– Рябина, конечно.

– Да? Рябина?
– удивился он.
– «Что стоишь качаясь»? Откуда она у вас?

– Осенью красовалась под окном, а зимой висела на чердаке.

– Это интересно, расскажите, расскажите!

Еще не разобравшись толком, действительно ли ему это интересно, я стал рассказывать. Но что, собственно, было рассказать? Чего такого он мог не знать про рябину?

– Пожалуйста, спрашивайте, что вас интересует.

– Как что интересует? Прежде всего - дикая рябина или садовая?

– Была дикая, сейчас растет на участке. Принес из лесу несколько тоненьких, задавленных кустиков, пересадил под окна, на свободе они принялись, похорошели. Пока за рябиной ухаживаешь, заботишься о ней - она не дикая, и ягода крупнеет, добреет, а перестань заботиться - одичает рябина, запаршивеет, и ягода станет мелкой, горькой, чуть ли не ядовитой.

Любознательный друг мой засиял от догадки:

– Происходит, собственно, то же, что и с людьми?

– Собственно, то же, - подтвердил я.
– Вот уже вторую осень от дроздов на моей рябине отбою не было.

– Очень интересно! И дрозды, значит, рябину любят?

– Как же, любят! Есть дрозд, которого так и зовут: рябинник.

Тут первый знакомый снова включился в разговор.

– А ты не замечал, - обратился он ко мне, - когда на рябину урожайный год, дрозды, что ты скажешь, зимовать остаются? Не замечал?

– Замечал, - ответил я.

– Конечно, не все, а которые посмелее, самые отчаянные, так сказать.

– И не одни дрозды, наверно. Кстати, в этом году так и случилось: большие стаи птиц в наших перелесках остались на зимовку, уразумели, что от добра добра не ищут.

– Очень интересно, - заговорил опять городской книгочий.
– Вот ведь какое дело! И как же вы ее приготовили, рябину?

– Что ее приготовлять? Обломал гроздья с дерева, прямо с листьями, как видите, взял веревку, привязал к ее концу палочку-выручалочку и нанизал гроздья на веревку. Вот и вся работа.

– Удивительно интересно! А что потом?

Я начал улыбаться забавной обстоятельности его вопросов. Но вправе ли я был ожидать и тем более требовать, чтобы и этот мой товарищ, у которого свой круг жизненных интересов, отличный от моего, но одинаково важный и нужный, чтобы и он смотрел на мою рябину так же, как я на нее смотрю? Не было у меня такого права. Значит, неуместна была и моя ирония. Другое дело, если бы дети мои так же интересовались всем, что касается моего детства!

– Что потом, говорите? А попробуйте!
– И я с готовностью протянул ему раскачивающуюся цветастую гирлянду.

– И что же, ягоды замерзли зимой?
– продолжал допрашивать меня горожанин.

– Ледышками стали. Да вы отведайте, не бойтесь!

– А вкус их изменился от этого? Кислые они или какие?...

Один раз он даже тронул листья, пошуршал ими, но так и не решился взять в рот ни единой рябиновой ягодки. Что же, выходит, я должен жалеть и его? Хватит ли у меня жалости на всех?

– Ах, что за прелесть, что за прелесть!
– восторженно заахала вдруг накрашенная немолодая дама, печатавшая в газетах очерки на морально-бытовые темы.
– Это же диво дивное, чудо чудное! И как пахнет! Можно, я понюхаю?

– Может быть, хотите и попробовать?

– С удовольствием! И вы не пожалеете?

Она быстро клюнула ягодку, съела ее, сморщилась и заахала еще энергичней.

Я снял сверху несколько кистей, протянул ей.

– Ах, что вы, ах, зачем вы!
– обрадовалась она.
– Разъединить такую прелесть, такое творение природы! Как можно!
– Но гроздья рябины приняла. Приняла бережно, из рук в руки, как если бы это был сигнальный экземпляр ее новой книжки. Затем вынесла из своей комнаты огромный оранжевый апельсин и не отступилась, пока я не согласился взять его взамен рябины.

– За добро надо платить добром!
– многозначительно сказала она.

А рябиновые кисти тут же опустила в стакан с водой