– Милый друг!
– сказала Эмма и протянула ему руку.

Леон прильнул к ней губами. Потом глубоко вздохнул.

– Внутри вас была тогда какая-то неведомая сила, и она действовала на меня неотразимо...
– продолжал Леон.
– Однажды я пришел к вам... Но вы, конечно, этого не помните.

– Нет, помню, - возразила Эмма.
– Ну, дальше?

– Вы стояли внизу, в передней, на ступеньке, собирались уходить. На вас была шляпка с голубенькими цветочками. Вы мне не предложили проводить вас, а я все-таки, наперекор самому себе, пошел за вами. С каждой минутой мне все яснее становилось, что я допустил бестактность. Я плелся сзади, навязываться в провожатые мне было неловко, а уйти совсем я не мог. Когда вы заходили в лавки, я оставался на улице и смотрел в окно, как вы снимаете перчатки и отсчитываете деньги. Но вот вы позвонили к госпоже Тюваш, вам открыли, за вами захлопнулась большая тяжелая дверь, а я стою перед ней как дурак.

Госпожа Бовари слушала его и дивилась тому, какая она старая; ей казалось, что все эти восстанавливаемые в памяти подробности удлиняют прожитую жизнь; чувства, которые она сейчас вызывала в себе, росли до бесконечности.

– Да, правда!.. Правда!.. Правда!..
– полузакрыв глаза, время от времени роняла Эмма.

На всех часах квартала Бовуазин, где что ни шаг - то пансион, церковь или заброшенный особняк, пробило восемь. Леон и Эмма молчали, но когда они обменивались взглядами, в ушах у них начинало шуметь, точно из их неподвижных зрачков исходил какой-то звук. Они взялись за руки, и прошлое, будущее, воспоминания и мечты - все для них слилось в одно ощущение тихого восторга. Стены в номере потемнели, но еще сверкали выплывавшие из мрака яркие краски четырех гравюр: на них были изображены сцены из «Нельской башни»50, а под гравюрами давались пояснения на испанском и французском языках. В окно был виден клочок темного неба между островерхими кровлями.

Эмма встала, зажгла на комоде две свечи и опять села на свое место.

– Итак?..
– спросил Леон.

– Итак?
– в тон ему проговорила Эмма.

Он все еще думал, как вновь начать прерванный разговор, но вдруг она сама обратилась к нему с вопросом:

– Отчего никто до сих пор не выражал мне таких чувств?

Молодой человек на это заметил, что возвышенную натуру не так-то легко понять. Он, однако, полюбил ее с первого взгляда и потом не раз приходил в отчаяние при мысли о том, как бы они могли быть счастливы, если б волею судеб встретились раньше и связали себя неразрывными узами.

– Я тоже иногда об этом думала, - призналась Эмма.

– Какая отрадная мечта!
– прошептал Леон и, осторожно перебирая синюю бахрому ее длинного белого пояса, добавил: - Кто же нам мешает все начать сызнова?..

– Нет, мой друг, - сказала Эмма.
– Я уже стара... а вы еще молоды... Забудьте обо мне! Вас еще полюбят... полюбите и вы.

– Но не так, как вас!
– вырвалось у Леона.

– Какое вы еще дитя! Ну будем же благоразумны! Я так хочу!

Она стала доказывать, что любить друг друга им нельзя, что они по-прежнему не должны выходить за пределы дружбы.

Искренне ли говорила Эмма? Этого она, конечно, и сама не знала - радость обольщения и необходимость обороны владели всем ее существом. Нежно глядя на молодого человека, она мягким движением отстраняла его дрожащие руки, робко пытавшиеся приласкать ее.

– Простите!
– сказал он, отодвигаясь.

И в душу к Эмме закралась смутная тревога, внушенная этой его робостью, более опасной, нежели смелость Родольфа, который тогда, раскинув руки, двигался прямо к ней. Леон казался ей красивее всех на свете. От него веяло необыкновенной душевной чистотой. Его длинные тонкие загнутые ресницы поминутно опускались. Нежные щеки горели - Эмме казалось: желанием, и ее неудержимо тянуло дотронуться до них губами. Наконец Эмма посмотрела на часы.

– Боже, как поздно!
– воскликнула она.
– Заболтались мы с вами!

Он понял намек и стал искать шляпу.

– Я даже забыла о спектакле! А бедный Бовари нарочно меня здесь оставил! Я должна была пойти с Лормо и с его женой - они живут на улице Большого моста.

Возможность упущена: завтра она уезжает.

– В самом деле?
– спросил Леон.

– Да.

– Мне необходимо увидеться с вами еще раз, - заявил он.
– Мне надо вам сказать...

– Что сказать?

– Одну... серьезную, важную вещь. Да нет, вы не уедете, это невозможно! Если б вы знали... Выслушайте меня... Неужели вы меня не поняли? Неужели вы не догадались?..

– Вы же так прекрасно говорите!
– сказала Эмма.

– А, вы шутите! Довольно, довольно! Сжальтесь, позвольте мне снова увидеться с вами... только один раз... один-единственный!

– Ну что ж!..
– Эмма запнулась и, словно спохватившись, воскликнула: - Но только не здесь!

– Где вам угодно.

– Хотите...

Подумав, она произнесла скороговоркой:

– Завтра, в одиннадцать утра, в соборе.

– Приду!
– воскликнул он и схватил ее руки, но она отняла.

Оба теперь стояли, он - сзади нее; вдруг Эмма опустила голову, - Леон сейчас же нагнулся и надолго припал губами к ее затылку.

– Да вы с ума сошли! Вы с ума сошли!
– прерывисто и звонко смеясь, повторяла она, меж тем как Леон осыпал ее поцелуями.

Наконец Леон взглянул на нее через плечо - он словно искал в ее глазах одобрения. Но глаза ее выражали неприступное величие.