Они действительно нашли свое место, нашли друг друга и занятие по душе. Сложно было смотреть и не радоваться, приятно понимать, что когда-то надеялся и старался не зря. Хорошие люди, хорошее лето, и мы были счастливы.

Вот только после нашего разговора у загона стала излишне задумчивой Лайза. Она прекрасно вливалась в общий ритм беседы, ничего не упускала, отлично жульничала, но я видела — что-то не дает ей покоя, будто теребит изнутри. Кажется, я даже знала что.

Все прояснилось, когда мы снова поднялись на чердак — посидеть, посмотреть на уходящую грозу, подышать свежестью.

— Элли, получается, он столько страдал…

— Знаю.

— Какая… поганая профессия!

— Да не поганая. Просто такая, какая есть. В каждой профессии требуется своя подготовка, а в этой она особенная — не всем по зубам.

— Жестокая.

— А я говорила.

— Слушай, ну… Ведь можно что-то сделать? Как-то…

Она не могла подобрать слов, а я абсолютно точно знала, о чем она думает. «Ведь нужно же чем-то компенсировать жестокость. Добром? Любовью?»

И я даже нашла способ, просто не успела ей об этом поведать.

— Но из этой истории вытекает и хорошее.

— Что именно? Она заставила тебя любить Рена еще сильнее?

— Да я и так люблю его, как дура. Куда уж сильнее?

Мы хихикали, наблюдая, как над мокрым лугом клубятся мутные ватные облака и стелется туман, дышали бодрящей травяной сыростью.

— Просто я понимаю, о чем ты говоришь. После того, как он все это рассказал, я тоже долго думала, что бы такого сделать, чтобы…

— Показать ему, что он не машина, а человек?

— Да.

— И что придумала?

— Я купила камни. Такие же черные, как были в вазочке, — почти такие же: гладкие, красивые, овальные, специально ходила за ними на ярмарку самоцветов. А потом заказала гравировку. Принесла ювелиру в качестве примера один из «старых» камней — ну, чтобы стиль сохранить, — и попросила нанести на «мои» камни совсем другие слова.

— Какие?

У Лайзы от возбуждения даже приоткрылся рот. Вдали еще погромыхивало, гроза уходила не спеша, с достоинством, с апломбом, будто говорила: «Видите, я еще никуда не тороплюсь. А захочу и вообще вернусь…».

Пусть бы возвращалась — мы были не против.

— Я попросила выгравировать слова «любовь», «доброта», «радость», «сочувствие», «чуткость», «внимательность», «отзывчивость», «мудрость», «справедливость», «мужественность» и «великодушие». И стала отдавать их в подходящих ситуациях. Например, когда однажды мы вернулись в бунгало, а вечером Рен накрыл ужин прямо на берегу — так красиво было: свечи, розы, лепестки на песке, — я подарила ему камень «любовь». И сказала, что он — тот, кто умеет любить по-настоящему, и потому камень с этим символом обязательно должен быть в его корзинке.

— А он?

— Он очень долго молчал.

А после моих слов долго молчали и мы. Потому что знали — Рен чувствовал многое. Дрейк никогда не подарил бы ему такой камень, не проводил бы тестов на «любовь», не тестировал бы «доброту».

— Взял?

— Взял. И куда-то дел все остальные. Не знаю, может, просто убрал? Но когда я проснулась утром, корзиночка была пустой, а на дне лежал только один камешек — мой. Как будто только он один был ему важен.

— А остальные? Когда ты подарила ему остальные?

— Я…

Ответить я не успела — нас позвали ужинать, и Лайза фыркнула:

— Блин! Опять на самом интересном месте!

Быстрый стук ложек о тарелки, хруст ломающегося ароматного хлеба, зачерпывания, прихлебывания, наши довольные лица и множество комплиментов хозяйке после. Как только ужин завершился, мы тут же перебазировались в спальню. Залезли на одну кровать, открыли окно, чтобы влажная свежесть наполнила маленькую комнату, и продолжили прерванный ранее разговор.

— А «доброту» ты ему за что подарила? — Лайза чесала укушенную коленку, в полумраке спальни ее глаза блестели любопытством.

— Я ее еще не подарила. Я ведь еще не все успела, только некоторые.

— А какие?

— «Чуткость» я отдала, когда Рен помог Антонио. Наш повар некоторое время назад присмотрел здание для ресторана, которое захотел выкупить, но владельцы по какой-то причине отказали ему. Причем сослались на глупую причину — я не сильна в бюрократии. Рен тогда почувствовал, что виранец грустит, разговорил его — а ты попробуй его разговорить! Он же вежливый вконец, все время тебе будет отвечать, что все хорошо, — и пошел вместе с ним разбираться.