ещё, была груда не совсем свежих вещей, большей частью разбросанная по полу, да уже «обжитой» вид постели.

Она осторожно подняла вещи, аккуратно разложила на жёлтом стуле и затем, взяв свечу, направилась к постели.

– Доброй ночи, – сказала она несколько суховато, но без неприязни в голосе.

Над одеялом мгновенно возникло белое, с огромными глазами, личико Энни.

– Как может быть она «доброй», когда на самом деле, это – самая ужасная ночь в моей жизни?» – с грустью сказала она, бросив укоризненный взгляд на Мариллу. Затем она снова исчезла под одеялом. Марилла ушла на кухню и продолжила мытьё посуды, оставшейся после ужина. Мэтью курил, что считалось верным признаком его взволнованного состояния. Он редко это делал, ибо Марилла всегда воротила нос и говорила, что курение – дурная привычка. Но при определённых состояниях души, он брался за трубку, и Марилле приходилось закрывать на это глаза. Что поделаешь, если мужчины – такие «нежные создания», и для их эмоций нужен хоть какой-то выход.

– Да, весёленькая история, – сказала она гневно. – Вот что случается, когда понадеешься на знакомых, да не сделаешь всё самостоятельно. Думаю, это родня Ричарда Спенсера всё перепутала. Завтра один из нас съездит к миссис Спенсер. Эту девочку нужно отослать обратно в приют.

– Да, полагаю, так было бы правильно, – с неохотой ответил Мэтью.

– «Было бы», «полагаю», – передразнила брата Марилла и раздражённо продолжала: – Что ж ты не знаешь наверняка?

– Послушай, Марилла, она – прекрасный ребёнок. Жаль снова забирать её отсюда, ведь девочка так настроилась жить здесь!

– Не хотите ли Вы этим сказать, Мэтью, что думаете оставить её с нами?! – изумлению Мариллы не было границ. Она удивилась бы меньше, если б в Мэтью вдруг обнаружилось пристрастие к стоянию на голове.

– Ну, в общем, полагаю, не совсем так, – запинаясь, сказал Мэтью, прижимаясь к стене, как бы ища опору. – Думаю, едва ли мы смогли бы это сделать.

– Вот именно!.. Зачем она нам?

– Но… мы должны с ней, знаешь ли…, по-доброму! – неожиданно сказал Мэтью.

– Мэтью Катберт, ясно, как день: ты хочешь оставить этого ребёнка! И чем она околдовала тебя, эта девчонка?

– Ну, в общем, она – очень интересная, – как бы в своё оправдание, и в то же время упрямо, заявил он. – Послушала бы ты её разговоры, когда мы возвращались со станции!

– Да, язычок у неё подвешен… Я сразу её раскусила. Но это – не в её пользу. Не нравятся мне дети, которые много болтают. Даже если бы я и решилась на то, чтобы взять девчонку, – эта – вовсе не в моём вкусе. В ней есть что-то непонятное. Нет, её надо прямо отправить туда, откуда она явилась.

– Я мог бы нанять какого-нибудь французского парня, чтобы помогал мне, – робко заметил Мэтью, – а она составит тебе компанию…

– Очень нужна мне компания, – проворчала Марилла, – и, тем более, её компания.

– Ну, как скажешь, Марилла, – сказал Мэтью, поднялся, отложил трубку и заявил: – Пошёл я спать.

Отправился на боковую Мэтью, и Марилла легла в кровать, как только перемыла всю посуду, всё больше хмурясь и решительно поджимая губы. А наверху, в восточной комнатушке, тихо плакал одинокий, никому не нужный ребёнок, и даже сон улетал от него прочь…

В окно уже проникал яркий солнечный свет, когда Энни, всё же уснувшая той ночью, проснулась и приподнялась на постели в смущении. День сиял, и на фоне чистого голубого неба плыли лёгкие, жемчужные облака.

В первый момент она не сразу сообразила, где находится. Первое, что она увидела, была хорошенькая, трепещущая занавеска на окне. И вдруг, нахлынули ужасные воспоминания о вчерашнем дне. Она ведь в Грин Гейблз, и не нужна им потому, что не мальчик…

Но, всё же, утро заглядывало в окно, под которым в полном цвету стояла вишня. Девочка толкнула скользящую раму, но она не поддавалась, как если бы её не открывали сто лет; приложив максимум усилий, Энни всё же открыла окно. Эту, на редкость неподатливую раму, впрочем, не надо было ничем подпирать. Энни встала на колени и заглянула в июньское утро, которое вновь зажгло восторгом её глаза. О, разве здесь не прекрасно? Какое чудесное место! Неужели же её не оставят?! Ей очень захотелось представить, что она поселится именно здесь. Благо, для воображения оказалось достаточно места.

Огромная вишня, что росла внизу под окном, касалась своими могучими ветвями стен дома. И под снежно-белым покровом лепестков не было видно листвы. Дом словно утопал в садах, яблоневом и вишнёвом, – тоже белых в эту пору цветения. Среди травы, то там, то сям, виднелись золотые головки одуванчиков. С ветерком дерзко врывался в окно головокружительный запах сирени, росшей в саду, всей усыпанной цветами.

Дальше по склону зеленело поле; местами на нём произрастал роскошный клевер. А ещё ближе к лощине, по берегам ручья, белела берёзовая рощица, казавшаяся эфемерной на фоне папоротников, мхов и больших деревьев. Далее шла небольшая зелёная горка с пушистыми ёлками и пихточками. А за ней, через овраг, виднелся самый кончик серой крыши того маленького домика, что на Озере Сверкающих вод. Слева от него Энни разглядела несколько больших амбаров, а за ними зелёные поля спускались к ослепительно сиявшему синему морю.

Глаза Энни жадно впитывали в себя всю эту красоту. Она, за свою короткую детскую жизнь, предостаточно насмотрелась всего безобразного. Бедный ребёнок!. но это чудо превосходило даже её представление о прекрасном. Маленькая мечтательница долго стояла, коленопреклонённая и равнодушная ко всему, за исключением чудесной панорамы, открывавшейся перед её глазами. На плечо ей легла рука Мариллы, неслышно подошедшей сзади.

– Пора одеваться, – коротко сказала она. Марилла на самом деле не знала, как говорить с ребёнком, и это неведение не доставляло ей особого удовольствия. От этого речь её была лаконичной и, вместе с тем, сухой.